«Бог придумал тебя за одно воскресенье. Да, я уверен, что воскресенья появились раньше и ты была создана именно в такой день — тяжесть в голове, подспудное желание не выбираться из постели и лёгкий флёр прошедшей игривости. С тобой всегда хорошо. А потом приходится возвращаться в реальный мир, как после похмелья.
Встретимся завтра?»
Инна задумчиво крутила меж пальцев листок. Нежно-голубая бумага ощущалась, как шёлк, и, очевидно, была дорогой. Не такой, как сам букет, но тем не менее. Слишком дорогой для слов человеку, которого знаешь меньше месяца, и вас ничего не связывает, кроме нескольких свиданий, пары горячих поцелуев и страстных обещаний. Таких же неисполнимых, как жара посреди зимы, но чертовски будоражащих воображение. И, пожалуй, кроме некоторого духовного взаимопонимания.
Марк желал женщин и желал ухаживать — демонстративно, подчёркнуто галантно, с размахом. Мог себе позволить. А Инна любила внимание и не могла вспомнить за свою жизнь ни одного мужчины, который бы не стеснялся ничего настолько самозабвенно. Даже кольца на безымянном пальце. Но при этом слышал, о чём ему говорят, независимо от того, касался ли вопрос предпочитаемой кухни или планов на вечер. Для него даже «нет», произнесённое интеллигентной женщиной, оказывалось священным.
Отчасти поэтому Инна не спешила исчезать из его мира, как случалось десятки раз до этого. Она наслаждалась жизнью, делая всё, чтобы другие рядом по возможности также получали удовольствие. Открыто и не таясь. Но редко кого приглашала к себе домой. Друзья называли её Иштар или Инанна — в зависимости от настроения и способности выговаривать непростые сплетения звуков после нескольких выпитых бокалов. Шутили: «За тобой любовь и война ходят по пятам, точно откормленные коты». Она соглашалась. Во-первых, потому что немногие были готовы дать себе свободу, хотя очень хотели, а во-вторых, потому что ещё меньше было тех, кто, узнав её приоритеты, оставался спокоен. Она говорила на четырёх языках, всегда держала дома бутылку хорошего рома, была ласкова и никогда не лгала. Просто иногда недоговаривала.
Марк восхищался ею, не требуя взамен ничего, кроме её улыбки. Частенько они разговаривали о Боге, любви и ограничениях. Но, бывало, просто молчали, прогуливаясь в какой-нибудь картинной галерее или по парку, похожему на нынешний. Уютное молчание, рука под локоть и приятный аромат парфюма. Она бы назвала эту связь скорее дружбой с привилегиями. Воскресенья он всегда проводил с женой. И это постоянство по-своему очаровывало.
Почти на каждом шагу ветер загонял под каблук горсть сухих листьев: узкая дорожка с бордюрами не позволяла им улететь далеко. Всё вокруг шелестело и подрагивало, готовясь к зиме. Холодало. Инанна тоже готовилась.
В пакете лежали апельсины для глинтвейна, специи и миндаль для кофе. Но она всё равно зашла за пряным капучино, сильнее запахивая кашемировый шарф, — напиток, который пьёшь в пути, приобретает особенный вкус. Особенно когда дело касается подступающей осенней меланхолии. Она заполняла каждый кусочек небесного пространства, угрожая пролиться на головы прохожих внезапным дождём. Затапливало, но больше изнутри.
В воскресный полдень парк ещё не пестрел людьми, только готовился их принять, обряжая разноцветными пятнами скамейки и расставляя по местам уличных торговцев. Продавали всё: от семечек, сувениров и шапок до изделий ручной работы. Инна прошла мимо открытого стола, у которого на подбитом табурете сидела старшеклассница. Возле неё крутилась полноватая дама средних лет; ворча и охая, она пыталась приладить к уху девочки янтарную серьгу. И не заметилась бы картинка, если б капризное сентябрьское солнце не выглянуло из-под растрёпанной тучи.
Блеск. Два шага назад. Плавно... Медленно.
На столе аккуратными рядами лежали, висели браслеты, подвески и кольца — сплошь натуральные камни. Инна сходу признала любимый малахит и прозрачный бок кварца.
— Вам что-то подсказать? — женщина подняла взгляд и улыбнулась. Простое, ничем не примечательное лицо, покрытое сеткой морщинок, будто подсветилось. На нём вдруг проступили ярко подкрашенные губы цвета спелой вишни. Они притягивали, отвлекая и от куцего хвостика под платком, и от «по-крестьянски» утеплённого наряда. Инна не смогла сдержать ответной улыбки и взяла первый попавшийся браслет. Гладкие фиолетовые бусины переливались в глубине перламутром.
— Что это за камень?
— О, это аместист. Тёмненьким очень к лицу.
— Интересно… А здесь вы брак держите? — Инна коснулась неглубокой миски посреди стола.
— Ну да. Я ж бусы сама собираю, но материалы покупные. А там нет-нет, да затесается что-то порченное. В изделие такое не поставишь, но девочки часто для ловцов снов берут, например. Там есть, куда нитку вдеть. Подешевле отдаю, чтоб не валялось просто так.
Диалог закрутился сам собой. Женщина хорошо разбиралась если не в камнях, то в своих творениях. Цоизит, кварц, бирюза, авантюрин, янтарь, флюорит, агат, жемчуг — она могла рассказать о каждой бусине в связке: что это и откуда. Не то чтобы Инна действительно планировала что-то себе прикупить, украшений хватало дома. Более того, на её тонком запястье широкие браслеты смотрелись слишком нелепо, но в перебирании прохладных чёток имелась особая магия. Камни тихо перестукивались под пальцами, голос торговки успокаивал и по какой-то причине вызывал в душе мягкое, обволакивающее тепло.
