Сказки старой цыганки
Каждое лето нас с братом отправляли к бабушке в деревню. Мы с Борискóм едва доживали до последнего учебного дня, предвкушая свободу и простор.
Баба Дуся целыми днями управлялась по хозяйству, но мы честно помогали: заготавливали дрова, носили воду, копались в огороде. Но баба Дуся добрая, она для приличия ворчала, а после отпускала восвояси, чтоб под ногами не мешались. А мы и рады. Наберем пирожков в рюкзаки, воды флягу и в лес. А ворчала-то не просто так: повадились мы в цыганский табор.
Одним летом познакомились с пареньком, Михаем звали. На все руки мастер, хоть и годом младше нас с Борискóм. Ловушки на зайцев знатно ставил, и нас научил. На речке коней купали, да по вечерам у костра сидели, слушали песни цыганские да поверья разные.
Нравилось мне, как старая цыганка Рубина сказки и легенды рассказывала. Порой мороз по коже пробирал от сказаний, когда в костре невзначай ветка треснет и сноп искр в небо взмывал.
— Расскажи, Рубина, про мертвый табор. Ребята не слышали эту сказку, — попросил Михай и подбросил в костер полено.
— А штанишки не запачкают? — рассмеялась, кряхтя, старая цыганка, выпуская в небо кольца табачного дыма.
— Нет, Рубина, расскажите! — попросили мы с братом.
— Ну, слушайте, — согласилась цыганка, вытянула ноги и удобно разлеглась на подушках. — Случилась история в летнюю пору. Молодой цыган из богатого рода отправился на ярмарку коней продавать. Дело спорилось, и к вечеру он управился.
— Это не про то, как цыгане морок наложили, когда чахлую кобылу продали? — усмехнулся Борисóк.
— Молчи, чаворо, не перебивай!
— Простите! — смутился Борисóк.
Рубина затянулась, причмокивая мундштук, медленно выпустила дым, обвела собравшихся детей глазами и продолжила:
— Ночь застала ромала в дороге, остановил он коня, решил в кибитке ночь провести, да слышит звуки музыки да пение. Глядит, а поодаль костры горят. Табор цыганский в поле стоит. Молодой цыган подобрался ближе, присмотрелся и приметил красавицу-цыганку. В пламени костра глаза, как звезды, горят и поет она, как птица. Полюбилася ему! Понял ром, что не жить без красавицы.
Дождался, когда под утро цыгане в кибитки да шатры улеглись. Прокрался молодой цыган, заглянул в шатер и обмер от страха: миро девэл, мертвые ромалэ вповалку лежат, кто без рук и ног. Понял он, что мертвый табор это, проклятый! Но так на сердце молодая красавица запала, что не жить без нее! Отыскал ромал тело любимой, положил в кибитку и поехал домой.
"Хоть и мертвая, но моя, а по ночам – живая", — так решил молодой цыган, да ночь настала. Ожила его любимая и накинулась, ругается, что грех на душу взял, братья найдут и плохо ромалу будет.
Так и случилось: налетели ромалэ, избили сильно, а сестру забрали. Но молодой цыган не видел жизни без красавицы, дождался, когда табор под утро в шатры ушел, и вновь украл любимую. Но решил он схитрить, положил тело чаюри поперек седла, сам вскочил на коня и пустил вороного во всю прыть. Но кони цыганские волшебные, быстрее и сильнее. Нагнали они бедного, но бить не стали.
Сказали ромалэ: "Табор наш проклят, что кони землю топтали чужую. Жестоко убили, а тела земле не предали. Ты похорони нас, как полагается, души наши упокой. Мы не станем более тебя преследовать".
Согласился молодой ромал, дождался утра. Долго трудился, но схоронил табор, кроме любимой своей. Оставил тело красавицы, чтобы по ночам радовала его. Но опечалилась чаюри, горестно плакала, руки заламывая. Спрашивала, почему обрек её на одиночество и не схоронил с остальными ромалами. Грех это живому с мертвой жить.
Покинула проклятая душа молодого цыгана, но и он не смог без любимой жить. Наложил на себя руки и ушел искать красавицу. Вот так, чавалэ, любовь какая...
Старая цыганка уснула, уставшая, на подушках, а мы еще долго сидели у костра, посмеиваясь над Борискóм. Брат все на лес поглядывал, боялся, что лошоличи выползут, в лес заберут, в лучшем случае к костру подсядут.
Но больше всего мне нравились легенды про народец Шигномануши. Но это уже совсем другая история...
