Прозаик Илья Кочергин и поэт Василий Нацентов, неторопливо расспрашивая друг друга о важном, цитируют Каганского, Леца и Бунина, размышляют о внутреннем и внешнем ландшафте, обращаются к личному опыту и приходят к метафорическим выводам о природе творчества.
Кочергин:
Думаю, что понимаю тебя с твоим идеальным ландшафтом. У меня тоже подобные ландшафты в голове имеются, я попытался поразмышлять о них в цикле эссе «Присвоение пространства», когда говорил о внутренней карте того уголка Рязанщины, где сейчас живу.
«Русла рек на этой карте плавают, — то идут под стенами оживленных в древности городов, то отходят от опустевших, заросшим травой городищ. Поверх распаханных полей иногда обозначены обширные дубравы. Древние тракты то идут прямо по асфальту, то расходятся с современными шоссе и проселками. Эта карта иногда говорит, что земля вокруг исконно русская, иногда утверждает, что она исконно мещерская, и родной ее язык относится к финно-угорским, иногда вообще бормочет что-то совсем уж маргинальное. Моя карта малополезна для использования в жизни, но с ней интереснее обживать эти плоские, не самые выразительные места». На этой карте обозначены лисьи и барсучьи норы, гнезда канюков, ягодные и грибные места, родники с вкусной водой, места исторических битв прежних насельников этой территории и места моих встреч с дикими животными, стоянки древних людей, вырубленные давным-давно кондовые сосняки, старинные городища, развалины церквей, исчезнувшие усадьбы и невидимая теперь Засечная черта.
Такие внутренне закартированные идеальные ландшафты трудно убить, раз уж у тебя тут колышется на ветру ковыль, то он так и будет колыхаться в твоем сознании, даже если здесь устроят полигон ТБО. Еще труднее, думаю, расправиться с ландшафтами, которые описаны хорошим языком, их уже «не вырубишь топором». Так что отчасти работа по сохранению ландшафтов вполне по плечу литератору.
Я заговорил об убийстве ландшафта, подумал о сравнении ландшафта с животными и понял, кого напоминает мне твоя Каменная Степь.
Нам год назад неожиданно пристроили старого коня Феню, который теперь живет с нами. Он всю жизнь отработал в большом спорте, добыл своим наездникам титулы и медали, получил множество травм, его перевели в прокат, а потом и вовсе списали из конно-спортивного клуба. Дорога ему была — или к нам на жительство, или на колбасу.
Мы не конники, даже нельзя сказать, что мы с какой-то особенной любовью относимся к лошадям, у нас почти нет опыта и навыков ухода за этими животными. Мы стараемся, как можем, но многое не умеем, и на многое просто не хватает времени, сил, средств, а главное — азарта и влюбленности в это дело.
Каменная Степь показалась мне похожей на нашего Феню – она живая и очень симпатичная, о ней вроде заботятся, но как будто живет она не в полную силу, а доживает, словно постаревший ветеран. Ты говорил об отсутствии страсти по отношению к земле, того же, наверное, не хватает сейчас от нас и нашему коню.
С первого взгляда в Каменной Степи мне, приезжему, все показалось чистым и ухоженным, очень домашним, уютным и аккуратным. Но чем дольше ты водил меня и чем больше указывал на мелочи и детали, тем более элегическое настроение создавалось. Хотя, возможно, этого настроения добавил и дождь, моросивший потихоньку оба дня.
Кое-где гордо ветшают следы устремления в будущее великой коммунистической империи, кое-где неуправляемая природа слишком явно участвует в планировании ландшафта, и это выглядит, как вольные репьи в гриве нашего благородного Фени, вернее Белфаста, если уж называть полным именем коня, которым когда-то любовались зрители с трибун.
Проводятся выставки и конференции, выводятся новые сорта озимой ржи, пшеницы и их гибридов, у памятника Докучаеву лежат букеты, на дачах — аккуратные грядки, цветы, в посадках поют птицы. Ни в коем случае нельзя сказать, что место одичавшее или заброшенное. Но постоянно вспоминаешь бунинские дворянские усадьбы — еще живые, населенные, но живущие уже во многом крепостным прошлым, прошлыми богатыми охотами, выездами, балами, которых уже нет и не будет.
Одичал арборетум, где каждый сектор представлял растительность определенной части света, стареют посадки, перестал действовать водопровод, доставлявший воду на дачи для полива. Такое впечатление, что этот особенный ландшафт замер на развилке — остаться уникальным оазисом, сотворенным человеком совместно с природой, превратиться в стандартную сельскохозяйственную производственную площадь, одинаково отчужденную и от природы, и от человека, или просто одичать, как дичают заброшенные поля или населенные пункты.
Это место в воронежской степи, имеющее свою интереснейшую историю, свои легенды, свой былой столичный дух от обилия ученых, работавших здесь, очень тихое и уютное, чуть напоминающее русские дворянские усадьбы на излете их существования, наверное, прекрасно подходит для взращивания поэтов, которые проведут здесь детство, впитывая окрестные пейзажи одновременно с книгами, учась различать голоса различных поэтов и различных птиц. По крайней мере, один такой эксперимент, насколько я могу судить, завершился вполне удачно.
А неплохо бы здесь устроить ежегодные небольшие, камерные литературные фестивали! Семинары под тенью деревьев у черного Верхне-Хорольского пруда, прогулки вдоль посадок. Маленькая гостиница, где я ночевал в полном одиночестве, произвела на меня незабываемое впечатление — когда перед сном я вышел покурить, то во мраке не различил ни одного огонька вокруг и ни одного звука, кроме шелестения веток под ветром и стука дождевых капель. Как будто она стояла посреди абсолютно ненаселенного пространства. А утром в кустах пасся заяц.
Этот ландшафт не давит и не подчиняет, не слишком навязчиво очаровывает — так, чтобы влюбиться навсегда с первого взгляда, но я почему-то очень часто его вспоминаю. О нем можно думать, размышлять, а не только воспринимать чувственно. Я бы (отчасти отвечая на твой вопрос) сказал бы, что Каменная Степь больше представляется мне отличным прозаическим образом, чем поэтическим.
И нужно подыскивать для этого образа новые слова. Например, когда речь заходит о Гражданской войне, во время которой здесь героически продолжали работу удивительные люди, подвижники, сами собой просится на язык избитый оборот — «Каменная Степь двадцать три раза переходила из рук в руки от белых к красным и обратно». А ведь на самом деле эта земля лежала себе и никуда не переходила, а по ней двадцать три раза бегали туда-сюда, стреляя друг в друга и убивая друг друга, говорившие на одном языке представители одного вида со своими пушками, лошадьми и обозами, вырубая деревья и выжигая траву.
Ландшафт, как часть мира людей, катастрофически устарел и становится скучен. Человек же, как одна из составляющих ландшафта, как часть большого, не антропоцентричного мира, свеж, интересен и почти не описан. И литература в этом смысле отстает от современного искусства, ищущего новый взгляд.
В городе человек и человеческое подавляет, мир деревни сегодня слишком мертв и нем, заповедники слишком безлюдны и неприкосновенны. И Каменная Степь — это отличный образ для исследования отношений человека и ландшафта.
Нацентов:
Каменная Степь действительно отличное место для исследований. И это не только вопросы человека и ландшафта, но и отношения идеального образа действительности, и самой действительности, и даже идеи и ее воплощения.
Докучаевский эксперимент в своей, скажем так, внутренней энергии куда сильнее и глобальнее, чем, например, тот же Сталинский план преобразования природы, который напрямую коснулся Каменной Степи (вернее, Каменная Степь выступила один из главных его катализаторов). Докучаев не бросал вызов природе, как это будут делать после, часто прикрываясь его именем, он преображал, воскрешал ландшафт. Отойдя на столетие назад и поднявшись на высоту птичьего полета, — какой мы увидим эту местность? Оживающий райский сад посреди степи, посреди голода, разрухи и векового русского уныния! Все это представляется мне одним из важнейших духовных усилий нашей ландшафтно-социальной истории.
У меня есть вполне условная и несколько ученическая стихотворная теория (именно стихотворная, а не поэтическая). Я выстраиваю такую первичную градацию, в которой стихотворение может быть равно себе, меньше и больше себя. Понятно, что последнее оказывается масштабнее и значительнее, потому что тень текста всегда важнее самого текста (про ракурс и угол падения солнечных лучей можно говорить отдельно). То же, мне кажется, и с рукотворным (в наших условиях я бы ввел термин естественно-рукотворным) ландшафтом, где тень — это и материя и дух, и история с географией. Так что Каменная Степь как хорошее стихотворение. С необходимой долей ясности и прямоты, со своей прозаической плоскостью и поэтической вертикалью, образной системой, с потаенными, еще не до конца высвеченными местами…
Вот как: та Каменная Степь, которую мы с тобой пытаемся описать, относится к реальной Каменной Степи, как вино к винограду! Помнишь эту мысль Выготского про жизнь и искусство? Наш идеальный ландшафт, то есть тот ландшафт, который извлечен из физических законов тления, но не перестающий (как бы по инерции) по ним существовать, — это вполне себе такое лирическое вино, берущее материал реальности, но дающее нечто сверх этого материала. В этом смысле, ты прав, в наших силах сохранить дорогие сердцу места. Это действительно достойная задача. И художественная, и человеческая.
Каменная Степь. Образ и реальность местности в диалоге литераторов. Часть первая
Каменная Степь. Образ и реальность местности в диалоге литераторов. Часть вторая
Читать полностью в журнале "Формаслов"