Дорогие читатели! Сейчас я учусь писать художественную прозу и хочу поделиться с вами одним своим рассказом.
Хотя он и не на тему детской психологии, но в целом про отношения и разные смыслы.
Приятного вам чтения)
***
Обрывки мыслей пролетали в голове Леши Садова, когда он бежал серым октябрьским утром на лекцию. Мимо шумели и неслись машины. Только бы не опоздать, сегодня первая пара у Федора Альбертовича. Нет, он не станет ругаться, но Леша сам боялся пропустить хотя бы одно слово. Недавно прочитанная книга Франкла «Психолог в концлагере», которую цитировал Федор Альбертович, не давала покоя Леше. Ужасы концлагерных заключенных переплетены с глубоким пониманием смысла, путь человека, который выжил в нечеловеческих условиях и создал собственную теорию – логотерапию – все это всколыхнуло Лешу, пробудило, заставило оглянуться на свою сытую и теплую жизнь, в которой он плыл по течению и лишь недавно сделал выбор – сам захотел поступить на психологический вместо эконома, столь желанного родителями.
Он теперь частенько пытался найти в каждом моменте смысл. «У кого есть «зачем», тот выдержит любое «как» - писал Франкл. Вот зачем он встает рано утром, отдирает себя от подушки, проглатывает кофе с бутербродом и мчит на лекцию? Да что там, «лекция» - скучное слово, скорее это были творческие встречи. Первую из них Федор Альбертович начал так:
- Я не буду учить вас психологии в традиционном понимании этого слова. Мы с вами будем много рассуждать вместе. Потому что каждый из вас уже психолог – со своим опытом. И начнем мы с того, что сейчас вместе придумаем теорию. Каждый свою собственную, потому что вы уже многое знаете. Вот смотрите… - и он принялся чертить на доске таблицу, а Леша замер в предвкушении. Остальные студенты переглянулись, Ярик поднял брови, Лена усмехнулась, а Костя, сидевший рядом с Лешей, протянул шепотом:
- Ну, приплыли.
После той пары в коридоре шли шумные дебаты на тему «хорошо ли так преподавать, когда студенты думают сами?», Лешины однокурсники разделились на два лагеря – кто-то доказывал, что это прекрасный метод, гораздо интереснее и живее обычных лекций под диктовку, кто-то спорил.
Завернув в переулок, Леша влетел по ступенькам, пронесся по коридору. Остановился на пару секунд – пригладить пятерней свои растрепанные волосы цвета соломы, поправить капюшон синей толстовки. И распахнул тугую старую деревянную дверь. В зале собрались все, но кафедра профессора пустовала. «Фух, успел» – и он плюхнулся сзади Лены Старкиной, чтобы незаметно любоваться ее волнистыми каштановыми волосами.
***
Федор Альбертович вышел из такси, захлопнул дверцу и вновь открыл тетрадь, с которой не расставался последние дни. Осталась пара страниц, ему хотелось дочитать их по пути в институт.
Он жадно вглядывался в строчки, написанные округлым почерком жены:
«А еще сегодня мы бродили по парку с Федей – впервые за эту осень. Как я люблю это время, когда отголоски лета еще звучат: еще зеленая трава, березки кое-где с золотыми прядями, и уже нет жары – мягкое бархатное тепло. Я взяла Федю за руку, но он опять где-то не со мной. Задумчивый, хмурый. А потом вдруг повернулся ко мне с улыбкой, как будто вернулся из дальних стран.
Не хватает мне его. Почему он не может побыть не профессором, не ученым, а просто Федей? Тем, кто обнимает, заправляет за ухо завиток моих волос. Готовит чай с листочками мяты и задумавшись, проливает кипяток на скатерть…
Как он там недавно сказал? "Человек - это луч. У него есть начало, но нет конца".
Он цитировал кого-то и принялся рассуждать дальше, а я представила себе весенний солнечный луч, который растапливает сугробы".
В сердце что-то больно сжалось. Он остановился возле дороги, машины спешили мимо, тени прохожих мелькали где-то в другом мире. Он застыл, глядя вглубь себя.
«А правда, когда я был рядом с ней – вот так, чтобы полностью, всем собой? Я живу в своих теориях – таких важных, глобальных. Рассуждаю о смысле, о встрече и диалоге, поиске себя, учу студентов, выступаю на мировых конференциях. А ее мир - простой, теплый, обыденный, с пирогами и чаем, прогулками в парке, добрыми сказками и смехом внуков считаю каким-то… менее значительным. И вот теперь, читая ее дневник…» - он снял очки, протер их. Что-то попало ему в глаз, он заморгал.
«Теперь я боюсь тебя потерять. Ты сейчас там, в больнице, и неизвестно, когда тебе станет лучше. Читаю твои строки в дневнике, который ты оставила мне – и вижу твою душу. Понимаю, что на самом деле ты не была обычной и простой. Ты умела видеть светлое в каждом дне, радоваться весеннему ветерку, золотым листьям. Смеяться и играть с нашими внуками. Пока я обдумывал очередную статью, ты готовила печенье и заваривала для меня чай. А я принимал это как само собой разумеещееся... Мне не хватает тебя. Только бы ты выздоровела».
