Смерть сопровождалась топотом ботинок медсестер на резиновой подошве, бодро шагающих по линолеумному полу. Запах антисептического раствора. Колесо каталки, нуждающееся в масле, ритмично скрипело, когда мимо проносился очередной пациент. Накрахмаленные белые простыни, острые и угловатые формы головных уборов медсестер.
Мое тело восставало против четкого порядка в бурных излияниях коричневого, зеленого и желтого цветов на фоне отбеленной больничной белизны. На моей маленькой, бледной шее выступили вены, а изо рта, когда я закричала, полетела слюна. Прохладные простыни, заправленные аккуратными и строгими больничными уголками, скручивались в сердитые влажные узлы на моем извивающемся теле. Я обычно аккуратный и скромный человек, поэтому вы можете представить, как я скривилась от ужаса при этом громком, бурном и грязном уходе. Я содрогаюсь, когда мой разум неизменно возвращается к воспоминаниям об этом. Меня с радостью возвращает в настоящее далекий железный лязг кладбищенских ворот.
В смерти есть какая-то успокаивающее и устоявшееся постоянство. Умиротворение. Прохлада, мох и камни. Спокойная и безболезненная. Жизнь была сложнее - стресс. Мой отец работал долгие дни в разрушающихся туннелях шахты, прорытых глубоко в земле. Он возвращался с лицом, глубоко протравленным угольной пылью, и рушился с хриплым кашлем на маленькую жесткую кровать. Я также помню рот моей матери, плотно сжатый от постоянного беспокойства и скрывающий два сколотых передних зуба. Я помню, как мой младший брат кричал от голода и холода. Холодная земля была взрыхлена широкоплечими мужчинами с топорами и лопатами, когда мой брат умер до весеннего таяния.
Конечно, были и радостные моменты, о которых я вспоминаю с ностальгией. Один момент я вспоминаю с волнением: Элис и я в то летнее утро. Воздух был уже густым, влажным и гудел сверчками, когда мы бежали к ручью. Это было наше любимое место летом, именно это место, где вода собиралась - прохладная и тенистая - в журчащий бассейн. В тот день мы впервые плавали голышом. Наши девичьи голоса, мы громко визжали, мы были возбуждены озорством - захватывающей и смертельной возможностью того, что кто-то может внезапно появиться и увидеть нас.
Когда мы вышли, чтобы одеться на теплых камнях, я повернулась посмотреть, как она выходит из воды, змеевидная и легкая. Прекрасно, подумалось мне, - незапланированная, но внезапно совершенно очевидная мысль пришла мне в голову. Мы больше не визжали и не хихикали. Капли скользили по ее маленьким, круглым грудям. Ее соски были орехово-коричневого цвета, и от холодной воды они сильно и резко напряглись. В этот страшный и пьянящий момент я представила, как слизываю капли, скатывающиеся по ее медового цвета коже. Она смотрела, как я смотрю на нее. Ее влажные темные ресницы обрамляли смелые и знающие зеленые глаза, как у завораживающей богини.
Сейчас трудно сказать, насколько Элис знала о моем внезапном и искреннем желании лизнуть ее прекрасную молодую грудь, потому что в последующие дни мы обе заболели холерой. Она выжила, а я умерла.
Я ждала, страдая, но Элис появилась на кладбище только через шестьдесят лет. Как и для всех остальных, для нее была вырыта куча земли в темных и сырых комьях, черви влажно боролись в слишком ярком воздухе. Ее тело было морщинистым и худым, но знойные зеленые глаза никогда не тускнели. Она вышла замуж за мужчину - лжеца, подумал я, - и родила пятерых детей.
Я провела те первые десятилетия в надежде, но она не осталась после смерти в призрачной форме, как я; я осталась одна.
Иногда я читаю имя, которое носила при жизни - Аделаида Куэйл: 1898-1913, пальцем, полупрозрачным и легким, как шепот. Это простое резюме о себе высечено в скромном камне, теперь покрытом мхом. В наши дни мое существование в основном посвящено наблюдению за предсказуемыми очертаниями времен года. Я неделями сижу на плече каменного ангела и наблюдаю, как снег постепенно сходит с залитых солнцем долин; я наблюдаю за маргаритками, неудержимо пробивающимися сквозь холодную землю, чтобы встретить весеннее солнце. Я лежу на потрескавшемся камне собственной могилы и смотрю, как капли дождя падают на землю с бурного осеннего неба.
