Я открыла дверь двум мужикам. Они были логичным и на прядок худшим продолжением Тани.
- покойник где? – с наездом, бесцеремонно и безучастно заглянул мне через плечо в комнату, где на кровати лежал отец.
- общайтесь корректнее – он нам не покойник! – наехала я в ответ.
- а че вам не нравится?
Я даже обрадовалась, что сейчас смогу раствориться во второй волне ярости.
- мальчики, ну вы чего, действительно, - закудахтала Таня, зная, что у меня в телефоне штук пять номеров от ее конкурентов.
- Таня, убери их к черту отсюда! – заорала я.
- а кто ж его заберет? Все равно же надо забирать!
- мне плевать, но этим я отца не отдам.
«Эти» тупо стояли на пороге, топча тряпку, которой он каждый день мыл пол, пока мог вставать.
Таня отправила их еще по другим вызовам. То есть пока мы тут, у них еще три-четыре вызова. Сколько же людей сегодня умерло в небольшом промышленном городе?
- девочки, да вы не обижайтесь, пожалуйста! Просто обычно люди хотят сдать покойников побыстрее. Мало кто хочет вот так, как вы, сидеть. Отдали и все дела.
- у нас другой случай.
Мы попросили Таню уйти, и остались с ним одни. Прекрасные два часа, когда мы держали его за руки и целовали их, гладили. Она все говорила с ним и говорила, причесывая ему волосы, наглаживая по груди и рукам, и все повторяли «не понимаю, ничего не понимаю!». Мы знали, что они приедут, но время поломалось совсем, и нам казалось, что наша совместность, наше общение с ним, не закончится никогда. И мы наслаждались двумя часами так, словно перед нам счастливая бесконечность, где он с нами и нам хорошо. Любой он лучше, чем миг, когда его беззащитного, обнаженного, безвольного выносят из его дома, - ЕГО ДОМА, ЕГО убежища, куда не смел зайти никто чужой, безразличный, тупой, прокуренный, грубый, - в подъезд, темноту, ночь, дождь, машину, затхлую и, скорее всего, грязную, в которой ездят безликие собиратели покойников. И он с покорно сложенными на груди руками будет во всем этом безмолвный и согласный. И МЫ согласные с этим! Миг, когда любимого человека нужно будет отдать тем, кто не испытывает к нему ничего, кроме досады и раздражения, на которое он не сможет ответить, не сможет плюнуть, послать все к черту, подняться и уйти. МОЙ отец!
Минуты были долгими и почему-то хорошими. Как будто мы все втроем успокоились тем, что он больше не страдает. Его закатившиеся глаза замутнели и на лице остались следы боли, как будто уже терпимой. Я держала за левую руку. И когда отпустила ее, она не упала на постель – окоченела. Или как будто он сам держал ее. Странное зрелище. Сознание отказывается понимать: движение – это проявление воли, воля – это проявление жизни – значит, он не умер, раз рука его стоит в воздухе, и он ее не опускает - реальность раздваивалась и я собирала ее в одну несколько раз. Пришлось с усилием прижать руку к кровати - было ощущение, что ему трудно ее держать так и надо было помочь. Долгие и хорошие минуты заканчивались и вместе с этим поднималась со дна тина, густой осадок вибрирующей в каждой клетке темной тревоги.
Позвонила Таня.
- дай других мужиков. Этим я его не отдам.
- да нет же других – одна бригада. Я с ними поговорила! Они все поняли. Они будут очень аккуратны. Просто не сообразили, не разобрались. Устали. Знаешь, какая это работа несладкая. Такого насмотрятся. Они не специально, - затараторила она.
- отдадим? - спрашиваю ее.
- я хочу все сделать сама! Раньше же так делали! Можно же было!
Да. Моя бабушка сама омывала свою маму. В 80х собрались с сестрами по крови и по баптистской церкви, и все подготовили сами, как положено: всем отправили срочные телеграммы, омыли, читали молитвы, пели песни, нарядили, уложили в гроб, закрыли зеркала черным. А помните, раньше носили гроб по улице, с оркестром под "Траурный марш" Шопена? Кто-то бросал впереди унылые гвоздики. А люди из окон и балконов соседних домов смотрели и, вероятно, задавались интересными вопросами и примеряли смерть на себя. Полезное дело.
- отдадим, - выдохнула она, понимая, что у меня нет сил ни в чем ее убеждать.
Они снова пришли и вежливо спросили, можно ли взять его на той простыни, на которой он лежал.
В голове начало мутиться – КУДА ОНИ ЕГО потащат?! Что ТАМ с НИМ будут делать?! Вскрывать?! Резать?! И никто не будет держать его за руку! Никто не будет говорить, что его любят. И никто не поищет кленовых листьев, которых он требовал вчера. У нас куриный бульон для него на ужин стоит! Хоть три ложки, но он бы съел! Он же утром так и сказал "принмать пищу теперь БУДУ...". Он собирался ее принимать! Витаминов и лекарств полный шкаф – ему все это нужно принимать – кто проследит?!
Она стала подвывать. Таня мягко, как-то по-куриному оттеснила нас к кухне, приговаривая:
- девочки, они очень аккуратно все сделают.
- Таня они будут с ним аккуратны?
- очень-очень аккуратны будут.
- Таня скажи им, чтобы аккуратно, - застряло у меня слово.
Я услышала, как в комнате раздался глухой и тупой удар чего-то тяжелого об пол. Тяжелого и неживого. Как мешок с цементом, который слипся под дождем. Скорее всего, это его бедро ударилось – не удержали. Мертвые почему-то тяжелее живых.
Его тихонько вынесли за дверь, как спящего ребенка. В дверной проем кухни я увидела, как он мирно лежит в коконе простыни слегка набок, с закатившимися под чуть приоткрытыми веками глазами.
И заметила, что сегодня с утра у него как будто отрасли волосы и даже немного завились. Это тело за ночь перед смертью немного усохло, и показалось, что волосы стали длиннее.
Так он навсегда покинул свой дом, в котором остались его книги, фотографии, китовый ус, зуб мамонта, его стихи, подарки от меня, от нее, от благодарных людей, гантели, испандеры, крашеные хризантемы, которые она принесла три дня назад, фотографии внуков. Его одежда, смех, запах, планы, воспоминания. Навсегда.
#смерть #ритуальныеуслуги #историиизжини #утрата #утратаблизких #смертьблизких #отец #отецидочь #рассказыизжизни #воспоминания