Он вспомнил ее глаза – чуть грустные, с сеточкой морщин как лучиками, серебристые вьющиеся волосы, тёплый бордовый халат и запах духов. Голос как у сказочницы - певучий и мягкий. Тот вечер, когда она заболела. Их последний вечер вместе. Она попросила почитать ей перед сном.
- Ну чего ты как маленькая? - проворчал он. – Давай ложись уже, спать пора.
- Это же наша традиция, - упрашивала она.
И он нехотя взялся за книжку, торопясь поскорее уложить жену и доделать доклад к конференции.
На следующий день у нее поднялась высокая температура, ее забрали в больницу. И он ходил по опустевшим комнатам, слушая скрип половиц. Без нее стало как-то тихо и пусто. Он вечно хотел этой тишины, ругался, требовал, чтобы жена не нарушала его мысли. Но сейчас тишины слишком много.
- Прости меня, родная, - прошептал он. - Только бы ты выздоровела.
Федор Альбертович поднялся по ступенькам, старинное здание института встретило его привычным полумраком и запахом библиотеки. «Меня ждут мои студенты, я проведу лекции, а потом поеду к тебе» - мысленно обратился он к жене.
***
Леша болтал с сидящим рядом Витьком, когда дверь отворилась и вошел профессор. Вместо обычной бодрой улыбки и приветствия он тихо кивнул ребятам, снял плащ, двинулся к кафедре.
«Чего это с ним? Опоздал, сейчас вот как в воду опущенный, случилось чего?» - торопливо подумал Леша.
- Доброе утро, мои дорогие, - голос профессора звучал мягко. – Простите, что задержался. Сегодня предлагаю начать с такого размышления. Мы с вами часто говорим о смыслах, о том, как важно жить с пониманием своего «зачем» и так далее.
И сейчас я прошу вспомнить своих близких, друзей, знакомых - тех, кого вы любите. Запишите их всех и подумайте, сколько, скажем так, тепла, участия, заботы и радости вы дарите им. И как вы можете измерить это тепло. Конечно, у нас не физика, оно будет не в килоджоулях. Напишите такую табличку и посмотрите, где на ваш взгляд тепла достаточно, а где можно больше.
«Опа. Тепло и как его измерить, интересненько!» - Леша щелкнул ручкой, студенты зашевелились.
- А всех писать в столбик, типа в таблицу? – уточнил Ярик.
Профессор рассеянно посмотрел на него, кивнул.
А сквозь хмурое октябрьское небо пробился и заглянул в аудиторию солнечный луч.
***
Она лежала и смотрела на белый потолок. Почему в больницах делают все белым? Если бы у нее были краски и силы, она раскрасила бы стены – вот на этой нарисовала бы зеленые холмы, дорогу, по которой скачет рыжая лошадь, а ветер развевает ее гриву и хвост, позади садится солнце и окрашивает все в пастельные теплые тона. А вот на этой стене…
- Алевтина Андреевна, к вам посетитель, - медсестра с поджатыми губами и стальным голосом заглянула к ней.
Вошел Федя, ее родной Федя, в белом халате он был похож на лаборанта, как в молодости, когда они учились вместе.
Шагнул к ней, молча взял за руку.
«Почему ты молчишь, опять в своих мыслях или не знаешь, что сказать? Почему?» - пронеслось в голове.
- Холодная какая, опять без перчаток? – она сжала его руку. – Как ты там? Хоть обедал?
Он заморгал, улыбнулся.
- Даже тут ты не можешь… ну хоть сейчас-то чего? - помолчал. – Ты-то как?
- Да… не знаю. Скучно, - она замялась. - Лежишь-лежишь. Так до конца жизни …с боку на бок. А толку-то? Уж получше, а эта, как ее, с губами поджатыми: «Вставать только по нужде и обратно. Постельный режим». А если у меня нужда – гулять?
- Вот неугомонная, егоза ты! – ласково погладил ее руку. – Отдыхай, чего тебе?
- «А мне летать охота! А ну ее в болото!» - она засмеялась, напевая песенку Водяного.
- Ну ребенок, что с тобой делать? Вон тебе привез…
Он зашуршал пакетом, вытащил гранат – бордовый, с хвостиком.
Она заулыбалась, обхватила, погладила его шкурку.
- А помнишь, как мы такой ели …в этом, как его?
- В санатории, в Ялте.
- Ммм, да, и еще с привкусом моря он был, и косточки хрустели, а ты мне рассказывал тогда про… не помнишь? – она сморщила лоб.
- Чего-то рассказывал, как всегда. Ты это, давай я сейчас очищу, будешь?
- Не, погоди. Подержу его вот так, - обнимая гранат, она смотрела на Федю. Седой, серебристые мохнатые брови, суровые очки – и глаза…
- Ты другой сегодня, теплый какой-то, - протянула руку, погладила по щеке.
- А? Разве? Да вот такой… просто чего-то, не знаю, - он встал, засунул в карман пакет, огляделся.
- Скучно тут? Книжек тебе принести?
- Да! И краски мои, и вязанье.
- Сколько еще тебе тут, не говорят?
- Да вот вчера только перевели, так что недельку. Ну, ты там готовь себе, купи там фруктов, овощей. Не голодай без меня.
Он сел и взял ее руки – с синими венами, маленькими пальцами, торопливые и мягкие, в свои – большие, теплые. Так они и сидели, а за окном синели сумерки и в окнах соседних домов загорались огни.
Почитать обо мне можно на сайте annamaslova.ru