Я специально перефразировал в заголовке статьи знаменитое изречение английского поэта и критика восемнадцатого века Сэмюэля Джонсона: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». С лёгкой, или тяжёлой, руки Льва Николаевича Толстого это изречение укоренилось на русской почве и укоренилось оно в трактовке великого писателя.
По его мнению, патриотизм – чувство безнравственное, поскольку «для христианина любовь к отечеству стоит преградой для любви к ближнему». Это чувство устаревшее, поскольку «любовь к своему исключительному отечеству, которая прежде соединяла людей одной страны, в наше время, когда люди соединены путями сообщения, торговлей, промышленностью, наукой, искусством, а главное, нравственным сознанием, уже не соединяет, а разъединяет людей».
Во времена перестройки и в последующие времена изречение Джонсона в трактовке Толстого подхватила либеральная общественность России, по мнению которой, патриотизм – это такое чувство, к которому обращаются исключительно одни негодяи. А люди со светлыми лицами и мыслями Родину должны ненавидеть, а любить исключительно дивный Западный мир, где есть свобода, достоинство, комфорт, в общем, всё то, чего нет и никогда не было в России.
Конечно, были люди, которые изречение Джонсона понимали совсем по-другому. Они обращали внимание на словосочетание «последнее прибежище». Точно ли, по Джонсону, к патриотизму прибегают исключительно одни негодяя, если для них это «последнее прибежище». Когда и к чему человек прибегает в исключительном случае? Когда у него не остаётся ничего другого, когда ему деваться некуда. Например, преступник, спасаясь от разъярённой толпы, бежит в Божий храм, потому что там его не тронут. Выходит, и для негодяя патриотизм – это такое прибежище, где он спасает себя, а возможно, и свою душу. Пусть негодяй прибегает к патриотизму из разных побуждений, но такое ли плохое чувство патриотизма, если оно спасает порой даже падшие души.
А как быть с другими людьми, для которых патриотизм не «последнее прибежище» и даже вообще не прибежище, а просто нормальное чувство любви к родной земле? Их что, всех записать в негодяи? Впрочем, «либеральная общественность» так и делает: она всех людей, любящих свою Родину, записывает в негодяи. И неважно, что таких «негодяев» набирается десятки, если не сотни миллионов. Для либеральных нацистов, прикрывающихся фиговым листком демократии,
весь русский народ давно уже не вписывается в банду «светлоликих» вершителей судеб мира.
В наше время патриотизм действительно является последним прибежищем человека, потому что глобализм, чёрной глыбой нависающий над человечеством, представляет из себя власть избранных, для которых миллиарды людей – это только средство для их божественного существования. Человеческий муравейник, лишённый родины, семейного счастья, духовности и всех проявлений человечности, можно грабить, эксплуатировать, а лишних людей утилизировать. И это не антиутопические вымыслы фантастов, а наступающая реальность.
Но как же быть с такими чувствами, как «странная любовь» к отчизне М. Ю. Лермонтова:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Да, было время, когда я стихотворение «Родина» воспринимал полностью, без видимых противоречий, но с годами к его зачину я стал относится по-другому. Ведь что такое для нас «слава, купленная кровью». Это ведь не слава отдельных полководцев, а такие события, как Куликовская битва, Полтава, Бородино, воспетое Лермонтовым. А для наших отцов и дедов это ещё более трагический и славный перечень великих дат. И заветные предания старины нам нужны, как Иванам, помнящим своё родство. А если не пришлось нам познать «полный гордого доверия покой», которого практически не было у моего отечества, ну, что ж, значит, судьба у нас такая.
Зато со второй частью стихотворения «Родина» в моей душе нет никаких противоречий. И не только в моей душе. Когда умер мой дед, мы перевезли бабушку из села в город. Здесь её ждали и внимание, и уход, и телевизор, и скамейка во дворе для общения с соседками. Но уже через полгода она начала рваться обратно в родное село: «Увезите меня, ради Бога! Пусть я буду сидеть в чуланчике без окон, без дверей, в темноте, но только на родине». После таких заявлений мы вынуждены были снова купить «домик в деревне», поскольку старый дом, не подумав, продали, и хотя бы на летний период вывозить туда мою бабушку. Там она и умерла летом, 22 июня, в возрасте 86 лет. День был жаркий и тихий, но через час после её смерти налетел страшный ураган, набежали откуда-то тучи, и разразилась гроза. Так родная природа прощалась с ушедшей.
Чувство родины присуще многим людям, особенно деревенским. Оно существует на подспудном, генетическом уровне. Говорить о любви к родине также неприлично, как и об интимной жизни. Это настолько личное, что порой и неосознанное, не поддающееся ни осмыслению, ни обсуждению. Его можно заглушить, заменить другими чувствами, но убить его нельзя. В некий час оно всё равно возродится, как феникс из пепла.
Где хорошо, там и родина, говорили древние римляне. А что такое хорошо? Комфорт, благополучие, любимое дело, слава… Этот список может быть очень длинным и разнообразным. Но что он значит при сердечной неприкаянности и душевной смуте? Что он значит, когда человек на склоне лет порою всё готов отдать ради того, чтобы увидеть над головой родное небо, серебристую ленту реки и тёмный овраг, заросший душистой черёмухой.
Вампиры среди людей. О современных либералах