Он был слесарем на Купянском сахарном заводе. Война сделала его артиллеристом. Гром выстрела и дальний, глухой, точно эхо, раскат разрыва снаряда стали для него постоянной музыкой.
Вначале Павел Кузьменко чувствовал себя на батарее неважно, раскрывал рот, чтобы не оглохнуть от выстрелов. Он не видел врага, в которого стрелял, и это его бесило.
— Чи в немца, чи в пустое место палишь...
Он и верил, и не верил приборам. Сообщения с НП его всегда раздражали, ему все казалось, что ребята — разведчики преувеличивают, чтобы не огорчать его, рассказывая о дзотах, взлетевших на воздух от его снарядов, о разорванных в клочья фрицах.
— Або дожщик, або сниг... або було, або ни, — недоверчиво бормотал он.
Но однажды ему пришлось стрелять прямой наводкой по немцам. Своими глазами увидел Павел, как в черном, земляном смерче, раньше, чем долетело до него эхо разрыва, закружились щепки, каски, поганые фрицевские тела.
Он тихонько погладил тогда ствол орудия.
— Бог войны, — сказал он улыбчиво.
— Ну, полбога, — поправился он по своей скромности. — Гарно.
И с тех пор орудийная музыка стала для него самой любимой. Павел возмужал и вырос на войне. Его назначили командиром орудия, приняли в партию. Он стал парторгом батареи, уважаемым человеком. К людям он стал еще добрее, отзывчивее, а к себе строгим. Он точно готовился к испытанию войны.
И оно пришло, тяжкое солдатское испытание. Пришло в радостные дни наступления, когда Павел снова ступал по родной украинской земле.
Зеленые дубы, шумя густой, узорчатой листвой, приветствовали гром его орудия. Грузные, золотые головы подсолнухов знакомо кланялись ему. И очи девчат были чистые и светлые, как августовское небо. Невыразимо тонко пахли в садах спеющие яблоки и груши. И как в далеком детстве его поили парным молоком, и в каждой женщине, заплаканной и счастливой, он видел родную мать. Ему тоже хотелось плакать, слезы подступали к горлу, они были сладкие, каких он давно не знал.
— Спокойнее, — говорил он колхозницам и самому себе, — все будет добре.
Но темнел он лицом, слушая страшные рассказы про увезенных в Германию девушек. И когда у моста его батарею встретили 70 немецких танков, Павел зарядил свое орудие словно не снарядом, а ненавистью, и такой огненной, что никакая бронь не выдержала. Три вражеских танка, один за другим вспыхнули как порох. Справа и слева от Павла грохотали орудия товарищей. Батарея била что надо, уже поворотила вспять лавина вражеских машин, а вдогонку ей все летели бронебойные и все больше горело костров у моста и в балке, и черными, мертвыми грудами железа темнели подбитые немецкие танки.
— Бей, хлопцы! Не жалей гостинцев для непроханых гостей, — приговаривал Павел своему расчету.
И расчет расторопно выполнял его команду.
Этот бой с немецкими танками был как бы прелюдией к тому испытанию, которое ожидало Павла.
...Тяжелые немецкие танки, контратакуя наши наступающие части, внезапно появились на левом фланге, из-за кургана и прямо по фронту. Под прикрытием их брони двигались средние и легкие. Ураганный огонь открыли «тигры» из своих длинноствольных пушек. Вскоре были подбиты два орудия батареи.
— Кузьменко, действуй за всех, снарядов хватит, — приказал командир батареи.
И Павел действовал. Его расчет будто стал одним человеком-великаном, в руках которого все кипело и горело. Страшной, смертельной скороговоркой заговорило его орудие.
Они подбили первого «тигра», когда ранило наводчика. Павел стал на его место. Теперь он сам наводил и сам себе подавал команду.
— Огонь, хлопцы, огонь!
Оставшиеся номера расчета еле успевали подавать ему снаряды. Все устали, пот лил в три ручья, но командир, уставший больше всех, подавал пример выносливости.
Еще два танка подбило орудие Кузьменко. Тем не менее «тигры» продолжали ползти на батарею.
— Мало вам, гады? Дадим еще! — с яростью проговорил Павел, — Снарядов, хлопцы, живо!
Но снарядов ему никто не подал.
Геройский расчет выполнил свой долг до конца. В живых остался у орудия один он, командир, парторг батареи Павел Кузьменко. Он догадался об этом не сразу, все требовал снаряды. Но оглядевшись, понял, что настало для него великое испытание, к которому он готовил себя.
И он стал спокоен и расчетлив. Он не подавал больше команды, чтобы не тратить лишних усилий на голос. Надо беречь силы. Он не мог уже поднять ящик с боеприпасами, и волоком, по траве, подтащил его к орудию. Даже снаряд казался тяжелым, и замок не так послушно запирался. Нечеловеческая усталость сковывала тело. Но глаза Павла по-прежнему хорошо видели врага, и руки точно наводили ствол орудия, и ярость неуемно клокотала в груди, — а это было главное.
И орудие Павла Кузьменко гремело безостановочно, посылая бронебойные.
«Тигр», ползущий с фланга, подставил пятнистый бок и тотчас был пробит снарядом и ярко вспыхнул.
«Гори, чортова свичка», — думал Павел, поджигая метким выстрелом второго бронированного зверя.
Захлебнулась в огне контратака немцев. Не выдержал враг, отступил, Сильнее его брони оказалось сердце артиллериста Павла Кузьменко, его воля, его ненависть.
Так рождается подвиг.
В. СМИРНОВ (1943)
☆ ☆ ☆
Кузьменко Павла Пантелеевича (Пантелеймоновича) (1922), командира орудия артиллерийского дивизиона 6-й мотострелковой бригады 6-го танкового корпуса 1-й танковой армии, представили к присвоению звания Героя Советского Союза, но наградили орденом Красной Звезды.
В июне 1944 года гвардии старшина Кузьменко Павел, командир огневого взвода 27-гвардейской мотострелковой бригады 11-го гвардейского танкового корпуса, был награжден орденом Отечественной войны II степени.
18 октября 1944 года П. П. Кузьменко умер от ран, полученных в боях за освобождение Польши.