Мне стрельнула раз в голову одна мысль, почему у Пушкина за границей, пишут, нет никакой славы.
Вот резкое мнение одного несостоявшегося филолога, ныне художницы трогательных живописных вещей, русской француженки:
«...поэзия во французском понимании примитивна, это пустой романтизм и словоблудие. И это общепринятое отношение к поэзии. Если на вопрос среднего француза ты скажешь, что Пушкин это русский поэт, средний француз не станет даже книги открывать, чтобы почитать, что это за поэт. Бодлера французам я читаю наизусть, они его не знают. Французы не знают и большей частью не любят поэзию. Они предпочитают криминальное чтиво».
Хорошо, её окружение – мещане. Они не чутки к ритму, к паузам, к игре ударений метра с логическими.
Обозначим логические ударения жирным шрифтом, паузы – пробелами разной длины в зависимости от длительности __, ударный слог - /, безударный слог - _
Мороз _ и _ солнце; _____ день чудесный!___
_ / _ / _ / _ / _
Если я не ошибаюсь, французский перевод русскому тексту ничем не уступает
Soleil __ et __gel : un_____ temps splendide !
_ / _ / _ / _ / _
И мысль моей знакомой вполне подтверждается.
Но моя мысль другая.
Начну издалека.
Есть такой так называемый минус-приём. Это когда все знают, а в произведении ничего об этом не говорится. Так одно дело, когда эти все – русские, а другое – когда французы.
Есть знаменательные слова Фомичёва:
«Простота, естественность пушкинской поэзии поразительна. «Мороз и солнце — день чудесный»… Немаловажно и то обстоятельство, что жизнь поэта, основные факты его биографии широкому читателю хорошо известны, и с этой точки зрения пушкинская лирика, в основном, предельно понятна» (http://lib2.pushkinskijdom.ru/Media/Default/PDF/PUSH/Klassiki/Fomichev/Fomichev-2001.pdf).
Взять «Зимнее утро» (1829), из которого процитированы первые слова у Фомичёва. Стихотворение написано сразу после бегства Пушкина из Москвы из-за ужасного приёма в доме Гончаровых при возвращении жениха из путешествия, предпринятого им как тоже бегство, из-за отказа Пушкину в немедленной женитьбе на Гончаровой, ибо она, мол, слишком молода. Так русские-то это знают и понимают «Зимнее утро» как воображение осуществившейся мечты, читая, что «в одной комнате с молодым поэтом проживала некая женщина, о которой идет речь» (там же). И столкновение колоссального минус-приёма (отчаяния лирического «я») с колоссальнейшей же радостью, наличествующей в тексте рождает в душе русского подсознательный катарсис, который, будучи расшифрован, называется в пушкиноведении идеалом Дома и Семьи. Отрицательная часть противочувствия для русских – не то бледное «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…», какое даёт текст. Для французов же – именно так, бледно. Дословный перевод:
Soleil et gel : un temps splendide !
Charmante amie, l’œil clos, languide,
Toi, tu sommeilles ou tu dors,
Bien vite, entrouvre ta paupière
Et, face à l’Aurore polaire
Apparais, étoile du nord !
.
Hier – souviens-toi ! – soufflait, violente,
Dans un ciel trouble, la tourmente ;
La lune jaunissait, là-haut,
Blême, entre les nuées sinistres ;
Et tu restais pensive et triste –
Aujourd’hui… regarde au carreau !
Солнце и мороз: великолепная погода!
Очаровательная подруга, глаз закрыт, вялая,
Ты дремлешь, или спишь.
Приоткрой скорее твое веко
И перед полярной Авророй
Покажись, северная звезда!
.
Вчера, ты помнишь, дуло сильно,
В мутном небе мучение,
Луна желтела в вышине,
Бледная среди зловещих облаков,
И ты была задумчивая и грустная --
Сегодня, посмотри в окно!
Можно возразить, что Пушкин же не рассчитывал на знание читателем интимных обстоятельств его жизни. Конечно, не рассчитывал. Он просто самовыражался. Причём о самом сокровенном. Может, даже подсознательном, хоть трудно представить, что у него простое соображение, дескать, всё меняется, как погода, и, может, и Гончаровы к нему изменятся, - хоть трудно представить, что такое могло уйти в подсознание. Трудно, но можно – гений же. Раз – стал, как дитё беспамятное.
