Первая пьеса, прославившая Островского, - комедия «Свои люди – сочтёмся». Причём история её сама по себе может послужить «сюжетом для небольшого рассказа». Краткие сведения: комедия была написана Островским в 1849 году, а впервые поставлена на сцене - в 1861-м. Почему же для постановки потребовалось целых двенадцать лет? Почему при первой постановке (и в течение ещё двадцати лет) ставилась пьеса со значительными искажениями?
3 декабря 1849 года в доме историка М.П.Погодина драматург читал свою пьесу. Среди присутствовавших был Н.В.Гоголь. Успех полный. И.И.Панаев вспоминал, что В.А.Соллогуб «ходил, как помешанный, на другой день после прочтения комедии,.. прокричал об этой комедии во всех салонах и устроил у себя вечер для чтения её...». Восторженно отозвалась Е.П.Ростопчина: «Что за прелесть "Банкротство" [так она назвала комедию, в то время озаглавленную ещё "Банкрот"]. Это наш русский "Тартюф", и он не уступит своему старшему брату в достоинстве правды, силы и энергии. Ура! у нас рождается своя театральная литература». Положительно отозвался о комедии Гоголь, хотя и указал: «Хорошо, но видна некоторая неопытность в приемах. Вот этот акт нужно бы подлиннее, а этот покороче. Эти законы узнаются после и в непреложность их не сейчас начинаешь верить».
И как будто подвёл итог В.Ф.Одоевский в одном из писем: "Читал ли ты комедию или, лучше, трагедию Островского "Свои люди — сочтёмся! ", и которой настоящее название "Банкрут".... Я считаю на Руси три трагедии: "Недоросль", "Горе от ума", "Ревизор". На "Банкроте" я поставил нумер четвёртый».
В 1850 году пьеса была опубликована в журнале «Москвитянин», почти одновременно вышла отдельным изданием - и снова успех!
Но и реакция властей не замедлила последовать. Цензор А.М.Гедеонов указывал: «Все действующие лица: купец, его дочь, стряпчий, приказчик и сваха отъявленные мерзавцы. Разговоры грязны; вся пьеса обида для русского купечества». И представители московского купечества и дворянства шлют в Петербург донос на драматурга, а Николай I велит рассмотреть пьесу комитету, созданному для контроля над уже напечатанными произведениями. Комитет приводит свои обвинения: нарисованы примеры купеческой «моральной низости», но не показаны примеры для подражания – «почтенные наши купцы, в которых богобоязненность, праводушие и правота ума составляют типическую и неотъемлемую принадлежность»; кроме того, развязка пьесы не указывает, что «злодеяние находит достойную кару ещё и на земле». Император выносит свою резолюцию: «Совершенно справедливо, напрасно печатано, играть же запретить, во всяком случае уведомя о том князя Волконского» А министр Императорского двора П.М.Волконский подводит черту: «Сочинённая чиновником московского Коммерческого суда Островским комедия под заглавием "Свои люди — сочтёмся"... к представлению на театре не одобрена».
Пьесу не только запретили к постановке – о ней нельзя было писать в журналах. А император потребовал сведений о жизни и образе мыслей автора её и 1 июня 1850 года отдал распоряжение: «Иметь под присмотром». Островский был уволен со службы в Коммерческом суде, а надзор полиции с него был снят лишь после воцарения Александра II,
Первое представление комедии без искажений состоялось только в апреле 1881 года благодаря ходатайству брата драматурга, М.Н.Островского, который в то время был министром государственных имуществ. На заставке к статье – исполнявшие роли в этой постановке (в Московском частном театре А.А.Бренко) М.И.Писарев и В.Н.Андреев-Бурлак, работавшие над образами под руководством самого автора.
*****************
Чем же так разгневала власти пьеса? И почему так восторженно отозвались о ней те, кто действительно разбирался в литературе?
Богатый московский купец Самсон Силыч Большов (Островский и здесь, и в дальнейшем очень любит «говорящие» фамилии), не желая отдавать полностью долги по кредиту, собирается объявить себя банкротом. Однако нужен человек, на которого можно перевести «дом да лавки», да такой, «чтобы он совесть имел». И такой человек находится - это приказчик Большова Лазарь Подхалюзин, к тому же, по его словам, влюблённый в дочь своего хозяина (на самом деле, разумеется, в её деньги).
Большову невдомёк, что у Подхалюзина на уме совсем не угождение хозяину. Вот как выразительно звучит монолог приказчика: «Говорят, надо совесть знать! Да, известное дело, надо совесть знать, да в каком это смысле понимать нужно? Против хорошего человека у всякого есть совесть; а коли он сам других обманывает, так какая же тут совесть! Самсон Силыч купец богатейший, и теперича все это дело, можно сказать, так, для препровождения времени затеял. А я человек бедный! Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и греха нет никакого; потому он сам несправедливо поступает, против закона идёт. А мне что его жалеть? Вышла линия, ну и не плошай: он свою политику ведёт, а ты свою статью гони. Ещё то ли бы я с ним сделал, да не приходится».
И вот уже слажена свадьба:
«Большов. Живите, как знаете, — свой разум есть. А чтоб вам жить-то было не скучно, так вот тебе, Лазарь, дом и лавки пойдут вместо приданого, да из наличного отсчитаем… Бери всё, только нас со старухой корми да кредиторам заплати копеек по десяти.
Подхалюзин. Стоит ли, тятенька, об этом говорить-с. Нешто я не чувствую? Свои люди — сочтёмся!»
Однако «сочлись» совсем не так, как задумывал Самсон Силыч. Попал он в «яму» (долговую тюрьму), где ждёт, пока его долги будут уплачены. А Подхалюзин отказывается платить «по двадцать пять копеек» с рубля, ссылаясь на прежние указания хозяина: «Ведь вы тогда сами изволили говорить-с, больше десяти копеек не давать-с. Вы сами рассудите: по двадцати пяти копеек денег много».
Никакие мольбы («Коли так не дадите денег, дайте Христа ради!») и напоминания («Ведь я у вас не милостыню прошу, а своё же добро») не действуют ни на Подхалюзина, забывшего про все прежние благодеяния, ни на его супругу, дочь Большова, которая, пожалуй, в своём цинизме перещеголяет мужа: «Что ж, мне прикажете отдать вам деньги, да самой опять в ситцевых платьях ходить?» (а сама перед этим, подсчитывая свои платья, со счёта сбилась, но всё же больше пяти десятков насчитала). Олимпиада Самсоновна не боится даже родительского проклятия:
«Олимпиада Самсоновна. Проклинайте, пожалуй!
Аграфена Кондратьевна. Да! Вот как! Умрёшь, не сгниёшь! Да!..
Олимпиада Самсоновна. Очень нужно!»
В конце пьесы Подхалюзин вроде бы и пожалеет тестя («Неловко-с! Жаль тятеньку, ей-богу, жаль-с!») и даже соберётся «поехать самому поторговаться с кредиторами», приказав: «Тишка! Подай старый сертук, которого хуже нет. А то подумают: богат, должно быть, в те поры и не сговоришь». Но что-то не верится в его благие порывы…
Но, наверное, главное, что поражало первых читателей пьесы, - то, что показана в пьесе не трагедия «русского короля Лира», а закономерный итог хода событий. А об этом – в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь