Моему драгоценному читателю, с пожеланием скорейшего выздоровления.
Михаил Виноградов
Автор.
«Люди говорят: «Гром не грянет — мужик не перекрестится». Для главного героя «Клиники» гром гремит постоянно. Он мечтал поставить свою жизнь на паузу, притормозить, взвесить всё. Клиника стала для него тем самым рубильником. Он врубится обратно совершенно другим.
Клиника — это тамбур. Между жизнью и смертью, правдой и ложью, прошлым и будущим, тем и этим. Внутренний Кастанеда уверен, что события романа реальны. Фрейд говорит — сон. Белый сон.
Это «Клиника». Роман-ловушка. Роман-диагноз.
Поправляйтесь!
♟♟♟
Белая комната стала казаться ему хижиной Хемингуэя, а заточение — бесконечным источником вдохновения. Нет! Пусть лучше продолжается это странное лечение, пусть Клиника управляет его сознанием и направляет его перо. Макс не просто продал душу дьяволу. Макс готов был доплатить за то, что творилось теперь в его голове и сердце…
♟♟♟
«Если во всём разобраться, каждая вторая фигура в шахматах — всего лишь пешка в чьей-то игре».
2019
День Первый
Макс увидел перед собой идеально белый потолок, какие бывают, пожалуй, только в больницах. Он лежал на спине, посередине небольшой комнаты, накрытый простынкой. Матрас был необыкновенно тонким — сквозь него чувствовались железные рёбра кровати. Сжал кулаки. Вена левой руки неестественно напрягалась — капельница. Макс оторвал пластырь, выдернул и отшвырнул иглу. Чт это? Клиника?
Резко сев, Макс почувствовал укол в паху. Выругался. Вторая капельница сидела в левой ноге. «Сердце!» — понял он и, на этот раз аккуратно, удалил иглу. Глаза все ещё не спешили привыкать к свету и отчаянно требовали возвращения очков. Макс напряг зрение и попытался сфокусироваться на прикроватной тумбочке. Очки были на месте. Выдохнул с облегчением. Теперь он мог осмотреться.
Не глядя вставил ноги в тапочки — настолько метко, будто знал не только об их существовании, но и как именно они расположены. Будто это были его собственные тапочки и он сам оставил их у кровати накануне. Впрочем, это и впрямь были его тапочки — из дома.
Того же нельзя было сказать об одеянии Макса. Встав с постели и оглядев себя, понял, что одет в какую-то непонятную холщовую робу, скроенную на манер сарафана — надевалась роба, по-видимому, через голову, имела длинные и свободные рукава, едва доходила до колена. На поясе сквозь робу был продет грубый шнур, такой же был на шее. На загривке Макс нащупал огромный капюшон. На левой стороне груди была пришита огромная красная пуговица с четырьмя дырочками.
«Сердце! — снова понял Макс. — Клиника».
Отойдя в угол, наконец огляделся. Его комната была идеально квадратной, площадь едва ли превышала двенадцать метров. Один из углов квадрата был срезан перегородкой с узенькой дверцей, слева от которой висела крошечная раковина. Он подошёл к рукомойнику и заглянул в неудобно висящее зеркало.
«Обрили уже!» — сказал вслух Макс и провёл ладонью по голове. Волосы были срезаны под машинку, но усы и борода были на месте. Макс вспомнил о капюшоне и накинул его на голову, став окончательно похожим на какого-то нелепого монаха. Лицо выглядело усталым, даже замученным — под глазами намечались тёмные мешки, щёки провалились, нос будто бы стал острее обычного. Провёл рукой по подбородку — тот не был двойным, как прежде.
Макс внимательно осмотрел отражение подбородка со всех сторон и поймал себя на том, что любуется. Собственный двойной подбородок всегда раздражал его. Теперь лицо выглядело совсем по-другому. Моложе. И несмотря на мешки под глазами — здоровее, чем обычно.
Болели и то и дело хрустели кости — как после реанимации. Макс хорошо помнил это состояние, ещё со времени прошлого приступа. Интересно, сколько времени он был в отключке на этот раз. И что это вообще было? Даже не осмотрев остальную комнату, Макс вошёл в туалет.