Этот пример объясняет мне одно филологическое приключение.
*
Это началось на «Вечере с Владимиром Соловьёвым». Маргарита Симоньян прочла двустишие:
напиши про любовь, не пиши про печаль,
напиши, что я взял Мариуполь.
Я вскочил и бросился искать это в интернете. Нашёл. Плакал над стихом. Разбирался, в чём механика плача (см. тут). Нашёл, что из-за смысловых столкновений – вполне по закону художественности Выготского. Загадки магии услышанного двустишия, впрочем, не раскрыл. Сейчас пробую – плохо удаётся. Изовыражение, вроде.
«Неоднократно и в течении многих лет можно было услышать такое народное объяснение: <Мариуполь> - означает <море у поля>. Стараниями журналистов оно попало даже на страницы местной печати» (https://priazovie.net/articles/14-azov-history/894-what-mariupol-meaning).
Я ничего такого слыхом не слыхивал, но искать расшифровку слова «Мариуполь» начал именно из-за такого же тёмного ощущения. И вот оно подтвердилось.
То есть в стихе сработала линеарность.
Что такое линеарность?
«Линеарность – последование звуков разл. высоты, образующее мелодич. линию» (АКАДЕМИК).
Понимаете… Чудится, что линеарность двустишия такая:
После третьей волны успокоение моря.
Но это я отвлёкся.
А после первого общения со стихотворением Мельникова у меня пошла дурная гонка – поиск его стихов, которые вызывают невольную слезу. Как, знаете, нога, положенная на ногу, сама подпрыгивает от докторского удара молоточком под коленку. То, что открыл Выготский, в чём – психологически – состоит необразная художественность. Волнообразность выше обсуждённая – это изозвукообразность. Она тоже не безыдейная (микроидея тут: всё – успокоится, как буря на море). Но и просто тут лучше не скажешь. Эстетическая ценность. А есть художественная… Которая слезу высекает.
В общем, я стал рыскать по стихам Мельникова, искать те, что заставляют плакать. Довольно некрасивое занятие на фоне тех реалий, которые заставляют поэта писать о войне. Это уже пятое разыскание я учиняю. Три предыдущие были удачными, а первое не в счёт – мне подсказали..
Вот всё выше написанное может оказаться зряшным, если я не найду (редки у Мельникова такие стихи).
*
Нет, не зряшным. Не удалось мне найти ещё хоть одно стихотворение, заставившее меня невольно прослезиться. Я и раньше очень долго искал, пока находил.
В чём дело?
Я не профессиональный психолог, как Выготский. И мне б молчать. Но что делать, если положение дел в гуманитарной сфере в России очень плохое. (Художественность того же Выготского с 1965 года – времени издания его «Психологии искусства» – никем, ни-кем! – не применяется.) Я вынужден дать своё предположение для объяснения феномена Мельникова.
Я уже давно подметил, что есть состояние, близко приближающее человека к состоянию вдохновения. (А слово «вдохновение» лично я предложил бы, если б директором был я, применять только для состояния подсознательного идеала, что является следствием теории Выготского {он в 1925 году, когда написал «Психологию искусства», просто опасался позитива к понятию «подсознательный»}; Выготский лишь мельком говорит о подсознательности катарсиса, который есть гвоздь его теории.)
Так вот состоянием, приближающимся к вдохновению, по моему, является артистизм (выражение через наоборот).
По Выготскому подсознательный катарсис есть результат столкновения осознаваемых противочувствий, вызываемых противоречивыми текстовыми элементами. Через наоборот и противоречивые элементы близки.
Вот в сильную степень артистизма, видно, и впал Мельников в тех четырёх случаях (см. ещё тут, тут и тут), когда я плакал. Аж до противоречивости дошёл. А в остальных – не доходил. Вот мне и не попалось больше ничто, пронзающее меня невольно.
Это объясняет колоссальный эффект, какой Мельников произвёл в публике. Это ж миллионы, наверно, плакали там, где и я плакал. И это ж редчайший случай теперь.
По какой-то причине великих поэтов теперь нет. В противоположность: у Пушкина редкое стихотворение (кроме эпиграмм) без противоречивых элементов. Я читал и поражался. Что объясняет и колоссальную славу Пушкина: редкости из-под его пера выходили чуть не каждый день.
3ноября 2022 г.