Случайно взгляд упал на вытянутый держатель, стоящий чуть поодаль, и, прежде чем осознать, Инна восхищённо выдохнула:
— Эпоксидная смола?
— Да, она. Цветочки настоящие внутри, правда, неместные. Вот это — прошлогодний, последний остался, отдам со скидкой, если хотите, а эти новенькие…
Кончики пальцев заворожено прокатились по прозрачному боку подвески: точно в капле слезы запутался золотистый цветок, раскинувший лепестки-лучи в стороны. «Застывшее лето», — пронеслось в голове, и рука потянулась за кошельком. Шнурок приложили бесплатно.
В кулоне не было ничего особенного: дешёвенький, простенький, хоть и крепкий на вид. Прошлогодний, он ничем не отличался от новых собратьев. Но его безумно, бесконтрольно, постоянно хотелось трогать. Согревать в ладони прозрачный материал, похожий на стекло, оглаживать, сжимать, смотреть сквозь него, наблюдая, как расползаются блики. Инна плохо помнила, как добралась домой. Словно приворожило. Когда нужно было освободить руки, начинала нервничать, смеялась сама с себя, но ничего не могла поделать.
Вечером в её доме горели свечи, с подоконника тянуло благовониями, в ногах тихо урчала кошка. От кухни по всей квартире расползался терпкий аромат специй и вина. Приглушённый свет расслаблял, уютные звуки успокаивали. Инанна никого не ждала, никого не хотела и наслаждалась покоем. Этот день, единственный в неделе, принадлежал только ей — без встреч, гостей, свиданий и работы. Когда можно ни о чём не переживать, не думать, не строить планов, а просто побыть наедине с собой. Особенное удовольствие.
В воскресенье она всегда ложилась спать с улыбкой и с нею же просыпалась следующим утром. Маленький ритуал, отточенный за десять лет до совершенного постоянства. Новая безделушка стала лишь приятным дополнением. Оставалось только лечь в постель и закрыть глаза.
Время летело незаметно.
* * *
Проснулась оттого, что кто-то настойчиво потряхивал за плечо.
— Мама! Ма-а-ама-а-а... — тонкий голосок барахтался на краю сознания, дробил его смутным опасением и недовольством, которые, впрочем, быстро истаяли.
Нахмурившись, женщина приоткрыла глаза. У кровати стояла девочка лет пяти, прижимающая к себе плюшевого дельфина, и лицо её выражало почти вселенскую скорбь.
— Мне кошмар приснился. Можно я с тобой полежу?
— Ладно...
— А ты не станешь говорить, что я уже взрослая?
Кивнув на автомате, Инна пустила ребёнка в постель, отодвигаясь, и попыталась привести в порядок тяжёлые мысли. Мама? Вроде бы недавно они с Натальей смеялись, что «дети — это такой специальный плющ, придуманный обществом, чтобы ограничить женщину. Один человеческий детёныш заменяет десять лет каторги. И это ещё, если он быстро научится жить... Как-нибудь самостоятельно». Ведь говорили же? Или нет… Сонный дурман гудел в голове ульем, и сосредоточиться толком не получалось. Девочка завозилась под боком, сворачиваясь клубком. Ткнулась лбом куда-то в живот и притихла. Инна вспомнила: Лина. Ангелина.
Вспомнила и почти успокоилась. Надо же, чего только людям не снится! И чёрт бы с ним, ладно. А пока под пальцами рыженькая макушка, прижалась трепетно, крепко, как котёнок с перепугу.
К маме. К ма-ме. К-м-а-м-е. Однако, как же странно это звучит...
Кошмары Ангелине снились часто. Про уход отца и места, похожие на детский дом, про светловолосых женщин с ножом, людей, бросающихся под поезд, и сплошную темноту, которая куда-то зовёт. Всё-таки развод родителей всего год назад, развод со скандалом, темпераментным и мерзким. Тут бы маме саму себя уберечь, не то что из-под внимательных детских глаз уйти…
Следом пришедшее Инне на ум слово «Муж» прокатилось по сознанию горечью и желанием немедленно выпить кофе. Желанием вроде бы невинным, но невозможно чудовищным, потому что — Инна точно знала — турка была выброшена ещё лет шесть назад, вместе с прочим вредительством, едва пришло осознание беременности. Соки, свежие фрукты, овощи — максимально здоровое питание. Так нужно. Так правильно.
Календарь показывал середину лета. Лина ещё спала, когда женщина прошла на кухню и села за стол. Взглянула на свои руки — они казались чужими, неухоженные, с обветренной кожей и коротко стрижеными ногтями. В висках ломило: что-то было не так. Глобально. Некий глубинный подвох. Если в полудрёме это чувство задевало, как писк комара над ухом, то сейчас угрожало накрыть панической атакой, перерастая в откровенную паранойю.
Несколько глубоких вдохов под счёт, обязательно животом. Расправить плечи, грудную клетку.
«Мне просто ерунда приснилась, — старательно убеждала она себя, — да, очень реалистичная, но ерунда. Я даже толком и не помню, о чём именно. Но это и неважно. Наверняка следствие шуточек про шумерскую богиню, спасибо Катьке! Любовь и война у ней, понимаете ли... Начиталась всякой ерунды и мне мозг запудрила. И выдумки эти её с бумажками... Пора прекращать».
Ещё один глубокий вдох. И снова медленный выдох.
«Всё это игры воображения. А дочка у меня, вон, живая, дрыхнет в моей постели и в ус не дует. Это хорошо. Это ведь просто замечательно! Это единственное, что имеет значение...»
Сеанс агрессивного самовнушения заставил немного притихнуть расшалившиеся нервы, и Инна заварила себе ромашковый чай. Нужно было приготовить завтрак, устроить стирку и составить план на рабочую неделю. Простые будничные задачи, никаких прыжков через голову, ведь ничто не успокаивает сильнее, чем рутина. «А если ещё расслабляющую музыку включить, станет совсем хорошо, определённо», — с этой мыслью она малость приободрилась и потянулась к телефону, оставленному на столе. Но, едва подняла, из сгиба чехла посыпались нарезанные полосками кусочки текста.
«Дверь за господином закрылась навсегда», «Французский поцелуй», «Дело то было в мае», «Фугу должны готовить исключительно профессионалы», «Больше всего на свете она любила пекарни» и с десяток иных вырезок — о местах, предметах, деталях, людях. Инна тяжело вздохнула, опустившись на пол, и принялась за уборку.
Однажды, страдая после очередного разрыва отношений, подруга предложила ей игру.
— Ну хорошо, не хочешь фантазировать, давай составим из готового. Возьмём книжку! Вот у тебя тут лежит какая-то... Назовём эту кампанию так: «Моё идеальное убийство». Номер страницы мне любой скажи? Ага, тридцать семь. «Утро было туманным и тихим». Решено, прихлопнем его утром! Где? Ещё страницу. Шестьдесят восемь? М-м-м. О! «В это время года зал для курящих обычно пустовал, люди предпочитали террасу». И, скажем, три случайных слова. Три числа мне дай? Так... Ну, пусть будет «Веер», «Кофе», «Дождь». Значит, смотри, план такой: я бы пригласила этого мудака утром в кафе. Обязательно летом, чтобы можно было обмахиваться веером — выбрала бы самый душный день, а такие, как известно, случаются перед дождём. В веер можно спрятать спицы, выбрать удачный момент и...
— Чем бы дитя ни тешилось! — тогда Инна просто закатила глаза и протестовать не стала. Вреда от разговоров точно не будет, а подруга, глядишь, успокоится. Фантазию потренирует, на худой конец. Катьке действительно полегчало со временем: влюблённость, даже самая страстная, у неё дольше пары месяцев не длилась. Но на своих выдумках она помешалась окончательно. Потрошила газеты, книги, журналы, специально выбирала пореалистичнее, снова и снова складывая истории — «Идеальные убийства» — для бесячего работника налоговой, для шефа, изъявившего желание залезть к ней под юбку, для всех своих бывших. Никого не обошла стороной, а подругу с доставшейся в наследство никому не нужной библиотекой сделала соучастницей.
— Чтобы не быть пойманным, нужно придерживаться разнообразия, — говорила уверенно Катерина. — Тебе книжек этих не жалко, а мне в радость. Ну подсоби?
Инна подсобила. Мелочь ведь. Ей несложно.
* * *
— Единственная справедливость, данная нам в ощущениях, это непредсказуемая случайность. Обычно я предпочитала доставать «пазлы» из белого мешка. Знаешь, мама с детства мне говорила, что во всём нужно руководствоваться логикой и здравым смыслом. Истина бела и не нуждается в комментариях. Но одна знакомая, увлечённая Востоком, как-то сказала, что белый — это ещё и про смерть. Цвет траура! И я решила, что мешок должен быть серым. Серый, как бегущая ртуть, бетонная пыль и небо, дающее благодатную влагу во время засухи. Разве не поэтично?
Молодая женщина сидела за письменным столом, рассматривая лицо мужчины на заставке телефона. Вокруг были разбросаны скомканные листы, бумажные ошмётки и несколько десятков изодранных книг. Время от времени она задумчиво перебирала уже нарезанные полоски, скидывала их в серый бархатный мешочек и вновь возвращалась к фотографии.
— Не волнуйся, Марк, я дам судьбе большущий выбор. Всё ради тебя, козёл.
На держателе лампы бесшумно покачивался кулон из эпоксидной смолы: алый цветок, запрятанный в прозрачную каплю.
* * *
Одна из бумажных полосок гласила: «Всякий сон — это психоз, со всем, что присуще психозу».
В том сновидении — Инна всё-таки вспомнила — у неё имелась совершенно другая жизнь: с удивительными дамами, интеллигентными кавалерами, работой на «заморском» языке. Много любимых лилий. Не было никакого развода. Даже замужества. И дочери тоже не было. Вольна, как ветер в тундре, уверена в себе и по-своему счастлива. Так, во всяком случае, казалось.
По какой-то причине именно это осознание далось больнее всего. Инна любила Ангелину и ни разу не пожалела о принятом решении, но ей хватало мужества признать, что временами всё непросто и больничные плакаты в розовых тонах, сообщающие о безграничном счастье материнства, несколько преувеличивают. Лина — очаровательная девочка. Но всё же ребёнок, со всеми сопутствующими требованиями. В то время как самой большой проблемой женщины из сна являлся разве что вопрос, с кем именно она проведёт нынешний вечер. И у неё под рукой всегда имелся один беспроигрышный вариант — сама с собой. Не менее желанный, доступный и приятный. Она возвела миролюбие и гедонизм в абсолют и следовала за своими желаниями, способная обеспечить если не каждое, то многие из них. Её можно было назвать странной, но по-своему она вызывала уважение. Чтобы не лгать другим, нужно обзавестись недюжинной силой воли, однако чтобы не лгать себе, потребуется чуть больше, чем сознательность и храбрость.
Размышляя об этом, Инна испытывала глухую зависть и тоску. Ей-то казалось, что фальшь — необходимое условие выживания в этом безумном мире, а последним мужчиной, который дарил ей цветы, был муж — на годовщину свадьбы. Родственники вздыхали: статус «разведённая с ребёнком» особо никого не приманивал. Приводила себя в порядок ради работы: в банке по определению положено излучать удовлетворённость и дружелюбие. В противном случае будет сложно втянуть людей в то, во что их нужно втянуть... И чем тогда платить работникам? Хотя, помешивая чай, она не могла избавиться от ощущения, что всё это неважно и было как будто невероятно давно. Уж точно не вчера.
В висках продолжало ныть. Когда ребёнок проснулся и затребовал субботний завтрак, разум удалось ненадолго занять вещами более прозаичными. А после таблетки обезболивающего и вовсе решилось, что умеренно пасмурная погода — отличный повод для прогулки на свежем воздухе.
Собирая свой маленький рюкзачок, Ангелина безмятежно улыбалась, поглядывая на мать с предвкушением. Ей очень хотелось прокатиться вместе на колесе обозрения, чтобы потом это нарисовать. Нарисовать необходимо, потому что в дни, когда она рисовала, ей почти никогда не снились страшные сны. Рисунки получались очень светлые.
После третьей порции мороженого, где-то на четвёртом часу блужданий в гудящей, наполненной праздным весельем толпе, под восторженный детский смех Инанна ответственно выбросила из головы, кем она была, и почти приняла то, кем стала.
А рабочий понедельник неотвратимо приближался.
* * *
— О, у Натальи Павловны новый водитель? Такой страшненький. А Славик куда делся? Давненько его не видно.
— Умер Славик. Месяца полтора уже как. Ты со своими командировками совсем от коллективной жизни отбилась.
— Серьёзно?! Боже, а что случилось?
— Да там странная история, даже в новостях показывали. Говорят, вырядился, как непонятно кто, и под поезд.
— Ужас. А хороший мальчик был…
Инна замерла с документами посреди коридора, прислушиваясь к разговору в одном из кабинетов. Местные сплетницы чужого офиса её слабо волновали, но водителя управляющей она знала неплохо. У Славы было две страсти — автомобили и компьютерные игры, несмотря на приближение к четвёртому десятку. А ещё они встречались с Катькой. Со страшной руганью расстались на почве нехватки времени на свидания, и злую, как Мегера, подругу пришлось откачивать «Маргаритой» и шопингом.
«Надо сообщить ей что ли… Всё-таки они были близки», — растерянно подумала Инна, отходя к окну, и набрала номер Катерины, постаравшись придать голосу мягкость и поддержку. Однако та отреагировала неожиданно странно. Будто занервничала. Задёргалась, как вошь на сковородке, неаккуратно попыталась перевести тему. Шуршание какое-то, словно помехи, невзначай появилось фоном, хотя до этого проблем со связью у них никогда не было.
— Если тебе тяжело, просто, блин, скажи об этом, не нужно так изворачиваться! — не выдержав, рявкнула Инанна и почти сразу ощутила укол стыда. Все эти ужимки и словесные манипуляции она терпеть не могла. Ей казалось, что хоть близкие-то люди должны быть честными друг с другом! Но в жизни с удручающим постоянством всё получалось немного иначе.
— Да, мне тяжело, позже встретимся, — торопливо, почти с облегчением пробормотали в ответ и бросили трубку. Оглушённая женщина ещё какое-то время смотрела в экран, прежде чем со вздохом вернуться к работе.
День прошёл, как в тумане. Душу неприятно тянула тяжесть, и, возвращаясь домой, Инна решила выйти на пару остановок раньше, чтобы немного прогуляться. Вынырнув из прохладных объятий метро в летнюю суету улиц, нацелилась на ближайший парк, твёрдо намереваясь раздобыть что-нибудь вкусное, но не слишком вредное. Выбор пал на прохладный фруктовый смузи. Торопиться было некуда, забирать дочь — рано, так что она позволила себе замедлить шаг, ощущая, как людской гомон вокруг постепенно заглушает обрывки тревожных мыслей. Присела на скамейку. Рядом за самодельным столом флегматичная торговка раскладывала поделки ручной работы из бисера и камней. Инна бы и внимания не обратила, если б та вдруг не заговорила, поворачиваясь к ней:
— Вы не любите украшения?
Вопрос застал женщину врасплох. Она подняла голову, удивлённая настолько, что даже ответила честно:
— Люблю. Просто носить их особо некуда.
— Вам бы пошёл кулончик, скажем, с золотистым цветочком, — в голосе торговки мелькнуло неожиданное лукавство.
— Мне нравятся золото, — Инна окинула быстрым взглядом стол и рассмеялась, убедившись, что ей не пытаются всучить залежавшийся товар. — Но вы такое не продаёте.
— Больше не продаю, — согласилась собеседница. — Пока. Но у вас просто обязан быть золотой цветок. Он принесёт вам удачу и восстановит баланс энергий.
Она говорила спокойно, даже ласково, и совершенно не походила на назойливых гадалок из тех, что крутятся на главной площади. Располагала к себе при всей невзрачности внешности, как любимая бабушка, встречающая тебя на даче с тарелкой ароматной клубники. И Инна внезапно для себя вспомнила:
— У меня есть такой цветок, засушенный, правда, в кулоне из эпоксидки. Купила у кого-то из ваших коллег по цеху. Милая вещица. Настолько, что дочка у меня её тут же отжала. И ладно, подумала я тогда, ребёнку такое в самый раз, а я уже взрослая тётка... Мне или золото на шею, или ничего. Всяко лучше, чем побрякушки за пару сотен.
— Глупость какая, — торговка нахмурилась. — Найдите камень, очень прошу, и пожелайте чего-нибудь хорошего. Как захотите, главное, чтоб побольше. Вот прям от души. Точно говорю, вам жить приятнее станет. И не только вам...
Удивлённая и заинтригованная таким спонтанным пророчеством, Инанна вернулась домой. Верить, конечно, не верила: ну как может какая-то безделица жизнь улучшить? Вот что точно глупость. Но любопытно всё равно осталось. В конце концов, хуже не станет. Ангелина хранила все свои сокровища в специальном ящичке под кроватью, и скопилось их там уже столько, что она вряд ли заметит пропажу одного.
Кулон нашёлся даже быстрее, чем предполагалось. Маленький и аккуратный, он лёг в ладонь, как влитой. Женщина долго сидела на полу в детской, рассматривая переплетения золотистых прожилок в прозрачном плену. Они напоминали о чём-то хорошем. О криках ласточек на берегу реки, куда Инна приезжала с мужем и маленькой Линой. О нежности, наполнившей лепестки подаренных лилий. Об утрах в постели, когда не нужно никуда идти, а солнечный свет путается меж штор, пуская по полу полоски бликов. О вечере в чайной юрте, где любимая поэтесса читала свои стихи, и пробирало-пробирало-пробирало, под кожу вливалось теплом.
Были же приятные моменты. Почему их стало так мало? Или это просто она сама перестала обращать на них внимание? На то важное, что грело сердце и позволяло идти вперёд...
Эмоциональная горечь стала горечью кофе. Купила его и турку по дороге домой, не удержавшись. Оказывается, алхимия приготовления — это как ездить на велосипеде. Руки такое не забывают, даже если кажется, что было ужасно давно. Немного специй, сливки... Она размышляла о том, чего можно пожелать в её случае, когда есть вроде и дом, и неплохая работа, и дочь. Что-то крутилось на периферии, но не преобразовывалось в слова. Хотелось чего-то. Очень-очень хотелось, до мурашек и тянущего чувства внутри. Но конкретную форму желание пока не принимало.
Инна и не заметила, как ложась спать, накинула кулон на шею.
* * *
Это было обычное женское любопытство. Или не женское, а просто человеческое. Как интересуются жизнью соседей или дальних родственников приятеля: пришлось к слову, из вежливости, вспомнился некий случай... Причина не так уж важна. А дальше умная лента социальных сетей подкинет заветную плашку «Возможные друзья». Ты спотыкаешься взглядом о чужое лицо, приманиваешься на аватарку или смутно знакомое имя...
Так она с собой объяснялась, задумчиво рассматривая профиль Славы. Публикации — машины, машины, машины, немного юмора. Напоследок несколько чужих записей с соболезнованиями и свечками, вероятно, от друзей и близких. Хотя какой смысл писать такое на страницу человека, который уже никогда не сможет войти в Интернет? О нём действительно рассказали местные СМИ, не слишком старательно подбирая слова. «Мужчина в самом расцвете сил по непонятной причине взял напрокат чёрное бархатное платье, надел его и бросился под товарный поезд». Ни одной стоящей улики обнаружено не было, а единственным свидетелем оказался пьяный бомж, который утверждал, что перед смертью Станислав Воршилов пел какую-то песню про любовь. «Нелепо» — это, пожалуй, слишком мягкий эпитет для описания произошедшего.
Отложив телефон, Инна отправилась на кухню. Хотелось чем-то запить, заесть это странное неприятное чувство... Выкинуть из головы. На улице накрапывал дождь, подмешивая прохладу в душную июльскую ночь. Ангелина мирно спала в своей комнате. В доме царила уютная тишина. Возвращаясь в зал с чаем, Инанна случайно наткнулась на полуразобранный книжный шкаф. Надо бы перебрать его до конца и отдать Катьке «остатки роскоши». Родители считали, что книги на полках придают квартире благородный и интеллигентный вид, так что собирали всё, что имело твёрдую обложку. В основном старые учебники, поваренные книги и русскую классику.
Классика.
Рука, держащая чашку, дрогнула, и несколько капель украсили ковёр тёмными пятнами. Инна замерла, широко распахнутыми глазами всматриваясь в запыленные корешки.
Отец не разбирался в литературе. Но даже он знал, что Лев Толстой — это весьма внушительно, и однажды откуда-то принёс два одинаковых издания «Анны Карениной». Одно из них оказалось бракованным: листы в обложку вшили вверх тормашками, поэтому Инна отдала его на растерзание Кате без угрызений совести. Каренина ей не нравилась. Ради любви нужно жить, а не добровольно умирать — так она считала в школе, прикоснувшись к произведению впервые, так считала и десяток лет спустя. Негодование от поступка героини прочно въелось в сознание. Запомнилось отменно: несчастная любовь, поезд и чёрное бархатное платье.
По коже пробежал холодок. Повинуясь странному импульсу и сомнительному предчувствию, аккуратно поставила чай на столик и взяла телефон.
Миша, Андрей. Славик. Катя встречалась с ними последние два года. Миша — молодой программист из научно-исследовательского центра. Погиб при не до конца прояснённых обстоятельствах в одной из лабораторий. Андрей — администратор крупной гостиницы. Считается пропавшим без вести. Слава... Слава.
Одно событие можно назвать случайностью. Три подряд — не очень. Инна не сразу осознала, что дышит через раз, а пальцы, вцепившиеся в гаджет, мелко подрагивают. Она ещё раз прокрутила в памяти недавний разговор с подругой: то, как натянуто та пыталась убедить её, что всё в порядке, как нервно и запальчиво старалась сменить тему. Знала? Или просто переживала? Запоздало пришло осознание и того, что они довольно сильно отдалились друг от друга за последние полтора года. Виной ли тому развод и связанные с ним сложности или что-то иное, Инанна не знала. На неё разом навалилось столько, что держать в фокусе всё сразу критически не хватало ресурса.
— Но ведь это же невозможно, — беззвучно, снова и снова.
Катерина — миниатюрная барышня, но далеко не глупая. Даром, что блондинка с третьим размером. Заставить взрослого мужика абсолютно традиционных наклонностей вырядиться в платье… Настоящий, подчёркнутый бред, годящийся только для дешёвых детективов.
Поёжилась невольно. Медленно выдохнула, вдруг отметив, что сжимает кулон на шее. Гладкий материал потеплел в ладони и будто мелко пульсировал. Парадоксально это успокаивало. В конце концов, немного подумав, Инна отослала подруге сообщение:
«Привет. Как насчёт того, чтобы встретиться в пятницу вечером? Сходим в тот наш любимый бар, посидим. Такая дурацкая неделя...»
* * *
Людей было не слишком много. Приглушённый свет успокаивал глаза, привыкшие к ярким офисным лампам. Сверху из колонок наигрывал джаз, чуть позже в дальнем углу зала подсветили рояль, и по пространству покатилась тягучая, живая мелодия. Спокойствие. Почти меланхолия. Инна неспешно потягивала «Морской бриз». Обычно всё это в совокупности расслабляло, но в этот вечер на душе суетились слишком тревожные птицы. Катя задерживалась. Часы показывали одиннадцать. Правда, когда знакомая растрёпанная шевелюра показалась у входа, стремительно приближаясь, легче не стало.
— Извини, с такси проблема получилась, — торопливо пробормотала Катерина, падая на стул рядом. — «Маргариту», пожалуйста!
Она махнула рукой подошедшему бармену, потом расправила плечи и, повернувшись в сторону Инны, даже открыла рот, чтобы сказать что-то. Только взгляд зацепился за прозрачный кулон, что та неосознанно крутила в руке.
Катя побледнела, как по щелчку. Сжала губы. Подалась ближе, внимательно присматриваясь к цветку в эпоксидной смоле.
— Что с тобой? Всё в порядке?
— А где ты... Эту прелесть взяла? — она попыталась улыбнуться, натянуто и нервно. Инанна внимательно наблюдала за каждым жестом подруги, ощущая собственный пульс, отдающийся в висках. Не знала, чего ожидать. Неизвестность пугала догадками.
— Купила у уличной торговки, в парке у дома. Мне сказали, эта безделушка принесёт мне удачу, вот, ношу.
— Удачу? — Катя замялась. — Только её, да?
— А что, ещё что-то?
Принесли «Маргариту». Повисла пауза. Воровато оглядевшись, Катерина наклонилась ближе к чужому лицу и доверительно сообщила:
— Ну слушай! Это магия. У меня просто такой же. Вот точь-в-точь, только цветок алый. Тоже от тётки из парка. Она сказала, эти малыши исполняют желания. Реально! Я проверяла.
— Серьёзно? А чего желала?
И прежде чем тяжёлая волна ужаса ударила в затылок, Инна, как сквозь вату, услышала почти мечтательный голос:
— Да так, чтоб пара придурков по заслугам получили...
Барная стойка вдруг перестала казаться надёжной опорой. Внешний шум слился в однотонный гул. У животного страха (Инанна запомнила чётко) металлический привкус крови из прикушенной щеки. Прикушенной, чтобы не закричать. Чуть позже, стоя у зеркала в туалете бара, ошалевшими глазами всматривалась в своё отражение. Сжимала край раковины, тяжело дыша.
— Сумасшедшая. Просто чокнутая. Ненормальная, — слова жгучим шёпотом слетали с губ, ненадолго утративших связь с разумом. — Невозможно, невозможно, невозможно...
А разум-то молодец, спасибо ему. Инна почти не помнила, как, улыбнувшись подруге, сказала, что ей нужно ненадолго отойти. Встала, оправила блузку и спокойно вышла из зала. На этом автопилот кончился, и, едва дверь закрылась за спиной, накрыло паникой. Всего на несколько секунд, чудовищно долгих и безумных, захотелось исчезнуть.
Где-то внутри себя порадовалась, что обе кабинки оказались пусты: встречаться сейчас с посторонними Инна готова не была. Как поступить? В полицию с таким пойти? А доказательства? Хорошо если просто посмеются, а не в психушку пошлют прямой наводкой. С другой стороны, а может, именно туда и надо? Может, это всего лишь паранойя? На почве нескончаемого стресса, хронического недосыпа — да мало ли причин?
«Найдите камень и пожелайте чего-нибудь хорошего. Как захотите, главное, чтоб побольше. Вот прям от души».
Мягкий, немного ворчливый голос прорвался из подсознания расплывчатым воспоминанием. Природная музыка парка, разговоры на отдалении. Крепко сбитый столик. Десятки бликующих на солнце украшений, словно впитывающих тепло. Женщина с улыбкой любящей бабушки.
Чувствуя себя полной дурой, Инна наскоро умыла лицо, зашла в кабинку и защёлкнула замок изнутри. Она никогда не молилась. Считала, что это слабость людей, оказавшихся в полном отчаянии и опустивших руки. Или нечто, предназначенное для фанатиков и детей, которые просят подарки у Деда Мороза под Новый год. Что-то не для неё — «взрослой тётки», матери-одиночки, работающей в банке, когда самое приятное развлечение — это выспаться в выходные. Может, ещё с дочкой погулять, не больше.
Что хорошего она могла пожелать? И как это бы изменило ситуацию? А изменило ли вообще? Подвеска теплела в пальцах.
