Кстати, о ситуации вокруг весёлого Красовского разговор ещё не закончен. Если порченые хнау очень хотят, чтобы "не устраивали шума из ничего", значит - надо и пошуметь. Но сегодня - в продолжение обещанного ранее.
Когда мне говорят, что де я "не всё прочла" - я вспоминаю бессмертное булгаковское, когда на вопрос "а вы мои стихи читали?" собеседник брезгливо отвечает "что я, других не читал?" У одного из столпов обозначенного мною литературного направления я прочла одну единственную книгу. (Почему именно эту - далее). Но по единственной книге можно судить о писателе, даже если она у него неудачна. По тому, кто ее хвалит - можно судить обо всем направлении.
У Прилепина, кстати, я тоже сделала себе труд прочесть только одну книгу - по теме, которую не им бы трогать. И картина более, чем ясна. Я не ругаюсь словом графоман, я доказываю графоманию с помощью академического инструментария.
Итак, книга Дины Рубиной "Вот идет мессия!.." не только отталкивает этически, но и поражает художественной несуразностью. О несуразности в двух словах. Это микст романа с "потоком сознания", жанром, крайне удобным для всех, кто не способен выстроить грамотной композиции. На страницах задействовано около сотни персонажей, к хоть какому-то же развитию сюжета имеет отношение менее десятка. Остальные появляются разве что потому, что Рубина хочет о них поведать. Эта толпа образов трудно отличимых друг от друга репатриантов из СССР и России, занятых, кажется, исключительно тем, что добывают деньги на издание специфических (опять же - терпение, разговор долгий) журналов или торгуют "Гербалайфом", который писательница с изумительным остроумием именует "Группенкайфом".
Но позвольте! Израиль - процветающая страна, высоко развитая технологически и экономически. Если бы все съезжались туда торговать "Герболайфом" и писать гадости о католических прелатах (забегаю вперед), то на чем бы страна приподнялась? После знакомства с творчеством Рубиной складывается впечатление, что страну населяют одни никчемные пронырливые бездельники. Но дело, похоже, в том, что Израиль как таковой репатриантку не интересует. Ее интересует только русскоязычная страта. И я начинаю приходить к выводу, что те, кто развил и укрепил страну, в массе приехали в Израиль не оттуда, где имелись дедушки-комиссары.
Краткая справка: писательница живет в Израиле (где ее творчество никому не нужно, в каком-то интервью она, кажется, даже сама это признает) но издается в ненавистной ей (это мы докажем) России. Мы уже вели речь о том, что всё это пыльношлемье лежит на видных прилавках совершенно не ради выгоды издателей либо продавцов. Всё это работает как-то иначе.
В помянутом же романе она является alter ego главной героини, скромно именуемой "известная писательница N".
Да ну ее к черту – обнаженную! «Голая писательница N. лежала под вентилятором». Вот и все. Так что голая писательница, и надо сказать – известная писательница, действительно лежала под вентилятором, который с японской вежливостью крутился, кланялся, усердствовал в максимальном режиме, но в этот чудовищный хамсин не спасал ни на копейку. (А влетит в копеечку, вяло подумала она, мало не покажется. Навязчивые мысли о счетах за все муниципальные блага этой паршивой цивилизации, приходящих с регулярностью месячных, в последнее время изрядно отравляли ее жизнь.)
Как мило. Словом, весь роман известная писательница N, имеющая привычку лежать под вентилятором в натуральном виде, а также сообщать читателю об иных интимных подробностях, ведет содержательные беседы с сотней ненужных для сюжета персонажей, ездит куда-то на автобусах, разражается длинными внутренними монологами, а в конце романа какую-то похожую на нее женщину случайно убивают в ресторане. Или самое героиню убивают, помилосердствуйте, я не разобралась.
Еще два слова о художественных достоинствах, дабы перейти к куда более любопытным вещам. Писательница не знает, что глагол "вибрировать" не употребляется в переносном смысле. А на 202 (Sic!) странице мы вдруг наталкиваемся на такой неизъяснимый пассаж:
И давайте, хоть и запоздало, выясним отношения: в этом романе мужья самым банальным образом любят своих жен и не собираются им изменять. Не советую также надеяться на крутые эpотичeские сцены, роковые треугольники, убийства из ревности и прочую дешевую бижутерию.
Кто, в наше-то время, способен продираться через двести убористых страниц квазиинтеллектуальной нудятины, лелея мечту: Еще немного - и вдруг я дорвусь до замысловатых постельных экзерсиз? Еще десять тягомотных монологов - и вдруг израильский граф в родовом замке, скрежеща зубами, накинется на свою графиню с индийским кинжалом! А ещё итальянский гондольер в маске выскочит из-за бархатной шторы. Треугольник, то есть. И убийство из ревности.
Если писательница столь замысловато оскорбляет собственных верных читателей, каковые, уж если осиливают эти страницы, то чувствуют себя избранной публикой, далекой от "дешевой бижутерии", то и на здоровье. Эта публика твердо знает, что если писательница лежит голой под вентилятором, то дальше предполагается отнюдь не эротика, но подробное описание бронхита либо ревматизма. И тут ему: а ты, ха-ха, лопух, чего ждал? Но он не ждал. Но это его дело, поклонничье. Если же писательница искренне считает такое отступление новым и оригинальным художественным приемом - то дело много хуже.
Но и довольно о художественности, много занятнее, как нынче принято говорить, "контент".
Своим дедом-комиссаром писательница гордится с каким-то девственным бесстыдством.
(Да-да, старые сплетни: у Дунаевского, мол, то ли дядя, то ли двоюродный дедушка был кантором, и с детства затверженные мелодии псалмов и народных песен известный советский композитор орнаментировал и преобразил, обогатив тем самым сокровищницу советской культуры. Какие-нибудь братья Покрассы тоже ведь в детстве в хедер бегали. «Мы красные кавалеристы, и про нас…» Но это – к слову).
Известная писательница N в самом деле не понимает, что мы не очень хотим испытывать благодарность не только за воспевание красных "кавалеристов" (на самом деле - конников), но и ко всему творчеству Дунаевского и всяких Покрассов, музыкальных символов чудовищной эпохи. Обогатили нас, crêpe!
Страницы романа (не содержащего любовных треугольников и дешевой бижутерии, да-да) сочатся ненавистью. После них хочется вымыть руки и глаза.
Ныне покойному Архиепископу Парижскому Jean-Marie Lustiger отведено немалое количество страниц. (Господи помилуй, сейчас я буду защищать того, кого вовсе не люблю, но это правильно). Смотрим фактуру. Итак, кардинал родился в еврейской семье выходцев из Польши. В юности принял католичество, в молодости - сан. Мать Жана-Мари погибла в Освециме. И вот, персонажей Рубиной чрезвычайно возбуждает визит этого духовного лица на Святую Землю. Казалось бы, если еврейская тема - ведущая в творчестве Рубиной, то должно бы быть приятным, что и в другом измерении соплеменник достиг таких высот. Тем паче, если писательница постоянно занята тем, что перечисляет обиды, нанесенные ее народу за последние пару-тройку тысяч лет, то - сын погибшей в Освенципе страдалицы должен бы заслуживать симпатии.
Лешего лысого! Редакция бессмысленного русскоязычного журнальчика соревнуется в том, какую бы гадость написать о кардинале. Их корчит, их вяжет в узлы, злоба переходит в бесноватое кривлянье. Постоянно повторяется, что кардиналу они "вставили клизмy". Снова какая-то этическая девственность. Они в самом деле, вместе с писательницей, не понимают, что выкрикиванием слова "клизмa" ставят в унизительное положение лишь себя самих. Не говоря уже о совершенно смехотворном обстоятельстве: об их статейках на русском языке французский кардинал по определению в полном неведении. Это мне напомнило недавнее с "Царьграда": "Тюренков ответил Папе Франциску". Но страсть всегда сильнее разума. Посему газета публикует статью под названием "Кардинал Арончик". Цитаты с упоминанием обpезания и себореи мы, пожалуй, обойдём. Alter ego Рубиной же занимается тем, что немножечко причесывает текст, как бы чего не вышло.
При этом нельзя сказать, что писательница отличается какой-то основательной собственной религиозностью. Нам показалось, что вся оная сводится к тому, что она использует отдельный мясной нож и отдельный для сыра. Негусто. Ты не уважаешь чужой выбор, чужую свободу воли. Но почему ты не можешь промолчать - хотя бы в память этой самой его матери, которую, казалось бы, должна чтить?
Комична же эта ненависть только потому, что бодливой корове Бог рог не дает.
Но французский Кардинал это, скорее, обертон повествования. (Хотя и весьма выразительный). Основная ненависть дедовой внучки (дед, как я уже упомянула, навязчиво всплывающий в тексте образ) направлена на тех, кому дед причинял наибольшее зло.
Это, впрочем, встречается в жизни часто.
Разговор отнюдь не окончен. Раз уж руки дошли наконец, надлежит разобрать текст до конца.
изображения из открытого доступа