Непостижимые силы удерживают меня здесь, на кладбище и в окружающем лесу. Я почти не влияю на окружающий мир, разве что слегка колеблюсь от ветра, когда он движется вокруг меня. Я непроницаема для грязи и слякоти; невидима даже после купания в застойных сентябрьских лосиных болотах или лежания на раскаленных летом грунтовых дорогах. В вихревые морозные зимние утра мои босые ноги оставляют едва заметные отпечатки, когда я бреду по самым легким сугробам. Меня не замечают все, кроме самых легких и бдительных насекомых и птиц, которых я иногда могу убедить ненадолго сесть на мою бесплотную форму.
В теплые месяцы я провожу часть своего времени, сопровождая группы разношерстных детей на школьных экскурсиях. Современные люди склонны сжигать свои тела - на мой взгляд, это нездоровая практика, - но она оказала положительный эффект, превратив кладбище Хайгейт Хилл скорее в мемориальный музей, чем в действующее кладбище. Для меня это облегчение. Хотя я лишена тела, я не лишена чувств, и раньше причитания скорбящих вдов и плач детей у могил недавно умерших любимых людей меня очень расстраивали. Я стояла вместе с ними, когда они плакали, с невидимым выражением трезвой и уважительной скорби.
Теперь, вместо этого, я присоединяюсь к детям, когда они толпятся у информационных стендов о местной истории или перед могилами и мавзолеями. На одной информационной доске, озаглавленной "Поселение Коал-Крик: 1890-1957", есть фотография некоторых детей из моей школы, сделанная за два года до того, как я сама начала там учиться. Я наблюдала в нескольких сантиметрах от их лиц, как они наблюдают за моими сверстниками. Я чувствую, что понимание теряется где-то в бесцветности черно-белого изображения, или в наших прямых лицах (в то время улыбки не были в моде на фотографиях), или просто в силу одежды - которая кажется им странной и старомодной.
"Мы не такие уж разные, знаете ли", - объясняю я, но они меня не слышат.
Экскурсовод ничем не помогает. Моя могила, например, используется для описания эпидемии холеры, охватившей долину в начале 20-го века. Она якобы была вызвана тем, что вода в городском водопроводе проходила через трупы людей, раздавленных во время шахтерской катастрофы - не тот факт, о котором я с удовольствием узнала.
"Ну, обо мне можно узнать и больше", - раздраженно говорю я, но эта женщина родилась в 1981 году, так что я не могу винить ее за то, что она мало знает об истории. Возле моей могилы стоит ель, которая на два десятилетия старше этой предполагаемой всезнайки прошлого.
Она рассказывает детям о моей трагической смерти, когда мне было всего пятнадцать лет. Эта смерть, указывает она, произошла за год до начала Великой войны. Это удобный момент для того, чтобы повести рыскающих детей к следующей могиле. Иногда мне кажется оскорбительным, что мою смерть используют лишь в качестве поворотного пункта к более важным и известным смертям, но, возможно, я слишком чувствительна.
Дети к этому моменту, как правило, скучают. Это неудивительно. Как дети могут укорениться в изменчивых песках прошлого с помощью фактов и цифр? Шестьдесят человек погибли при обвале шахты в 1913 году в Коал-Крик. Двадцать миллионов погибших в Первой мировой войне. Лучше рассказать им, что у Берта Лоуренса, который стоит в первом ряду на школьной фотографии, мокрый нос, потому что он плакал в первый день в школе. Или что вьющиеся волосы Мэгги Олдеридж (в центре справа), сестры вышеупомянутой Элис, были влюблены в Томаса Вудберна (сзади справа). Или что мы все устраивали бои снежками возле здания школы, когда школа заканчивалась в последний день перед рождественскими каникулами. Если бы я только могла рассказать им, думаю я со злобным ликованием, о том, как у Элис - блестели влажные груди - улыбалась мне со знойной уверенностью. Тогда бы они поняли, думаю я, что молодые люди на выцветшей фотографии не так уж сильно отличаются от них самих.
