<окончание. начало - тут, продолжение - тут>
Прежде всего: выяснили мы, что право интеллектуальной собственности есть не некое особенное право, а всё-таки некий набор вполне классифицируемых прав. Мы, как представляется, также выяснили, что это право не есть право вещное. Также становится ясно, что из всех личных прав оно может быть сведено только к праву на имя. Так что пока что право интеллектуальной собственности есть именно и только (возможно, что это пока — только!) право на имя.
Но мы не рассматривали пока ещё один класс прав, постоянно откладывая его в сторону: права обязательственные. Вполне может так статься, что именно к обязательственным правам также сводится так называемое право «интеллектуальной собственности» (Отметим, что именно в связи с тем, что рассматриваемое нами право «интеллектуальной собственности» не есть право именно вещное, сам по себе этот термин надо признавать крайне неудачным, поскольку право собственности вообще-то ассоциируется с комплексом именно и прежде всего прав вещных, то есть как раз с тем, чем право «интеллектуальной собственности» ни в коем случае не является).
Предположим, что право «интеллектуальной собственности» есть, кроме как личное право на имя, ещё и некоторое право, относящееся к классу обязательственных прав. Сразу надо обратить внимание, что правоотношения в обязательственных правах имеют строго дуальную структуру: это пары «кредиторское требование-долговое обязательство», причём можно показать, что первичным, порождающим в этой дуали, является именно право кредиторского требования. Следовательно, можно ограничиться только и исключительно рассмотрением только прав, но не обязанностей.
Все кредиторские требования непременно сводятся
- или к требованиям активного поведения: имею право, чтобы ты делал нечто,
- или же к требованиям пассивного характера: имею право, чтобы нечто не делал.
Рассмотрим первый вариант: кредиторское требование активного характера. Для того, чтобы отнести рассматриваемое право к этой категории, надо привести хотя бы один пример того, что обладатель этого права в силу самого обладания им может обязывать какое-либо лицо к какому-то конкретному действию.
Предположим, что такое действие Х найдено. Возникновение права на интеллектуальную собственность у субъекта Ω может принуждать к некоторому действию Х субъекта Σ. Не менее очевидно, что само по себе право «интеллектуальной собственности» возникает в результате некоторых волевых действий обладателя такого права — Ω. Но тогда наше предположение о некотором праве Ω требовать от Σ совершения действия Х, которое до совершения субъектом Ω действия, направленного на возникновение права «интеллектуальной собственности», субъект Σ совершать был не обязан, означает, что мы признаём некоторое действие любого субъекта, которое может накладывать активные обязанности на всех иных субъектов.
Причём тогда надо будет признать, что такая обязанность, или, что то же — уменьшение свободы субъекта Σ возникло никак не в результате договора, а следовательно, воля субъекта Σ оказалась ограниченной на неопределённое время простым волеизъявлением иного субъекта. В действии Х субъекта Σ таким образом оказалось либо две воли сразу, но это было бы так только в результате договора, стороной которого был бы субъект Σ, а отсутствие договора между Σ и Ω как раз и предположено, либо, что именно и имеет место — в действии одного субъекта оказалась воля иного субъекта и только этого иного субъекта — Ω. Иными словами, мы получаем в некотором отношении (а именно: по отношению к действию Х) в субъекте Σ не его самого, а субъекта иного — Ω. Если же мы вообще вспомним, что в таком случае нельзя вообще рассматривать волю субъекта Σ как вполне свободную, причём ставшую таковой отнюдь не в результате волеизъявления самого Σ, да ещё и ставшую несвободной по отношении хотя бы к действию Х без ограничения во времени, то станет ясно, что мы пришли к прямому противоречию в самом определении субъекта и права, как порождений именно свободы; мало того, мы обнаружили существенное (а не только ситуативное!) неравенство субъектов Σ и Ω, если мы вообще признаём, что одно только движение воли одного - Ω может сократить свободу другого - Σ. Добавим тут, что весьма важным моментом при этом при всём должно являться и то, что поскольку изначальный субъект не действует, нельзя признать недействие Σ нарушением каких-то прав и свобод Ω. Иное означало бы, что субъект Ω по крайней мере с момента получения своего права интеллектуальной собственности, то есть в результате именно своего волевого действия ограничил свои права именно сам своими действиями.
Следовательно, сделанное нами предположение о том, что право «интеллектуальной собственности» может выглядеть как кредиторское требование активного характера, было неверным.
Если это так, то остаётся проверить, не является ли право интеллектуальной собственности кредиторским требованием пассивного характера.
Для кредиторского требования пассивного характера мы не можем привести аналогичного рассуждения. Почему? А вот только потому, что изначально предполагается, что субъекты не совершают никаких действий и изначально они не нарушают ничьих прав. Мало того, вполне естественным, просто в силу универсальности признания личности и субъектности, выглядит требование, согласно которому во всех случаях лицо несёт обязанность ограничивать свои действия, если таковые односторонне нарушают, т. е. умаляют или ущемляют, права или свободы иных лиц. Предположение об обратном противоречило бы равенству личностной, да и субъектной категорий.
В силу невозможности отвергнуть, что право «интеллектуальной собственности» сводится, таким образом, к кредиторскому требованию не совершать каких-либо действия, мы приходим к необходимости понять, от каких именно действий должны воздерживаться некие посторонние субъекты только потому, что субъект Ω имеет указанное право.
Поскольку кредиторские требования только пассивного характера и могут являться действительными по отношению среди всего объёма рассматриваемых нами обязательственных прав, то только среди кредиторских требований пассивного характера различные законодатели усмотрели самые разные виды требований, проистекающий из права «интеллектуальной собственности».
При этом при всём чаще всего речь идёт об ограничении использовать то, что является «интеллектуальной собственностью» теми субъектами, которые не суть правообладатели. Иными словами: всякий субъект, который имеет право «интеллектуальной собственности», может требовать от всех остальных субъектов, чтобы они не удовлетворяли своих интересов за счёт этого самого объекта, на которое имеет право именно он.
Стоп… обратим теперь внимание на это самое «за счёт». Понятно, что в силу простой нематериальности, невещности самого объекта права, само по себе использование такого вот невещного объекта, не может приносить уменьшения самого этого объекта. Да, собственно, и классическим использованием это использование не является. Пользуются всё-таки не самой идеей, а тем, что произведено в материальном мире с помощью указанной идеи. Сама идея тут никуда не девается. Её нельзя похитить, нельзя лишить её. Она действительно неразрывно связывается с личностью. Но давайте тогда вернёмся назад. Мы должны вспомнить, что первоначально предполагается, что все субъекты не действуют. Причём, их недействие само по себе не нарушает ни права, ни свободы иных субъектов. Более того, мы предполагаем также, что некоторое действие Х, которые иные субъекты были бы вправе совершить для удовлетворении своих интересов, если бы Ω своими действиями не приобрёл бы некоторого права «интеллектуальной собственности», были бы для Ω вполне безразличными. А тогда нам надо признать, что право «интеллектуальной собственности» Ω, которое тот приобрёл исключительно своими действиями, сводится исключительно к тому, чтобы сузить свободное активное поведение иных субъектов. Но пользы само по себе пассивное поведение иных субъектов принести Ω не может, ведь мы изначально предположили, что все субъекты ничего не делали. А тогда надо признать, что право «интеллектуальной собственности», как мы и предположили с самого начала, в сфере обязательственных прав сводится исключительно к тому, чтобы ограничивать права и свободы иных субъектов. Но такое осуществление действительного права субъектом, при которой не возникает никакой выгоды для самого субъекта, но возникает ограничение удовлетворения интересов иных лиц называется злоупотреблением правом. А право, которое осуществляется для злоупотребления, не может подлежать публичной защите прежде всего как не удовлетворяющее нравственному категорическому императиву И. Канта, то есть как то, что является безнравственным.
Ещё Гай заметил: male enim nostro iure uti non debemus (Гай.1.53)
(Тут как раз стоит обратить внимание, что в случае осуществления злоупотребления правом такое злоупотребление может быть и моральным, но всё-таки безнравственным является всегда. На этом примере великолепно видна разница между категориями моральности и нравственности и несводимости одной категории к другой).
Теперь осталось только обратить внимание, что какие бы ни принимало то или иное государство установления относительно защиты права «интеллектуальной собственности», все эти меры, включая и положительные активные обязывания, так или иначе направлены на выделенные нами два права, собственно и составляющие комплекс права интеллектуальной собственности. При всём при этом если право на имя является действительным, как и осуществление этого права, то осуществление оставшегося права, право на воспрепятствование иным субъектам в их свободной деятельности, является явно антиобщественным, а следовательно, и безнравственным. И тут стоит уже обратить внимание, что если право на имя вполне нормально воспринимается в современном мире, то как только встаёт вопрос об осуществлении обязательственной части права «интеллектуальной собственности», вот как раз общественной поддержки соблюдение такого права вообще не получает. При этом надо обратить внимание и на то, что если до некоторого момента в сознании многих перепутывались право на копии (вещное право) и право на саму «интеллектуальной собственности», то с момента как «интеллектуальная собственность» оторвалась от своих копий, а копии стали абсолютно идентичными друг другу, особый характер злоупотребления правом на эту самую «интеллектуальную собственность» и стал проявляться в виде чистых запретительных мер, то есть резкого сужения прав и свобод прежде всего со стороны государств (То обстоятельство, что современное деловое сообщество построило все свои деловые модели на основе контроля над копиями, в современном мире при обнажившейся природе различия вещного права собственности и права «интеллектуальной собственности», должно вызывать не поддержку властями государства отживающих своё деловых моделей, а построение новых, пока не существующих моделей и замену неправовых моделей правовыми). А последнее может сделать уже и такие государства недействительными как не удовлетворяющими императиву быть правовыми.