До выпуска из детдома было ещё пять лет. Невыносимо долго, когда жить все эти годы предстояло в ненавистных стенах под постоянным прессингом.
Начало истории здесь:
Все эти годы единственным местом, где я могла спрятаться, была больница. Благо… Как странно сейчас, будучи взрослым человеком, вспоминать, что болезни тогда для меня были благом.
Затяжные бронхиты позволяли мне лежать в больнице по месяцу, а то и больше. Туда ко мне приезжала моя единственная подруга Женя и её мама. С девяти лет продолжалась наша с ней дружба и свела нас, как вы помните, тоже больница.
В детдом их, естественно, не пускали, а вот персонал больницы был более лояльным и, наверное, сочувствующим. Поэтому каждые выходные у меня были гости и отвал живота. Женина мама, тётя Настя, всегда привозила домашнюю выпечку, куриный суп, котлетки и даже варенье.
Наверное, я могла бы сказать, что они были, если не моей настоящей семьёй, то точно теми людьми, которые, словно маяки, указывали мне путь в этой кромешной тьме. У них я научилась действительно многому. Пусть эти знания не сразу пригодились мне на практике, но потом, во взрослой и самостоятельной жизни, именно они были моим эталоном поведения.
Мы с Женькой как-то однажды даже дофантазировались до того, что я могла бы стать её настоящей сестрой, если бы её мама меня удочерила. Я даже уже представила себе, как уйду из ненавистного детдома, где чувствовала бесконечный холод, в тёплую и настоящую семью, где по выходным пахнет выпечкой и царит атмосфера любви.
Целую неделю я представляла себе, как буду называть тётю Настю мамой. Не сразу, конечно, нам потребуется время, чтобы притереться друг к другу. Но я была абсолютно уверена, что мы бы совершенно точно поладили и она бы гордилась, что у неё две такие замечательные дочери.
Женька была белоручкой, по дому помогала только пылесосом или, в крайнем случае, полы шваброй могла протереть. А я работы не боялась, меня ни грязные тряпки, ни холодная вода в ведре не пугали. Я бы очень помогала в хозяйстве, а в еде была бы неприхотлива.
Ровно через неделю тётя Настя снова приехала ко мне с Женей, та была понурой и, как мне показалось, дулась на свою маму. Пока тётя Настя ходила в столовую за кипятком, мы шептались в палате.
– Я от мамы такую взбучку получила, – закатив глаза начала Женька.
Я тяжело вздохнула, решив, что все мои наблюдения относительно отношения тёти Насти ко мне были лишь моими фантазиями. На самом деле я ей ни капельки не нравлюсь.
Но дело было вовсе не в этом. Тётя Настя заставила Женьку извиниться передо мной за то, что та, не подумав, так жестоко поступила со мной, вселив несбыточную надежду. Жили тётя Настя с дочерью вдвоём в однокомнатной квартире. Отец Жени погиб каким-то нелепым образом.
А по закону, одного желания было недостаточно, чтобы взять из детдома сироту. Нужны квадратные метры, уровень дохода, полная семья и ещё какой-то бред, которого не требовалось для жизни в казённых стенах. Какие у меня там были личные метры? – отродясь не было.
Из своего только койка с инвентарным номером, подушка да матрас. И то, своё – это очень условно, до меня этим пользовались с десяток людей и после меня ещё столько же будут пользоваться.
Я, конечно, была уверена, что с Женькой и её мамой моя жизнь станет куда лучше, чем та, которой я живу сейчас, но кто же меня сироту, не имеющую права голоса, будет слушать. Нет условий у потенциального удочерителя – живи в детдоме.
А сколько я знаю семей, которые в однушке живут целым аулом и ничего, так можно. Но это с родными детьми так можно, с сиротами – нет.
Тётя Настя сама перед отъездом тоже обняла меня, прощения просила: “Девочка моя, я бы забрала тебя ещё тогда, когда мы впервые встретились. Сама об этом сотню раз думала. Но узнавала – не дадут. Но ты знай, что мы у тебя есть. Ты не одна и нам не чужая” – на всю жизнь запомнила я эти слова.