Прохладным осенним утром одна девочка из очередной группы шаркающих и сопящих школьников посмотрела на мою могилу и сказала, ни к кому, конкретно не обращаясь: "Аделаидская перепелка. Аделаида, как город в Австралии, и Перепел, как птица". Ее внимательные зеленые глаза с интересом рассматривали мое имя. Я почувствовала, что меня увидели, узнали, отметили.
"Да!" воскликнула я, не дослушав. "Точно! Это я!"
Я последовала за зеленоглазой девушкой, стараясь быть полезной, давая неслышные, но правильные ответы на вопросы на рабочем листе, закрепленном в ее планшете. Я неохотно распрощалась с ней, когда через сорок пять минут ее группа вышла через кованые железные ворота. После этого я еще несколько часов с упоением размышляла о деталях этой встречи.
Представьте себе мой шок и радость, когда эта девушка, моя новая Алиса, снова прошла через ворота всего неделю спустя, ведя на поводке буйного золотистого щенка. Я шла с ними от одних ворот к другим, рассказывая ей о смене времен года, о больнице с ее чистыми, белыми поверхностями, о своей семье и о школьном доме. Я сказала ей, что мы могли бы вместе бегать по высокой траве, когда погода снова потеплеет; мы могли бы бегать к ручью. Я могла бы показать ей это место - прохладное, защищенное место, где вода чиста. Воздух был бы горячим, и мы могли бы задрапировать наши платья на теплых камнях, плавать вместе.
Первый снег припорошил вершины огромных, далеких хребтов - событие, за которыми я обычно слежу, - но я была слишком отвлечена, чтобы заметить его. Быть невидимым и неслышимым раньше было лишь легким раздражением, но теперь это было мучительно. Алиса приходила чаще всего по вечерам, с собакой на поводке, перемещаясь от ворот к воротам, предположительно, как часть большого круга. Я кричала от мучительного разочарования каждый день, когда она уходила от меня, желая, чтобы меня видели, чтобы меня узнали. Прикоснуться и что бы прикоснулись ко мне.
Вдохновение пришло однажды утром, когда я увидела покрытую росой паутину, ветвистую и сложную, обычно невидимую, но освещенную своей влажностью ярким утренним солнцем. Рядом колибри добывала нектар из группы цветов. Скрепя сердце, я потянулся к птичке. Не зная, на какую силу способны мои невидимые пальцы, я была потрясена не меньше колибри, когда мне удалось схватить ее крошечное, почти невесомое тело. Я решительно свернула ей шею. Подняла ее к своим губам. Мои невидимые и тупые, но настойчивые зубы разорвали жилистое тело. Перья извивались и трепетали на влажной земле, когда теплые маленькие органы лопались у моих губ. Кровь и внутренности стекали по моему подбородку, покрывая рот и лицо.
Ожидание было мучительным. Я рассеянно наблюдала за пожелтевшими листьями, падающими на землю с дубов на холме. Наконец, свет после полудня начал угасать, превращая небо в пыльно-серый цвет. Я услышала ее приближение и встала у входа в ворота, пытаясь заставить свой нервный рот - контуры которого, как я надеялась, теперь, наконец, были видны - улыбнуться в знак приветствия.
Сначала я подумала, что мой план провалился - они были всего в нескольких шагах от меня и продолжали беспечно идти дальше. Но внезапно собака остановилась, вперив взгляд в мое лицо, и издала низкое рычание. Девушка, смущенная и обеспокоенная, тоже остановилась. Она посмотрела на собаку и проследила за ее взглядом до того места, где я стояла перед ними. Моя улыбка расширилась; я была воодушевлена своей затеей, готовая, впервые за более чем столетие, к тому, чтобы меня увидели. Моя Алиса попятилась назад, ее глаза расширились, а в горле зародился крик. Был прекрасный момент, прежде чем она побежала, когда мы смотрели прямо в глаза друг другу.
Вам нравится читать страшилки на ночь, хотите пощекотать себе нервы? Мои рассказы не для слабонервных! Все рассказы авторские, любое использование, без разрешения автора, запрещено.
#страшныерассказы #историинаночь #страшилки #страшныеисториинаночь #мистика
еще мистические истории по ссылкам: