Рассказы Вячеслава Сотника — это рассказы-переживания. Все чувства, причем тончайшие чувства и эмоции, Вячеслав Сотник передает действием. От этого рассказы очень кинематографичны. В кино на откуп актеру отдаются чувства героя, которые можно выразить мимикой, походкой, взглядом. Вячеслав Сотник достигает похожего эффекта всего лишь при помощи текста, что и является главной особенностью его прозы.
Пакет
Больше всего на свете меня бесят две вещи. Завязанные полиэтиленовые пакеты, нет, но это ужас же, хочешь достать помидор, а он в этом пакете, и каждый раз ты его зачем-то развязываешь, потом все равно рвешь и думаешь: может, не надо было рвать, может, он должен быть в герметичном пакете? Я так и не нашел ответа на этот вопрос. Вторая вещь распадается на две. Немытая посуда. Которую видишь. Как люди могут сидеть за столом, а у них рядом полная раковина грязной посуды? Это совершенно ужасно. Хуже только, если они ее помоют, забив без всякого смысла сушилку. Все вперемешку, тарелки, кастрюли, сковородки, чашки, все подряд. Я всегда разговариваю с сушилкой, успокаиваю ее и вытаскиваю весь этот кошмар или систематизирую его. Вообще я стараюсь мыть посуду сам, сразу, тогда все в порядке.
Сейчас совпало все. На этой кухне была невообразимая грязь. Стол, покрытый дешевой клеенкой, пустые бутылки, мутные стаканы с остатками водки, чашки, превращенные в пепельницы, тарелки, тарелки. С засохшим кетчупом, остатками макарон, какими-то кусками еды. И пакет. Большой полиэтиленовый черный пакет. Завязанный. На полу. А в нем тело человека, который 7 часов назад привез меня в этот дом.
Когда мы приехали, все уже были пьяны. Я был в этой деревне в третий раз в жизни, и каждый раз она открывалась по-новому. Когда-то здесь не работала мобильная связь и телевизор. Сейчас здесь было четыре сотовых оператора и волокно, по которому бежали сотни каналов, которые поглощали жители, еще и успевая обсудить какие-то неизвестные мне программы между собой. Даже дороги покрыли чем-то, напоминающим асфальт, и дома стали выглядеть приветливее. Не менялись только две вещи. Никто не хотел тратить деньги на септик, а администрация не хотела тратить деньги на канализацию. Туалет был во дворе каждого дома. Там всегда летали мухи, стояла даже не вонь, а какой-то вековой запах испражнений, и всегда лежала какая-то сильно несвежая газета, которую (в это невозможно поверить) здесь (в этом самом месте) читали.
Когда мы приехали, все уже были пьяны и выбора не было. Надо было догонять, чтобы хоть как-то вписаться в этот гул бесконечных разговоров, знакомств, приветствий и воспоминаний. В таких местах невозможно скрыться. Меня приглашали немедленно или хотя бы завтра ехать на реку, спрашивали про Москву, видел ли я Киркорова, рассказывали, почему какая-то баба Надя поливает огород водой с примесью коровьей мочи (господи, где она ее брала), что вахтовики приедут только через месяц и как жаль, что я не увижу Рому, который очень по мне скучает (кто такой Рома?), когда я выходил курить, мне немедленно и на месте предлагали выпить, какие-то женщины трогали мои руки и спрашивали почему у меня такие слабенькие бицепсы, мир превращался в клубок, в котором я летел, отдавшись потоку, совершенно не понимая, где следующий поворот. Люди менялись, кажется, с нами пришла поздороваться вся деревня, я перестал пытаться запоминать имена и только пробовал найти хозяйку дома в надежде, что она сжалится надо мной и отправит куда-нибудь спать.
Ссора, как всегда это бывает, была внезапной и скоротечной. Резкие голоса, женские крики, мат и грохот чего-то падающего. Падающего везде, в доме, на улице, в моей голове. Крики и опять крики. Я сидел на скамейке у дома и курил. Кажется, я уже совершенно не помнил, зачем я сюда приехал, и точно не знал, кто все эти люди вокруг меня. Вскоре все стихло и люди пропали. А может быть, я уснул. Кто-то позвал меня в дом.
— Помоги брат.
Я увидел тело человека, который привез меня сюда, его запихивали в черный полиэтиленовый пакет, край которого я должен был подержать.
— Что это?
— Перегуляли немного ребята, ты не волнуйся менты уже были, сейчас машину пригоним и в морг отвезем.
— А зачем в пакет?
— Ну а куда еще?
На этой кухне была невообразимая грязь. Стол, покрытый дешевой клеенкой, пустые бутылки, мутные стаканы с остатками водки, чашки, превращенные в пепельницы, тарелки, тарелки. С засохшим кетчупом, остатками макарон, какими-то кусками еды. Я включил воду и начал мыть посуду.
Почему ты не спишь
Знаешь, почему люди боятся засыпать и каждую ночь продлевают время ожидания сна, не отдавая себе в этом отчета, начиная страдать бессонницей, ходить к врачам, пить снотворное и все равно каждый вечер и каждую ночь тянуть и тянуть время? Только бы не уснуть, не сразу, ещё немного, минут десять.
— разве вечер чем-то отличается от утра?
Вечером, когда ты сумел прожить ещё один день, все кажется не таким отчаянным. Безнадёжным. Наоборот, ты думаешь, что теперь-то все нормально, все получится. Хоть как-то, но получится. Ты ещё можешь все объяснить и придумать завтрашний новый день, в котором все будет не страшно.
Так дети ждут Новый год, уже догадываясь, что никакого Деда Мороза не существует, но продолжая делать вид, что верят родителям, зная, что неважно, кто этот дед, утром будут подарки и конфеты. Что-то будет.
Твоё утро другое. Не будет никаких конфет. Утро жестоко. Ты просыпаешься и знаешь, что впереди длинный день, что, вспоминая вечерние мысли, ты можешь лишь рассмеяться, если у тебя есть чувство юмора или прижаться к подушке пытаясь притвориться спящим для самого себя, если у тебя его нет. Нет никаких вчерашних мыслей.
Только липкий страх и ужас оттого, что уже ничего не изменить, ты уже сделал это, нет никакой машины времени, нельзя вернуться и все исправить, и даже если бы она была, ты обязательно наступишь не на ту бабочку, и все станет ещё хуже.
— все уже знают, что ты это сделал?
Наверно, или не все, или мало кто, я не знаю. Всегда кажется, что все уже знают, каждый взгляд пронзает тебя, хочется бежать, забиться в угол, откуда тебя не смогут достать, как кошку, которая залезает далеко под кровать, но на каждую кошку есть своя швабра. Ты сам своя швабра, куда бы ты ни загонял свои мысли, свою память, ты откуда-то достаёшь ее и вставляешь прямо в свой мозг, и скребёшь, и двигаешь вправо и влево, твоей кошке невозможно сбежать.
Знаешь, что самое страшное? Тебе надо встать и продолжить жить, как будто ничего не произошло, как будто это не ты был вчера, как будто ты больше никогда их не встретишь, а ты надеешься, что никогда их не встретишь, и что люди вокруг тебя будут делать вид, что ничего не произошло, только за спиной ты будешь слышать свист, только спиной ты будешь чувствовать напряжение, только твоя спина будет предательски потеть, оставляя следы на рубашке, говорящие всем, да, ребята, мы играем в продолжение нормальной жизни, но мы все помним и нам липко страшно, вам липко противно, и, даже если закончится эта жара, наш мозг так и останется липким комком перемешанных надежд, страхов и предательств.
— разве это считается преступлением?
Разве может не считаться преступлением то, что ты сам считаешь преступлением? А если ты так не считаешь, разве это преступление?
Даже если все не считают это преступлением, все кроме тебя, перестаёт ли это быть преступлением? Можешь ли ты вытащить швабру из своей головы и покормить кошку? Можешь ли ты начать улыбаться тем, на чью сторону ты встал, оставив тех, с кем ты так хотел быть?
— разве всегда есть чья-то сторона?
Давай спать.
#современнаяпроза #современныеписатели #рассказы #формаслов