Признаюсь, мне трудно найти тему. Поэтому я опять обратился к врагине. Её последняя статья о художнике Стивене Морате. «Возможно, работы Стивена Мората не являются шедеврами…», - верно* в конце статьи заметила она. И, казалось бы, зачем же мне в эту серость погружаться? Но как-то брезжит, что из этого «не шедеврами» можно добраться до многозначительности, касающейся нынешней судьбы России.
Многозначительной мне кажется и та серенькая картина Мората,
серостью как-то аж бравирующая по сравнению с яркой своей сестрой,
от которой, серой, врагиня отталкивалась, - многозначительной казалась и хозяйка этой картины, Ирина Хакамада,- многозначителен и тон ответа той на серый вопрос «что помогает ей не сдаваться» – какой-то тоже серенький: «Звучит дико банально… любовь к себе**…».
Почему вопрос серый? – Да потому что «не сдаваться», а не победить. Давно я что-то ничего не слышу про Хакамаду. Закатываются помаленьку времена любералов. А их идеал, «любовь к себе», среди других идеалов давно у большого искусства как-то не в чести. Причём не только в империи Лжи, в СССР, где официально такой идеал был гоним, а фактически – тайно главенствовал. Вплоть до реставрации капитализма, где он перестал прятаться. Но мощи и славы всё же не достиг. Как это сделал Пастернак в «Докторе Живаго». Скучнейшей книге, в конце чтения которой я как бы стал ходить по облакам, читая. Это единственный случай, когда от мещанского идеала у меня грудь распирало. Как моему с детства воспитанному дурновкусию (как живое!) ни поддакивали голландские натюрморты, грудь они мне не распирали. Как я ни обожал подробнейшие архитектурные симфонии Каналетто и Алексеева.
Само Ранее Возрождение (тоже в веках повторяющаяся «любовь к себе») меркнет на фоне последующих идеостилей. Сам академизм (та же «любовь к себе», победителю жизни) шпыняем последующими, опять же, идеостилями.
Лишь импрессионизму повезло у последующих поколений. Так в формуле этого идеостиля есть трагическая нота: хвала абы какой жизни.
Но уже предателя его, так называемого нового импрессионизма (лишённого горя абы какой жизни, оставшегося лишь с «красяво»), приверженцы иных идеостилей презирают.
Так и кажется, что, как только художник принимается выражать «любовь к себе», так увеличивается вероятность, что его не посетит вдохновение. Даже экзотика не спасёт.
Масовое производство. Аж врагиня почувствовала: «не являются шедеврами».
Тем не менее взялась популяризировать.
Мне и это показалось многозначительным в качестве дальнего эха либерализма.
Ведь либеральный капитализм уходит с исторической арены, а заменит его или китайский социальный кредит, или, по Швабу, инклюзивный. Включающий. Включающий всех, кроме правящей группы, для которой сохранится неограниченность потребления. Всем останется равенство – гарантированный доход. А работать будут роботы и искусственный интеллект. СМИ – оболванивать всех, чтоб не бунтовали: равенство ж! Равенство в серой жизни. – Вот для неё и нужно серое искусство. Про которое СМИ уверят, что оно – что надо.
И тут врагиня сделала промах: «не являются шедеврами».
Она, правда, следом стала лялякать обычную хвалу, полагающуюся у таких любителей живописи предмету своего очередного внимания:
«Но художник обладает уникальным взглядом на мир. Он обращает внимание зрителей на красоту окружающего и привычного, заставляет задуматься о связи прошлого и настоящего. Чувствуется, что автор картин любит и ценит жизнь и, осознавая её хрупкость и быстротечность, стремится сделать мир лучше. Яркость картин заряжает зрителей энергией и позитивом, которых порой нам очень не хватает».
Надо ж россиян до оболванивания довести, не то Россия ж может вмешаться в процесс плавной замены либерального капитализма на что-то китайское или швабское.
И Россию можно-таки сбить с панталыку. Уничтожить её самобытность. Глобализовать. Озападнить или китаизировать. Ведь покой устойчивее, чем бурность.
Мне нравится, пусть и ложная, но теория пассионарности Гумилёва. На иной народ, мол, вдруг снисходит пассионарность. И тогда он становится великим. А потом-потом бледнеет и исчезает. В какой точке трека Россия? Пока была в хороших местах – страна героев. – Так, может, врагам её стоит попробовать внести свою лепту в её исчезновение – оболваниванием… Воюет, вот, опять, вредная… Нет, чтоб смирно глобализироваться.
7 ноября 2022 г.
*- Но вы так же голословны со своим «не являются шедеврами», как она со своими «хрупкость и быстротечность, стремится сделать мир лучше».
- Правда. Постараюсь исправиться. В данном случае делается это просто: надо Гуглу задать гуглоперевод на английский вопроса «стиль картин Стивена Мората». На одном из сайтов есть его слова: «…да, я флиртую с кэмпом и китчем, потому что формы местности вызывают у меня чувство юмора — холмы, покрытые шипами…» (https://www.leslielevy.com/orig_art_bios.php?id=smora).
А что такое кэмп?
«…специфический изощрённый эстетский вкус и лежащая в его основе специально культивируемая чувствительность. Кэмп также понимается как социальные и культурные стиль и чувственность, и при таком рассмотрении обычно связывается с гей-субкультурой. Для кэмпа характерны повышенная театральность, любовь к искусственности, преувеличенность до гротеска, некоторая вульгарность, эстетизм, антиномичное сочетание игры и серьёзности. Эстетика кэмпа является примером того, как в культуре постмодерна приобретают новое содержание классические категории возвышенного и низменного, прекрасного и безобразного: если высокое искусство предполагает красоту и ценность, то кэмп нуждается прежде всего в смелости, живости и динамике, противопоставляет себя удовлетворенности, имея целью вызов» (Википедия).
Теперь смотрим, что из перечисленного можно видеть на приведённых репродукциях (пусть я и отсеял шуточные)?
Например, на второй – двух зайцев, незаметных из-за похожести на кактусы. Это вам «чувство юмора» и «вызов». На всех, кроме первой, «преувеличенность» и «сочетание игры и серьёзности» видны в подробности. Так писал Каналетто, и дети так рисуют. Теперь «театральность». Сплошь и рядом видим удаляющиеся пары кулис.
То же можно проделать относительно слова «китч».
«Китч (кич) (нем. Kitsch — халтурка, безвкусица, «дешёвка») — культурно-эстетическая категория, которая включает в себя клишированные произведения искусства серийного производства» (Википедия).
На одном из сайтов, демонстрирующих репродукции Мората, есть такая запись его хозяина:
«Лесли Уокер · Извините за дублирование некоторых фотографий. Уследить за ними сложно» (https://www.pinterest.com/hatetheheat/paintings-by-stephen-morath/).
Как говорится, без комментариев.
В чём разница между мною и врагиней (и что привело её к страстной вражде со мною)?
Я нацелен на анализ произведения, т.е. на поиск деталей, ЧЕМ выражено ЧТО (в нашем случае выражен изыск, изощрённость). Поэтому я способен задаться вопросом: «стиль картин Стивена Мората» или «смысл картин Стивена Мората». А она – не нацелена на анализ. Она может довольно тонко почуять: шедевр или «не являются шедеврами». Но не захотеть словесно выразить, почему это.
Вы видите, читатель, даже я, нацеленный, сорвался в данной статье и не написал этого ЧЕМ ЧТО, пока меня не пнули.
Почему я сорвался?
Потому что это очень трудно – анализировать. А врагиня и органически не может это делать. И от бессилия – злость на меня, попробовавшего её этому научить. А особенно – за жёсткую критику её всё же попыток где-то увидеть треугольник или спираль с присобачиванием слов о ценности автора этого «обнаружения».
Ну а в чём верно почувствованная ею нешедевральность картин Мората?
Это долгий разговор.
Шедеврами оказываются произведения неприкладного искусства, порождаемые подсознательным идеалом художника. Боговдохновением это когда-то называли. Из-за этого при произнесении слова «искусство» молчаливо понимается неприкладное, выражающее ЧТО-ТО, словами невыразимое. Общаются подсознания автора и восприемника, ибо подсознания слов не имеют. А когда выразимо, - например, изыск, как у Мората, - то общаются сознания автора и восприемника. Менее тонкое переживание. До различения тонкости и не тонкости врагиня доросла. Потому ей удалось почуять, что «работы Стивена Мората не являются шедеврами». Ибо те – осуществления замысла сознания.
Вообще же словесно отличать тонкость от нетонкости до чрезвычайности трудно. И сама постановка мною такой проблемы врагиню бесит настолько, что она написала целый опус против одного из моих приёмов – вживания. Вживание требует моих личных ассоциаций с тем, ЧТО выражает автор, даже если у него это реализация замысла сознания. То есть я вынужден писать о себе, причём даже и об интимном и трудно выразимом, из-за чего даже и не знаешь заранее, к чему придёшь в словесном оформлении. Она – против:
«…я прочла на сайте Воложина (http://art-otkrytie.narod.ru/ioffe.htm) Статья как бы посвящена творчеству Алисы Иоффе. И автор действительно об Алисе сказал… Но адекватные авторы, принимаясь за написание статьи, знают, какова её цель, что они хотят сказать читателю. У Соломона Воложина подход другой…
… он рассказывает, что живёт у моря и ходит гулять по его берегу, а во время прогулки всматривается вдаль, разглядывая корабли. Упоминает о недостатках своего зрения, о физиологии. Про Алису он, кажется, забыл. Далее наш автор повествует о том, что он видит на небе вечерами, рассуждая, какова реальная картина и что ему мерещится…».
Я через мерещится демонстрирую трудность словесного оформления своего ощущения разницы между замыслом сознания и вдохновением от подсознательного идеала, а ей плевать на словесное оформление этого. Она почуяла, что «работы Стивена Мората не являются шедеврами» и всё. Больше ей не надо. И другим нечего тужиться. Иначе она разгромный текст сочинит и в журнал отправит.
Надо оставаться болваном, иначе уууу.
10.11.2022.
**- Как «любовь к себе» связывается с «флиртую с кэмпом и китчем». Ведь первое смирное, а второе агрессивное?
- Индивидуализмом связывается.
11.11.2022.