«Я никогда, никогда не просила тебя ни о чём таком, даже когда была совершенно пьяна. Но сейчас мне кажется, что я с ума схожу. Или мир? Какая-то тётка, торгующая на улице, вела себя со мной так, будто мы всю жизнь знакомы, убеждала, что жалкий кусок смолы способен принести удачу, а я и поверила. Потому что моя лучшая подруга, кажется, занялась какой-то чёрной магией. Это даже звучит нелепо. Но те статьи о бывших её парнях до сих пор стоят у меня перед глазами. Дай мне знак, а? Хоть какой-нибудь... Может, я всё это придумала, вообразила, Катька сейчас скажет мне, что всё это шутка, мы выпьем ещё по бокалу коктейля и разойдёмся по домам, будто ничего не было. Не было, не было, не было, не было... Всё полная ерунда! Зря я вообще сюда поехала, как же хочется обратно домой».
Прижимаясь спиной к прохладной стене, Инна не сразу заметила, что по щекам катятся слёзы. Перед глазами по какой-то причине замелькали образы из, казалось, позабытого сна.
Там женщина с ярко-рыжими волосами собирала друзей у костра в лесу. Кто-то играл на гитаре, она пела — и пела так, что все взгляды были прикованы к ней. Танцевала, подобно пламени. Для себя танцевала. Так, как хотела. По блузке гуляли тёплые полосы света. Разливала по кружкам собственноручно приготовленный глинтвейн, на ходу сочиняя историю о том, как местные духи добавили туда своих грёз, и каждый, кто выпьет хотя бы глоток, будет благословлён. Ей верили. Её слушали. Это был её близкий круг.
Следующим кадром — она сидит с неизвестной дамой в кафе. Дама плачет, потом просит совета. Изящные пальцы обнимали чашку с латте, короткий ноготь выстукивал по фарфору незатейливый ритм.
— Что мне делать теперь?
— Живи дальше. Люби. Ненавидеть легко. Это утягивает, как в чёрную дыру. Люди и за меньшее, чем измена, ненавидят. Веришь? А ты сильная, я знаю. Вижу. Ты можешь с этим справиться. Посмотри, на что ты действительно можешь повлиять, и сделай это. Хочешь выплеснуть ярость — доедь до безлюдного места и кричи, пока не сорвёшь горло. Потом возвращайся домой и поспи. После берись лишь за то, за что можешь. Если вдруг вновь эмоции накроют, снова езжай кричать. Повторяй, пока будет хотеться. Это пройдёт. Всё проходит, абсолютно всё. Рано или поздно, так или иначе…»
Инна медленно сползла по стене вниз. Образы продолжали парад в голове, и от каждого из них по-своему веяло теплом, где-то отчаянным, где-то приятным, где-то порывисто-терпким.
Вот комната, украшенная гирляндами и картинами. Она называла её кабинетом, но больше походило на место силы. Там стоял ноутбук, горели гирлянды, едва ощутимо тянуло сандалом, и под рукой всегда была подставка для кружки. Спокойно. По-настоящему дома. Она улыбалась много, и ей улыбались в ответ. Поездки на море с палатками. Небо, полное звёзд. Ракушки, хрустящие в ладони, если сжать слишком сильно. Мужчины, что целовали её, но не пытались удержать силой. Они были меньше, чем то, к чему стремилась душа.
— Девушка, с вами всё в порядке? — голос ворвался в сознание внезапно, заставляя вздрогнуть. На секунду ей показалось, что она забыла, как разговаривать. В дверь деликатно постучали.
— Я... Я… Да, наверное, — пошатываясь, поднялась. Вышла из кабинки. Восприятие времени подводило, голова кружилась, но первое, на что наткнулся взгляд — ярко накрашенные губы цвета спелой вишни. — Вы?!
— Узнала-таки! Хорошо, — торговка улыбнулась, словно ничего странного не произошло, и протянула собеседнице стакан воды. Откуда взялись они оба, Инна думать не решилась. Просто выпила предложенное залпом. Её мелко трясло.
— Успокойся, красавица, дурного не сделаю, но ты послушай меня внимательно, — женщина оправила цветастый платок, прикрывающий плечи. — Ты сейчас сделала вещь полезную, но полезную для себя, а не для этого мира, к сожалению.
— Что? Как вы вообще сюда прошли? Мимо охраны... Мне... Мне нужно вернуться в зал, — несмотря на все странности, в эту минуту сильнее всего ей было страшно упустить из виду Катерину, хотя она совершенно не представляла, что будет с ней делать дальше.
— Зал подождёт, — женщина успокаивающе погладила Инну по плечу, и та обмякла. Привалилась к зеркалу у раковины, растерянно заморгав. — Пока я здесь, время не сдвинется с места.
— Кто вы, чёрт возьми? — вопрос слетел сам с собой.
— Вроде бы в твоём языке есть чудесное слово «Демиург», — торговка весело усмехнулась, с интересом рассматривая собственное отражение. — Да ты не нервничай, наш с тобой разговор останется нашей маленькой тайной...
Воздух, казалось, дрожал. Инна почти физически ощущала, как тянутся к собеседнице невидимые потоки, будто ручные зверьки, ластятся, только что не вибрируют от урчания.
— Ты ведь хорошо знаешь, что значит иметь детей, — между тем как-то рассеянно продолжала она. — Тебе невольно кажется, что твоё дитя будет с тобой всегда, но оно взрослеет, начинает потихоньку отдаляться. У него появляются свои предпочтения и пожелания. Заинтересовать его только собой всё сложнее… Всё началось с этого.
— Что началось?
— Игра, — торговка (хотя так назвать её вслух теперь не повернулся бы язык) улыбнулась. — В этой вселенной, знаешь, много миров и таких, как я, тоже много. Надо же как-то себя развлекать? Вот и мы развлеклись. Только… Перестарались немного. Так появились две подвески. Алый цветок забирает жизнь, если обладатель придумает ему ритуал, золотой возвращает радость. Просто так, от большого желания. Работает, как усилитель. Мир предложил положиться на случай: мы гадали, какой человек что возьмёт? Как воспользуется? Люди, подобно тебе, ежедневно подходили к моему столу, рассматривали, трогали. Но ничего не брали.