Все вокруг было белоснежным — как говорят в рекламе, «сияло чистотой и белизной». Сантехника, ёршик, держатель для бумаги и сама бумага — как в хорошем, хоть и недорогом, отеле. Макс стянул с себя через голову робу, повесил ее на круглую ручку двери и остался совершенно голым. Хотелось осмотреть себя и хотя бы что-нибудь понять.
Он очень похудел. Все со всех сторон свисало складками, как у шарпея. Макс втянул живот и похлопал по нему ладонью. Подкачаться — и хоть в телевизор. Впрочем, рано. Руки и внутренняя сторона левого бедра были исколоты капельницами, юго-восточная часть тела оказалась синей от уколов. Грудь была аккуратно выбрита, но ни разрезов, ни проколов, ни новых швов нигде не было. Это показалось странным.
После туалета стало значительно легче, и не только на душе. Макс оделся, вымыл руки пахучим (и таким же белым, как всё остальное) мылом, ещё раз обратил внимание на подтянувшийся подбородок и решил, что теперь-то уж точно пора как следует осмотреть комнату.
Стены, пол и потолок были такими белыми, что Макс с трудом понимал, в каких именно местах они соединяются между собой. Под стать была и мебель. Комната была обставлена скудно. В распоряжении узника были узкая шконка, уже упомянутая тумбочка, откидной столик и табуретка. Всё это великолепие тоже было ярко-белым, к том же, за исключением табуретки, приварено к торчащим из стен арматурным штырям. На стенке была тем же изуверским способом закреплена вешалка для одежды — тоже белая и металлическая. На ней висело пальто Макса.
Он зачем-то померил пальто. От любимой вещи стало приятно внутри. Тем более, что пальто легко застегнулось, за чем прежде замечено не было — Макс носил нараспашку. Он снова осознал, насколько сильно похудел. Сколько же времени он в Клинике?
Комната была залита светом трех квадратных ламп, закрепленных на потолке и закрытых белыми решетками. Решетка была и на единственном окне. За окном было темно. Макс подошел к окну и потрогал раму. Белая и металлическая — как и всё в камере.
Стоп. Камера. Роба. Шконка. Что за слова? Макс понял, что помещение напоминает скорее не палату, а камеру. Что если он в тюрьме. «Всё слишком белое, — успокаивал себя он. — Да еще эти капельницы». Если Клиника и была тюрьмой, то какой-то очень странной. Макс решил, что не так важно, где он находится. Главное — поскорее выбраться на волю.
Одна из секций оконной рамы оказалась чем-то вроде форточки. Чтобы открыть её понадобилось приложить значительное усилие, но в конце концов задвижка поддалась. Макс просунул ладонь в образовавшуюся щель и уперся в железо. Окно было наглухо закрыто ставней — она оказалась холодной. Через форточку изрядно сифонило и Макс предпочел пока закрыть её.
Он вновь вышел на середину комнаты и обернулся вокруг своей оси. Как это? Макс вдруг понял, что минуту назад в комнате не было ни одной двери, а теперь их было аж четыре — в каждой стене. Над дверями были закреплены разноцветные лампочки — красная, синяя, зеленая и черная. Зеленая была над дверью, расположенной в стене с окном. Макс решил, что именно эта дверь — выход. Как минимум, выход на улицу, а как максимум — из ситуации, которая казалась ему все более странной и в которую он (теперь это было уже очевидно) угодил.
Кто-то наверняка за ним наблюдал. Но как? Макс принялся искать камеры. Всё оказалось очень просто. Довольно большой «рыбий глаз» находился на потолке — в одном из углов. Кроме того, в каждой двери имелся глазок. Макс решил обследовать эти глазки. Оказалось, что лишь один из них смотрел в комнату — тот, что был в черной двери. Остальные смотрели наружу, очевидно предназначались для самого Макса. Правда, в них ничего не было видно. Вообще ничего.
Прямо над кроватью была закреплена в потолке какая-то оранжевая коробочка, похожая на пожарную сигнализацию. На коробочке были маркером написаны цифры — «13».
Макс забрался на кровать и потянулся к коробочке. Не достал. Вдруг внутри что-то зашипело. В комнате запахло чем-то пряным. У Макса закружилась голова, он опустился на кровать и отключился.