‒ Ты уверен, что мы не сбились с пути? ‒ уточнил Артём, с сомнением разглядывая высокую стену борщевика, преградившую нам дорогу.
‒ Уверен, ‒ ответил я, глуша мотор и вылезая из «Патриота». ‒ Я сюда семь лет подряд ездил. Маршрут накатан.
‒ Сомнительно, ‒ съязвил мой друг, присоединяясь ко мне.
Я старался изо всех сил не подавать вида, насколько сильно растерян внезапным поворотом событий, и меньше всего мне хотелось слушать хохмы друга по поводу моей способности блудить в трёх соснах. Тем более, я был на все сто уверен в правильности выбранного пути, а значит, дело не в моём топографическом кретинизме. Накатанная грунтовая дорога почему-то заросла ядовитой растительностью, словно природа решила дать бой человеку. Мощные растопыренные растения, вставшие преградой на нашем пути, вызывали чувство смутной тревоги. Если они заполонили собой грунтовку, то сколько же ею не пользовались? Год? Два? Три? Четыре года назад я приезжал сюда, и с дорогой всё было в порядке. Потом один летний отпуск был бездарно потрачен мной на развод, два других выпали на зиму и раннюю весну, когда в Савельино нельзя было попасть ни на чём, кроме вездехода. Что же стряслось за это время с деревенькой в десяток жилых дворов?
‒ Ну, что делать-то будем? ‒ голос друга вернул меня в действительность.
‒ Едем дальше, ‒ пожал я плечами. ‒ Тут осталась всего пара километров. Обогнём борщевик и напрямую через поле двинем.
Я сел обратно за руль внедорожника и завёл мотор. Артём устроился на соседнем сидении, и «Патриот», тихо урча, вломился в травянистые заросли, беспощадно сминая их.
Эти два километра в высокой траве показались мне бесконечными. В какой-то миг мне показалось, что мы останемся в желто-зелёном плену навечно, будем блуждать, пока не кончится бензин, а после и наши силы. Но пёстрое мельтешение внезапно оборвалось, открыв вид на возвышенность с разбросанными по ней домишками. Автомобиль ткнулся мордой в покосившийся плетень околицы. Раздался треск.
‒ Приехали?! ‒ притворно удивился Артём, не упускавший даже крошечного случая блеснуть остроумием и иронией.
Я промолчал, разглядывая деревеньку, залитую послеполуденным солнцем. И то, что я видел, мне совершенно не нравилось. Не было на пригорке привычной для деревеньки движухи: пасущихся перед домом кур, бегающих по двору собак, людей, работающих в огороде. А главное, не было дыма над крышами домов. Где-то за диафрагмой кольнуло острой иглой так, что на мгновение перехватило дыхание. Я заглушил мотор, и нам навстречу накатила тишина, разбавленная лишь стрекотом кузнечиков, шелестом травяных стеблей и звоном птиц далеко в вышине.
‒ Ты вроде говорил, что деревня жилая, ‒ с лёгким удивлением заметил Артём.
‒ Была. Три года назад, ‒ ответил я, обречённо понимая, что мы попали.
Что бы тут не случилось за несколько лет, рассказать об этом, по всей видимости, было некому. Как и встретить нас даже с минимальным комфортом. Ну и дела! А я-то хвастался хорошей банькой и березовыми и дубовыми вениками, крепкой травяной настойкой деда Валентина после лёгкого пара, и вообще щедростью и хлебосольностью хозяина. Что же теперь нам делать? Возвращаться назад? Но до темноты нам на трассу не выехать, а тащиться ночью по диким местам рискованно. Разве что остаться здесь ночевать, а уж утром, отдохнув и разведав обстановку, на свежую голову решить, что делать дальше.
‒ Вот что, ‒ решился я. ‒ Оставим машину здесь. Дальше пройдём пешком. Дом Валентиныча третий с краю, так что нам топать недалеко.
Мы забрали из автомобиля рюкзаки со снаряжением и ружья, я захлопнул дверцу и двинулся вперёд сквозь траву. Артём, многозначительно хмыкнув, последовал за мной. Очевидно, ему не шибко нравилась перспектива ночёвки в нежилой деревне, но иного я ему предложить не мог.