Инна с приглушённым удивлением вдруг осознала, что не может сосредоточиться на лице напротив. Черты плавали, терялись, менялись на глазах: минуту назад перед ней стояла умеренно пожилая дама, сейчас — почти подросток. Женщина, мужчина, снова женщина, девочка… Неизменными оставались только яркого цвета губы.
«Бесовщина какая-то… Точно пора в дурку», — зажмуриться. Вслушаться в голос, в котором проскальзывала понимающая усмешка, просто потому что иных звуков не было. Исчезли, резко кончились.
— Алый цветок твоя подружка забрала в первый же день, ещё и торговалась с девицами за него. А вот золотой… Вышло так, знаешь, что люди здесь с большим трудом обращают внимание на радость. Увы. Им легче склониться к другому полюсу: месть, злость, печаль, ярость, сплетни — всё это затягивает их. Затягивает Мир, — по комнате прокатился печальный вздох. — Поэтому я перенесла тебя сюда, Иштар. Потому что мне нужна твоя помощь.
— Вы… Что? — Инна резко вскинулась. Фраза про перенос резанула нутро странным предчувствием.
— Да. Тебе не показалось, милая. Это действительно не твой мир. Похожий очень, но не твой, — женщина вытащила небольшой табурет откуда-то из-под юбки, совершенно естественным движением, и присела. Ментальная земля в качестве опоры снова опасливо зашаталась. — Я до последнего надеялась, что, немного обустроившись здесь, ты сможешь пробудить в себе всё то, чем сияла там, где родилась. У тебя совершенно прекрасный внутренний огонь, девочка… Моё дитя любуется тобой. Одна сила уравновесила бы другую. Со временем. Должна была. В этом был смысл: придти к балансу после шатаний. Восстановленные энергии вернули бы тебя обратно, незаметно и спокойно. Но кто б мог подумать, что ты решишь сразу с места в карьер?!
Она рассмеялась. Однако Инне от этого смеха стало неуютно и жутко. Как будто он окончательно стирал некую грань человеческого.
— Если это не мой дом, то я хочу домой, — тихо, но упрямо. Хотя изнутри трясло не то от страха, не то от возмущения, не то от собственной наглости.
— Вернёшься, — собеседница уверенно кивнула. — Только после… Ты ведь хочешь остановить эту череду нелепых смертей?
Инна замерла. Внутри крутилось слишком много мыслей, чувств и переживаний. Хотелось разного: от «Всё бросить и сбежать» до «Будь что будет».
— Понимаешь, если ты вернёшься сейчас, этот мир через какое-то время развалится. Человек не вечен, но сообразителен, когда хочет. Алый кулон пойдёт по рукам, один обязательно додумается приложить к нему инструкцию, а другой — ею воспользоваться. Но даже если всё остановится на твоей подружке… Она уже здорово наворотила. Есть души, живущие параллельно в нескольких мирах. Уничтожив часть, можно повлиять на целое. Мужчина, которому она готовит казнь сейчас, как раз из таких, хоть пока и не осознаёт. Ты его знаешь, там, на другой стороне. Всё это расшатывает равновесие миров.
— Я не понимаю. Почему вы не можете решить эту проблему сами? Это же ваш Мир… Зачем нужна я?
— Это часть условий моей игры с этим Миром, — демиург остановился на образе морщинистого старичка во фраке и развёл руками. — Договор. Я не могу повлиять на алый кулон и на последствия его использования. Мир должен сам понять, что ему вредит, и научиться радоваться вновь. Руками, глазами, душами тех, кто находится в нём. Поэтому я перенёс сюда тебя.
— Что я должна делать? — спустя минуту напряжённого молчания. Демиург вернулся к облику уличной торговки и с усмешкой кивнул.
— Вот это другое дело!
Ей пришлось вспомнить. Вспомнить и прожить заново, поднять из глубин памяти самые яркие воспоминания. Весь смех, всю радость, каждый танец и каждую песню. Улыбки, умиротворение, тишину, в которой запуталось солнце. Живые леса, оседающие на брезенте палатки каплями влаги. Засушенные по осени травы и крики птиц над морем. Поцелуи, от которых дрожало внутри, уроки игры на гитаре в большой компании. Чашки кофе, распитые на двоих или в одно лицо на родном балконе… Много чего ещё.
Инна сидела на полу в туалете бара, прижимая к груди кулон с золотым цветком, и позволяла воспоминаниям оживать. Прокручивала в голове каждое, чтобы прочувствовать полнее. Расширить, размножить, распалить невидимый свет...
Бармен, подававший ей коктейль, внезапно вспомнил, что давно не дарил любимой девушке цветов, замотавшись в ночных сменах. Женщине, сидевшей в дальнем конце зала с ноутбуком, захотелось помириться с роднёй. Катерина, нервно цедившая «Маргариту», нащупала в кармане свою подвеску, пальцы сжались вокруг прозрачной твёрдости на секунду-другую. Катя отлично разглядела в глазах подруги ужас, на котором иногда ловила и себя, каждый раз зарекаясь, как в последний. Парой глотков допила свой напиток и с треском, поглощённым музыкой, опустила толстое донышко стакана на кулон. Незаметно для чужих глаз алый цветок пошёл рябью и истаял в полутьме.
Мир смотрел отражениями ламп, бликами от посуды, осколками застывшей смолы. Демиург стоял в стороне. По вишнёвым губам блуждала улыбка.
Когда Иштар проснулась в своей постели, рядом остались лишь огоньки гирлянд. Дом обнимал привычной расслабленной тишиной.
— Ну и дрянь же мне всё-таки приснилась…
#история_ийоль