По главам из книги британского публициста Генри Мейхью (1812-1887). «Лондонские рабочие и лондонские бедняки».
Солдат-нищих можно разделить на три класса: те, кто действительно честно служил в армии и вынужден теперь нищенствовать, те кто был уволен за проступки и, наконец, те, у кого военная одежда и осанка являются чистой бутафорией.
Разница между этими «классами» настолько очевидна, что ее довольно легко обнаружить. У первого из них, собственно, настоящего солдата есть все признаки строевой и казарменной жизни – взгляд, всегда прямо обращенный на человека, к которому обращается проситель; худощавость тела, худое лицо, нормальные бакенбарды, строгий подбородок и глубокая линия под ним от уха до уха (от ремешка шлема). Такой нищий всегда носит с собой все свои бумаги, где все доскональным образом описано – где он был ранен и где проходил службу; солдат очень скромен в определение своей личной доли славы.
Настоящий солдат дает мало сведений о ходе какого-нибудь сражения, где ему приходилось участвовать, за исключением дел своей роты, и в ходе беседы говорит больше о личных качествах своих офицеров и товарищей, чем об их доблести. Спрашивайте его и так, и эдак, но такой нищий никогда вам не признается, что ему приходилось убивать людей на войне. Свое молчание по воду боевых действий, солдат компенсирует бесконечным ворчанием о плохой провизии, негодных постоялых квартирах и тому подобных лишений, с которыми ему приходилось сталкиваться по ходу службы.
Рядом с ним почти всегда марширует жена – высокая рослая женщина, выглядящая так, словно долгие годы стирки в казарме и её сделали наполовину солдатом. Несмотря на то, что он оборван, в нищем солдате есть некоторая элегантность, заметная по начищенным сапогам, блестящему козырьку фуражки и по тому, как аккуратно сидит кожаный ремешок под нижней губой. Он неизменно носит с собой палку, а когда мимо него проходит действующий служака, нищий бросает на него какой-то странный взгляд – как бы полузавидующий и полусочувствующий, дескать, «хоть ты сыт и одет лучше меня, но зато не так свободен!»
У такого бывшего солдата разные занятия, он вовсе не проводит все время попрошайничая – подержит лошадь, наточит ножи и почистит сапоги, посидит натурщиком у художника. Попрошайничество он ненавидит, и прибегает к нему как к совсем уж крайнему средству.
Ну, а если кто-то спросит – в чем же дело, почему такой человек, готовый честно работать, не может эту работу найти? Что же, ответ может быть применим ко всем обездоленным из низших классов: главная беда такого отставного солдата – невоздержанность.
Второй вид солдат-нищих – один из самых жестоких и опасных нищих. Его не укротила даже полковая дисциплина, непокорность во всей его натуре – он был изгнан из армии и теперь охотиться в обществе. Такой попрошайничает редко и его опасно встретить после наступления темноты на пустынной дороге или в безлюдном переулке. В самом деле, хотя и такой бывший солдат с полным основанием должен быть причислен к тем, кто не хочет работать – он не совсем нищий и довольно близко подходит к перечню уже воров.
Третий тип уличных солдат попрошаек уже совершенный самозванец. То ли случайно, то ли бутафорски он наделен поврежденной конечностью или лицом, старая военная шинель для него как платье прогоревшего торговца, уволенного докера, или роба механика-инвалида. К своему костюму он очень внимателен, выправка у него самая военная, он держит шею прямо и неподвижен как статуя. На многолюдных оживленных улицах он стоит с бумажкой с просьбой о пожертвовании – она на нем смотрится, как этикетка на графине.
На тихих улицах и в деревнях, бумажку он уже убирает и собирает «по капле», устно вызывая сочувствие у прохожих. Такой нищий изобретательный и очень плодовитый лжец, свои фантазии он строит на таких событиях, как недавняя война в Крыму и мятеж в Индии.