Чем ближе мы подходили к домам, тем очевиднее было запустение. Огороды заросли высокой травой и всё тем же враждебно топорщившимся борщевиком. Подорожник смело пробивался сквозь десятилетиями утоптанную землю на дороге, покрывая её зелёными заплатками. Но самым удручающим был вид изб, выглядывающих из зарослей травы. Конечно, некоторые из них и раньше не выглядели добротными, например, вон тот крайний дом уже три года назад держался на честном слове. Стоял, скособочившись, будто раздумывал, на какой бок ему завалиться. Жила там маленькая сухонькая старушка, Ефимовна. Теперь же от её избы остались одни стены, а крыша трухлявой кучей лежала рядом среди лопухов и крапивы. Над ней скорбно склонилась сломанная яблоня, медленно умирающая от полученных ран. Следующий дом вообще превратился в груду брёвен, над которой кирпичной стелой возвышалась чудом устоявшая печная труба. Остальные дома в Савельино выглядели ненамного лучше, поэтому к избе Валентиныча я подходил с некоторой опаской, на всякий случай прикидывая в уме перспективы ночёвки в машине. Но его жилище вопреки ожиданиям, оказалось целым. Почти целым. Неизвестная стихия, что пронеслась по деревне, снесла у дома Тиныча только сенцы, обнажив внутреннюю стену. На мгновение даже показалось, что вот сейчас распахнётся кухонная дверь и на пороге покажется старик Валентиныч, увидавший нас в окно. Но дом встретил нас молчанием и пустотой. Лишь откуда-то из угла доносилось едва слышное «тик-тик, тик-тик» жучка-древоточца, усердно выполняющего свою работу.
‒ Не нравится мне это, ‒ сказал Артём, переступая порог. ‒ Плохая идея ‒ ночевать в пустой деревне. Стрёмно.
Меня терзали сходные мысли, но я не стал их озвучивать. Ночевать-то всё равно придётся: хоть в избе, хоть в машине. Я отставил ружьё в сторону, прошёл вглубь кухни, туда, где важной старухой расселась печь. Скинул рюкзак на лавку, думая хорошенько осмотреться в доме, и в этот момент сзади, со стороны исчезнувших сенцов, раздалось глухое ворчание. Мы с Артёмом одновременно оглянулись. На пороге кухни стояла жуткого вида косматая тварь светло-серой масти, пригнув голову и вздыбив шерсть на загривке. Хвост угрожающе покачивался из стороны в сторону. Мой друг еле слышно выругался и осторожно потянулся к ружью. Зверь уловил это движение и снова заворчал. Его разноцветные глаза, один синий, другой карий, пристально и настороженно изучали нас.
‒ Буран? ‒ тихо произнёс я. ‒ Бураныч, ты что ли, чертяка?!
Зверь насторожил большие треугольные уши, принюхался. Хвост перестал враждебно мотаться туда-сюда.
‒ Бураныч, это ж я! ‒ продолжал я увещевать пса. ‒ Забыл, да? У, шельмец! А я вот не забыл про тебя, угощений привёз, как и обещал.
Пёс переступил с ноги на ногу, всё ещё не в силах справиться с недоверием и подозрительностью. Облизнул нос, а потом переступил порог кухни и медленно двинулся ко мне. Вроде бы он больше не выказывал враждебности, но моё сердце всё равно участилось. Дедов Буран был мощной жилистой псиной, и тот факт, что он сильно исхудал без человеческого внимания и заботы, этого не отменял. Продолжая принюхиваться, пёс подошёл вплотную, ткнулся носом в руку и завилял хвостом.
‒ Признал-таки! ‒ облегчённо выдохнул я.
‒ Это хорошо, что вы знакомы, ‒ не без сарказма заметил Артём.
Буран, получив причитающееся ему лакомство, отошёл с ним в угол, улёгся и принялся грызть.
‒ Жаль, что он говорить не умеет, ‒ заметил я. ‒ Получается, Бураныч ‒ единственный уцелевший житель деревни. Вот бы он нам порассказал, если бы мог.
2
К вечеру погода испортилась, стало прохладнее. Солнце раньше времени нырнуло в плотный серый покров из туч, погрузив окрестности в сизые сумерки. Мы плотнее прикрыли уцелевшую дверь кухни, завесили её старым одеялом от сквозняков и попробовали растопить печь. Буран, вновь обретший двуногих друзей, свернулся калачиком под столом и умиротворённо засопел.
Запас еды у нас был небольшой, я понадеялся на хлебосольность Тин Тиныча и нашу с Артёмом удачную охоту в окрестных лесах. Зато у запасливого старика нашлось много консервов в жестяных банках, некоторые с не истёкшим сроком годности. В подполе обнаружились ряды стеклянных банок с разносолами. А вот до круп и макарон добрались наглые неистребимые мыши.
‒ Картошечки бы сейчас, ‒ сказал Артём, выковыривая вилкой из банки розоватый кусок горбуши.
‒ Кто ж знал, что тут теперь такое, ‒ ответил я, сортируя жестянки на те, что уже скуксились и те, которые можно употребить. ‒ Хорошо, что хлеба захватили.
‒ Может, у деда тут и бутылка-другая залежалась, а? ‒ прищурился мой друг. ‒ Я б махнул стаканец для веселья. А то как-то тут грустненько.
‒ Бутылки Тиныч в наружном погребе хранил, ‒ припомнил я. ‒ На двор идти надо.
‒ Сходишь, может. Посидели бы по-человечески, расслабились. Стресс сняли.
Я кивнул и, отодвинув край одеяла, вышел на улицу. Сумерки за это время стали плотнее, по земле, цепляясь за траву, ползли клочья тумана. Дождь притих, оставив в воздухе мелкую водяную взвесь. Тяжелые брюхатые тучи лениво ползли по небу, обещая вскоре пролиться новой порцией воды. Я прошёл наугад сквозь травянистые заросли к невысокому холмику с коричневой деревянной дверкой: погреб у Тин Тиныча был добротный, большой. И запирался, на наше счастье, лишь на щеколду. «Тут все свои, ‒ объяснял свою беспечность старик. ‒ На виду всё, некому воровать».
Шпингалет немного заржавел, пришлось повозиться прежде, чем он сдвинулся. Я включил фонарик на мобильнике и шагнул в сырую темень. Здесь у Валентин Валентиныча хранились его главные припасы, включая несколько полок с фирменным домашним вином ‒ каждая бутылка заботливо подписана: из чего сделано и год. Я выбрал красносмородиновое, ежевичное и морошковое, решив сразить друга наповал разнообразием вкусов.
С улицы донёсся вой, протяжный, хрипловатый и такой тоскливый, что по спине побежали мурашки. В темноте погреба этот звук пробирал до кончиков нервов. Стены, казалось, сдвинулись, нависли надо мной ‒ того и гляди похоронят заживо. Я поспешил выбраться на поверхность, к тусклому синеватому свету угасшего дня. Рядом с погребом сидел Буран, видимо увязавшийся за мной, и, задрав морду к небу, выводил такие унылые песни, что стало тошно.
‒ Не нагоняй тоску, Буран, ‒ урезонил я пса, и тот, повернув ко мне умную морду, пару раз стукнул хвостом по земле.
Я окинул взглядом молчаливые неподвижные окрестности: разруха и запустение. Проломленные крыши, разрушенные сараи, поломанные деревья, будто по деревне прошёлся смерчем Ангел Судного Дня.
‒ Что же тут случилось? ‒ задал я вопрос вслух.
Мне ответил шуршанием капель вновь начинающийся дождь, и я, свистнув собаку, поспешил укрыться от него в доме.
‒ А с чего ты решил, что деревня три года пустует? ‒ спросил Артём, когда я поделился с ним впечатлением от картины разрушений. ‒ Потому что сам три года сюда не приезжал? А я вот внимание обратил, что некоторые банки с консервами двух и даже однолетней давности, ‒ он продемонстрировал мне опустевшую банку из-под горбуши. ‒ Получается, что твой знакомый жил тут ещё год назад, иначе откуда здесь эти банки.
За ужином мы откупорили Савельинское домашнее, как называл его Тиныч, и засиделись далеко за полночь, обсуждая наши планы на завтрашний день. По койкам нас разогнал хмельной сон, подкравшийся внезапно, утяжеливший и наши мысли, и языки. Да ещё вновь начавшийся дождь, выстукивающий монотонную мелодию.
3
Старик Валентиныч расхаживал по кухне, бурчал что-то себе под нос и бренчал посудой. Весь его вид говорил, что он чем-то недоволен.
‒ Тиныч, ты б присел, ‒ примирительно предложил я. ‒ Сидя удобнее разговаривать.
Тин Тиныч зыркнул в сторону накрытого стола, пригладил рукой растрепанную бороду и с размаху плюхнулся на табурет, словно у старика вдруг кончился завод.
‒ Я что всегда говорил? ‒ спросил он, разливая по гранёным стопкам душистую красную жидкость. ‒ Лес дураков не любит.
К прозрачным стенкам липли мелкие пузырьки, от которых дедово вино играло на языке, а потом шумело в голове, унося тебя от забот и вообще любых мыслей далеко-далеко. Тин Тиныч поддел пальцами с тарелки несколько розовых кружков докторской колбасы, положил на ломоть ржаного хлеба и тут же откусил добрый кусок. Пожевал задумчиво и продолжил рассуждения:
‒ Вот не зря ведь люди правила придумали, как вести себя в лесу. Столетиями же придумывали! На опыте своём, так сказать, выводили-то. Пришёл в лес, значит веди себя прилично. Не шуми, не сори, грибов-ягод без меры не бери, зверья больше надобности не бей. А главное, в места запретные не суйся. Нечего, потому что, там делать. Разбудишь лес, растревожишь ‒ он тебе всяко отомстит.