Потом среди недели меня снова выписали и мы какое-то время не виделись с Женькой и её мамой. Их номер телефона я всегда держала в памяти, как только оказывалась в больнице, сразу звонила, и наше общение начиналось снова, хотя, казалось, оно и не прекращалось ни на один день. Они жили в моём сердце, а я в их, и никакой детдомовский Ад эту связь не мог разрушить или заставить меня отказаться от своей цели – вырваться в люди.
Я перешла в девятый класс.
После трёх месяцев в летних лагерях мы снова возвращались в, не поворачивается язык назвать его родным, детдом. И, как это бывает у подростков, за лето девочки вдруг резко превращаются в настоящих девушек. И вроде бы это естественный процесс, который должен приносить радость, но если ты живёшь в детдоме, такие изменения – дополнительная опасность.
Не могу сказать, что это было частое явление, но несколько раз в год до нас точно долетали истории о беременности воспитанниц. Если об этом становилось известно, никто не церемонился, не спрашивал – в охапку и к гинекологу. Говорят, у заведующей там были связи, поэтому прерывание делали и на тех сроках, когда уже и не особо можно.
Беременность в детдоме – это ЧП. За это руководство по головке не погладят, поэтому устранять последствия того, что кто-то недоглядел, нужно было как можно быстрее.
На моей памяти был только один случай, когда девочка из нашего детдома родила. Не знаю или просто не помню всех подробностей, но, вроде забеременела она от городского парня. Потом, чтобы её не отправили на прерывание, пряталась где-то у него на даче.
Когда её нашли, было уже поздно что-то делать, да и родители того парня и он сам за неё вступились. Её сначала в какой-то спецприёмник поместили, а потом она официально замуж вышла и уже жила с семьёй. Насколько знаю, они недолго прожили вместе. Её сына потом в итоге воспитывала бабушка. А сама детдомовка пошла по стопам своей матери, не то её посадили, не то просто она разгульный образ жизни вела.
Наследственность – это клеймо на каждом из нас было. На самом деле мало кто выбился в люди или прыгнул выше головы. По большей части все выпускники к спиртному слабость имеют, понятия не имеют, как строить семьи и воспитывать детей. Только я не уверена, что это наследственное, а не приобретённое. Но об этом позже.
Я была хороша собой. Не сказать, что прям красавица, каких хочется в рамочку и на стеночку, но по меркам детдома да и не только, я вдруг стала хороша собой.
На меня помимо гормональных перестроек свалилось непрошеное внимание старших парней. Кто-то просто заигрывал, кто-то откровенно подкатывал, а кто-то просто предупреждал, что поймает, затащит в подвал и всё – тушите свет.
Я боялась. Этот животный страх, когда ты буквально на трясущихся ногах бежишь туда, где есть кто-то из персонала, чтобы спрятаться, чтобы хоть на день отодвинуть этот момент расправы над собой.
Жаловаться было бесполезно. Пока нет последствий, никто не будет проводить никаких бесед. А когда от последствий уже избавятся, девушки начинают слишком просто к этому относиться, а парням такое уже не особо интересно. Им нужно то, что недоступно. Редко кто у нас строил между собой какие-то отношения хотя бы мало-мальски похожие романтические. Если что-то и было, то скорее на физическом уровне, по обоюдному согласию, но без обязательств.
А потом меня спасли вши. Кто-то притащил вшей и в моей симпатичной копне тёмных волос завелась живность.
Женька мне потом рассказывала, что у неё, у домашнего ребёнка, тоже как-то были вши, мама побрызгала ей голову каким-то спреем, пару раз помыла голову, и всё исчезло.
У нас со вшами боролись другим способом – брили наголо. И неважно, сколько тебе лет, хочешь ты или нет – побреют. И меня побрили.
Моя бритая голова в сочетании с не совсем здоровой худобой как-то отбили интерес парней. Другая бы расстроилась, а я была только рада. И как-то даже внутренне расслаблялась, когда меня обзывали, приписывая какие-то диагнозы вплоть до спида, пытаясь объяснить, почему я бритая.
Если я вызываю чувство отвращения – физически я в безопасности. А на тот момент физическая моя неприкосновенность волновала меня куда больше, чем какие-то издёвки со стороны сокамерников, их даже травлей особо нельзя было назвать. Ну или к тому времени у меня уже снова появилась броня.
_______