Мне иногда не хватает писем… А точнее, опыта письма. Того, давно преданного в угоду всеобщей суете, наслаждения от создания сообщения: переживание текста, отражающего сиюминутную рефлексию, иногда мучительный выбор аргументов в свою защиту, или попытка найти архитектонику фразеологизма, способную стать достойной декорацией для разыгрываемого риторического аффекта. Процарапывание черновиков в пароксизме бессонницы, сдобренное кофейной гущей и сигаретным дымом, и когда в этой темной горечи, вдруг, находишь сладость верного сочетания слов до фонетического звукоряда, безоглядно ныряешь в чумазую археологию внезапно обретенной осмысленности текста.
К чему теперь все это? Опыт письма непосредственно связан с опытом чтения. Конечно, в этом мы преуспели! Словно ветхозаветных героев, на которых нежданно обрушивался непостижимый Руах, нас отовсюду ударяет текст. Реклама, спам, смски, требующие моментального, и никак иначе, отклика, беспрестанно пожирающий внимание дисплей смартфона, впившийся в кончики наших пальцев.
И мы барахтаемся как лягушки из басни в этих текстах, в мессенджерах, вацапах, нивелируя речь до односложных предложений, приказов и
звукоподражаний вполне физиологическим процессам, заполняя мгновения тупого оцепенения пустыми текстовыми испражнениями, каменеющими в большие груды использованной памяти и не менее использованной жизни. Да я и сам так делаю.
Но скучаю по письмам.
Когда-то у письма отняли способность не возвращаться, оставаться без ответа, а каждое такое ушедшее в тишину письмо, в свою очередь, со временем вызревало в красноречивый ответ, состоящий из звенящей пустоты и так и не зачатых слов. И пускай некоторые из этих писем было бы стыдно прочесть теперь, а чтобы иные вернуть, мы шли на преступление, тексты эти, своим отсутствием, чинили препятствия нашему бытию собой здесь, за бортом возможного презрения и непонимания. В запечатанных конвертах находились мы по эту сторону маски, в тот короткий миг, прежде чем пристально взглянуть из прорезей глазниц вовне.
Практика черновика позволяла откладывать партии. Красота пикирования текстами захватывала воображение. По черновикам, карабкаясь от маргиналии к маргиналии, можно было оценить уместность применяемой тактики, от рекогносцировки комментарием, до массированного огня метафор и антиметабол, прикидывая необходимую мощность наличного арсенала для последующих атак противника.
Наверное, приобретя иммунитет к постоянному, внешнему, агрессивному, и, порой, бессодержательному тексту, мы потеряли простую и важную способность - перечитывать.
Письмо может содержать лабиринт смыслов, оставленных подсказок, намеков, умышленных или случайных. В письме мы искали и находили те особенности адресанта, которые выделяли в нем именно того человека, которого мы знали за пределами текста, могли бы знать или воображали, что знаем. Письмо превращалось в карту острова, где закопаны сокровища, похоронен святой или повешен предатель, такие письма становятся частью ритуала или практикой психотерапии. И в то же время хранение писем без прочтения, подобно похоронам жеста, наказанием немотой, отказом в последнем аккорде умирающему Орфею, замершему за мгновение до удара острых ногтей этих изящных рук безумных и прекрасных вакханок… Скорченная огнем бумага, бьющаяся в последней агонии вспыхивающих чернильных букв на дне хрустальной пепельницы… Иные письма страшнее перечесть, чем сжечь…
В то же время, письмо имело право оставаться неотправленным, проявляя тем самым свою аристократичность: сказать про себя, или сразу в лицо, хорошенько подумав и в том, и в другом случае, презирая тех, кто говорит громко лишь в сторону, как в плохом театре или на провинциальном рынке.
Вместе с письмом умерло пространство времени и тишины.
Как в древних трагедиях, нас гонят по свету жестокие эринии неотвеченных сообщений, выгрызая из нас всякую тягу к молчаливому созерцанию мысли,
не давая нам выйти из состояния тревожности и гипертрофированного беспокойства от мнимой вероятности не успеть ответить всем вовремя.
Письма.
О спасении от скуки,
С заметками добрых дел,
с рецептами чужих поцелуев,
инструкциями к мягким игрушкам.
Польза от прочтений?
Жидкость смысла,
В шершавых ладонях
судорожное дыхание детской глупости,
зарубцевавшейся грубости,
сочной жалости…
Проруби света
в исцарапанных кукольных зрачках…
Лицемерие «до востребования»,
легальность оскорблений,
рекомендации к разбрасыванию эмоций…
Временные адресаты
для исходящей беспомощности…
Вкрапление действующих лиц
в фантастический мир
бинарной системы вычислительной машины.
Прикосновение к клавишам,
музыка коммуникаций,
“слова, слова, слова…”
И по прошествию срока одиночества, кнопка «escape».
Недосягаемость.
Безразличие.
Silentium.
Письма приходили ко мне отовсюду. Я привык расшифровывать почерки и анализировать чужие судьбы. Однажды начав слушать исповеди, автоматически становишься рабом чьих-то проблем. Моя небольшая комната и теперь завалена не распакованными свертками с толстыми дневниками, измятыми пожелтевшими от времени и пройденных расстояний конвертами и записками на газетных обрезках. Кто были все эти жалующиеся и просящие о помощи люди, мне до сих пор не известно. Кто-то из них боялся жизни, кто-то жаждал смерти, а кто-то терял интерес и к тому, и к другому. Мне же, признаюсь, до одури надоедало разглядывать их личности.
Как будто призраки и демоны с офортов Гойи, слетались ко мне чужие и чуждые мысли.
Но однажды я получил телеграмму, вдруг заинтересовавшую меня единственным вопросом, помещенным в ней:
«Неужели всякий сон разобьется о явь?»
В тот день я был не в настроении что-либо писать, и кого бы то ни было слушать. Я смотрел, как сквозь открытое окно крупные хлопья снега падают на подоконник. Бокал в моей руке был наполнен отменным коньяком, а в камине догорали последние угли. Было до неприятности уютно.
И что было сном?
Я подошел к книжной полке, достал Мюссе, полистал объемный том и случайно наткнулся на строчки:
«Прекрасна ль Ночь, что тихо спит
В часовне темной, безучастно,
Где ложе Анджело стоит?
Тогда она была прекрасна.»
Сном ли была эта комната? Сном ли был тот человек, что где-то разбивался о явь? Мне было все равно.
Я допил коньяк и лег спать.
Мне снилось цветущее поле. Я шел по нему, вдыхая полной грудью аромат полевых цветов, и впервые за долгое время мне удалось посмотреть на небо с улыбкой.
Проснувшись, я нашел телеграмму и заказал обратный ответ:
«И всякая явь разобьется о сон».
И в тот момент улыбался…