‒ Ты, Тиныч, сказки что ли сказывать надумал? ‒ со смехом спросил я его. ‒ Неужели про леших и кикимор рассказывать будешь?!
‒ Да при чём здесь это-то? ‒ Тиныч отмахнулся. ‒ Ты бы не зубоскалил над стариком, а плеснул нам ещё красненького. Погоду установить надо, чтобы вёдро было.
«Устанавливать погоду» старик любил и мог под это дело запросто уговорить целую бутылку, тем более, вино пилось невероятно легко и разливалось по телу благодатным теплом.
‒ Леших этих так, для острастки дураков и детей малых придумали, ‒ продолжил дед, когда мы ещё разок «установили погоду». ‒ Лес ‒ он ведь сам по себе сила! Был у нас вот случай. Давно, правда, лет двадцать уж, наверное, прошло. Километрах в шести от нас была деревенька, Власово. Стояла себе сколько лет, а потом приехали к ним… Дом ли купили, так ли у кого пожить ‒ не знаю. Городские, вроде тебя. Местные им сразу сказали, мол, вы к Медвежьему болоту не суйтесь. Места там гиблые, болото же. Но я тебе так скажу: не только в нём дело, не в болоте. В самом лесу сила какая-то есть. Тронешь её, всколыхнёшь ‒ пожалеешь и не раз. Но вы ж городские, учёные все. Куда вам нас, дураков, лаптей деревенских-то слушать! А что в итоге-то? И сами сгинули, и деревню подчистую сгубили! Вся, как есть, пропала.
‒ Как это «пропала»? ‒ не понял я.
‒ А так: была и нет. У наших-то среди власовских родня кое-какая была. Бывало, они друг к другу в гости хаживали. Вот они-то нам и сказали, мол, приехали к нам какие-то, порядки свои тут устанавливают. На болото за клюквой собрались, мы, мол, говорили им, что нельзя, гиблое место, а они только ржут. Ушли на болото и пропали. А нашли их неделю спустя. Мертвые лежат у коряги какой-то, и на лицах ужас такой, что до костей пробирает. И с той поры во Власове неспокойно стало. А потом власовские пропали. Ходили-ходили в гости, а тут ‒ нет и нет их. Наши пошли узнать, что да как. Возвращаются испуганные. Говорят, нет деревни. Ни людей, ни скотины. Одни дома полуразрушенные и всё травой ядовитой заросло.
Валентин Валентинович задумчиво почесал бороду и добавил:
‒ Вот как у нас теперь.
Где-то что-то громко скрипнуло, словно вскрикнуло в испуге, дом перекосился. Воздух сгустился вокруг и потемнел, как если бы небо внезапно накрыла туча. Тин Тиныча заволокло мглой, а он, будто не замечая всего этого, продолжал поучительно вещать:
‒ Не ходите к Медвежьему болоту. Там свои силы властвуют. Лесные. Беспощадные к нам, людям.
Дом тряхнуло как в предсмертной судороге. Моё тело совершило кувырок, переходя в горизонтальное положение. Осторожно пошевелившись, я открыл глаза. Надо мной висел предрассветный сумрак. Я повернул голову и встретился глазами с пристальным взглядом Бурана, в ожидании буравящим меня. Не сразу, но я догадался, чего он ждёт. Встал и открыл ему дверь. Зверь тут же растворился в густом тумане. Я сделал несколько глотков давно остывшего чая, заваренного вчера в небольшом ковшике, и снова вернулся в кровать. Голова ещё слегка кружилась после выпитого домашнего вина. Недавний сон навевал тоску. Вновь, теперь уже наяву, я вспомнил тот давний разговор с Тинычем, когда он предостерегал меня от похода к Медвежьему болоту. Я тогда из вежливости выслушал его историю, покивал и забыл. А сегодня ночью она внезапно вспомнилась, словно память решила во сне восполнить отсутствие хозяина. Или заброшенный вид деревни подтолкнул мысли в этом направлении. Я прикрыл глаза, снова погружаясь в неглубокую предрассветную дрёму, и даже успел увидеть короткий яркий сон: густой лес, сквозь который движется что-то огромное и беспощадное, неся неведомую угрозу всему, что встретится на его пути.
#мистика #хоррор #страшныйрассказ #страшнаяистория #страшнаяисториянаночь #страшное