Однажды я шел по дороге, и ко мне подошел мужчина, одетый в старую военную гимнастерку, фуражку, как у мальчика из приюта и рваные штаны. Он был бос, хромал опираясь на палку, правый рукав был пуст и подвязан на груди. Скорбным измученным голосом он произнес:
- Пожалуйста, ваша честь, окажите милость, подайте бедному солдату, потерявшему правую руку в сражении при Инкермане…
Я взглянул на него и имея значительный опыт в наблюдение таких вот представлений, сразу понял, что он «играет».
- В каком полку вы служили?
- В Тридцатом, сэр.
Я посмотрел на его пуговицы и прочел – «Тридцатый»
- Я ничего не ел со вчерашнего дня, тогда часов в пять вечера одна добрая барышня дала мне хлебца… продолжал он.
- Хм, Тридцатый… - повторил я – я немного знаю этот полк. Кто был у вас полковником?
Нищий назвал мне правильное имя, которое ему без сомнения и так сообщили заранее.
- Как долго вы были в Тридцатом?
- Пять лет, сэр.
- В этом полку у меня был однокашник, капитан Торп, высокий мужчина с рыжими бакенбардами, вы знали его?
- Там был капитан, сэр, с большими рыжими бакенбардами, кажется, его звали Торп, но он не был капитаном моей роты, так что я не знаю наверняка, - ответил попрошайка после притворного колебания.
- Тридцатый, это ведь один из полков, что высадился одним из первых?
- Да, сэр, именно так.
- Ты наглый самозванец! «Тридцатый» вообще не выходил до весны пятьдесят пятого года! Как ты смеешь говорить, что принадлежал к тому полку? (соответственно, и в Инкерманском сражении, произошедшем 5 ноября 1854 года, данный субъект никак не мог принимать участие).
Мужчина на мгновение побледнел, но собрался и сказал:
- Я не хотел перечить вам, сэр, боялся, что вы рассердитесь и не дадите мне ничего.
- Очень вежливо с вашей стороны, но все же у меня большое желание отдать вас под стражу, но… послушайте, я дам вам шиллинг если вы расскажите мне, кто вы такой и вообще откуда взялись.
Он оглядел дорогу, смерил меня взглядом и отказавшись от мысли о сопротивлении, сказал:
- Ну, что же, сэр, если вы не будете слишком строги к бедному человеку, которому так или иначе трудно добыть корку хлеба, то я не прочь вам сказать о том, что никогда не был солдатом.
Далее, я привожу разговор с его слов.
Я не знаю, кем были мои родители. Самое раннее, что я помню, так это как бегал по берегу реки Темзы, чтобы найти что-нибудь во время отлива. Я попрошайничал, помогал держать лошадей, и не всегда спал под сухой крышей. У меня не было ни чулок, ни ботинок, пока я не стал уже взрослым. Полагаю, сейчас мне около сорока.
Целых два года у меня была крыша над головой, одна старушка, держащая магазин тряпок и всякого железного скарба возле реки, приютила меня. Мы называли её «няня», но она выгнала меня, когда я украл несколько старых гвоздей. Я был голоден, когда сделал это.
Я был нищим всю свою жизнь и как только не попрошайничал. Я не могу сказать, что, если увижу что-нибудь лежащее прямо под рукой и не возьму этого. Потом один джентльмен взял меня к себе слугой, у меня было хорошея место, одежда, говядина и пиво, но я не выдержал такой жизни и сбежал. Руку я потерял, когда мы с товарищем занимались браконьерством – его ружье случайно выстрелило, я был ранен. Сначала и внимания не обратил, но был вынужден пойти в больницу и вот…
- Не кажется ли вам, что вы могли бы все-таки работать? Это было бы более прибыльно – сказал я нищему после того как он закончил свой рассказ.
- Ну, сэр, пожалуй, я мог бы. Но не решаюсь, это стесняло бы меня.