Свет падал между шторами. Он делил комнату надвое у окна, а дальше растворялся в симметрично построенном пространстве шкафа, кровати, тумбочек; как будто его не было, а он, все-таки, был.
«А если шторы задернуть, света не будет. И меня не будет. А сейчас свет есть. И я есть»,- Лена медленно покачивала коленом, лежа на кровати. Когда колено попадало под солнечный луч, его обволакивало теплым сиянием светлого пушка, когда уходило в тень: становилось бледным и строгим как на художественной черно-белой фотографии. В первом случае было приятно смотреть и немножко щекотно в груди, во втором: было грустно и от того тоже приятно. «Я могла бы быть кошкой. Но кошек я не люблю. Поэтому лучше мне быть собакой. Лохматой и веселой. А почему я не веселая? Зато лохматая. Потому что не собака. А кто я? Я – Лена. Пыльно в комнате. Не убиралась три недели. Нет… месяц. Теперь солнце и стало видно, что не убрано. А если шторы задернуть, то будет не пыльно и убираться станет некому. Саша не приходит, не звонит. А зачем ему звонить? Я ему все сказала. Он сначала смеялся, потом кричал, а потом собрал вещи и ушел. А я не плакала. А потом, когда ушел, плакала. Он сказал: «Тебя ничем не расшевелишь! Дрянь!» Я засмеялась. А потом плакала. Он раньше всегда потом звонил. А теперь не звонит. Наверное, у него кто-то уже был. А я не знала. Ну и хорошо, что не знала. А, может, не было. Если бы кто-то был, я бы почувствовала. А я ничего не чувствовала. Я устала». Ветер дохнул в штору: открылся кусок белой рамы, ветка ясеня с пыльными узкими листочками, выцветшего городского не зеленого цвета. «Как голая. И я голая. Трусы не в счет. Рама голая и ветка. Как будто переодевалась за шторой, а ветер задрал и теперь качается на свету передо мной и перед всеми. На соседку с первого этажа похожа. Такая же бесцветная, всегда одинаковая, мотается туда-сюда и никуда из этого поганого двора не выходит. До магазина и обратно не считается. Не могу больше ее лицо видеть и голос громкий слышать. И ветку эту больше не могу видеть. Надо выйти на работу. Деньги скоро кончатся. На работе хоть что-то новое. На какую работу? Меня же уволили. Сказали: ты не вписываешься в наш коллектив, тебе лучше поискать другое место. Три года вписывалась, а теперь не вписываюсь». За окном раздался надрывный детский крик: «Мамааа! Ну пожалуйстааа! Мамааа! Подождиии! Я зефирушку хочу!! Мамааа!». Потом грубый звук сильного шлепка. Крик перешел в бессвязное рыдание: «Маммаа!». «Ненавижу детский крик. И мамаш этих тупых ненавижу. Топчутся в пыли весь день со своими сопливыми орущими сокровищами. «Мы всю зиму проболели. Мы на лепку записались, но ходить не будем, наверное. Нам доктор сказал: мороженое только по праздникам…». Какие у них праздники? С воплями, шлепками, соплями и руками, липкими от сладкой дряни. Фу». Лена передернулась. Вздрогнули наросшие на животе небольшие складки. Лена пощупала складки, вытянулась: складки расправились, живот стал почти плоским, груди красиво разошлись. «Надо жрать меньше и спортом заняться. Какое: жрать поменьше. Ты когда последний раз в магазин выходила? Доедаешь макароны, картошку, всю в глазках, и консервы, на задних полках забытые. Вот от этого и жиреешь. Ешь мало, но дрянь всякую». Мобильный заиграл задорную дискотечную песенку. На экране коротко высветились буквы: «МАМА». Звонок давно уже раздражал Лену, но поменять его было лень.
-Алло. Да. Привет.
-Здравствуй, доченька. Ну как ты. На работе?- мама жила в Калуге, приезжала к Лене редко, хотела бы чаще, но боялась надоесть. Каждый раз, приезжая, старалась быть полезной, что-то убрать, приготовить, купить. Лену это раздражало еще сильней, чем, если бы мама ничего не делала и через один - два дня мама, вздыхая, уезжала. «Я Тамаре Михайловне обещала помочь сына по русскому подтянуть», - говорила она, стараясь не глядеть на Лену, быстро собиралась.
« Давай до вокзала подброшу. - Не надо, я на маршрутке, очень удобно. - Ладно, пока. Доедешь - напиши». Мама работала раньше учительницей русского и литературы.
-На работе, мам.
-А что у тебя так тихо там?- мама попыталась изобразить иронию.
-Обеденный перерыв.
- В 11 часов! Ты так рано обедать ходишь?
-Мам, что ты хочешь? У тебя все нормально? Мне работать надо.
-Нормально. Ты же говоришь, ты на обеде. Ладно. Пока.
Лена с облегчением отбросила телефон на соседнюю подушку. Она продолжала спать на кровати с двумя подушками и двумя одеялами. Перекатывалась с одной на другую, зарывалась в них. Постельное белье считалось красивым и дорогим. Купила его, когда Саша должен был прийти первый раз. Тогда подумала: «На свадьбу такое дарят». «Белье поизносилось.»-думала Лена: «Все поизносилось. И я тоже. И вся жизнь. Я тоже была дорогая и красивая. Когда это ты была дорогая и красивая? Была. На работе Виталий один раз сказал: « Жаль, Лена, я никогда не смогу зарабатывать столько, чтобы позволить себе подойти к такой роскошной девушке как Вы!». Очень даже смог бы. Вот Саша так никогда не говорил. Жалко. Пошлятина, конечно, но я бы его одернула, посмеялись бы, а все равно было бы приятно. Что я хотела, пока мама не позвонила? Сбила. А! Надо в магазин сходить. Лень. Еще есть еда.». Лена представила себе, как выходит в подъезд, с сочащимися из-под дверей запахами пережаренных котлет с луком, открывает с усилием сломанную дверь на улицу. В подъезде обязательно встретится кто-нибудь из соседей. Наверняка, тетка со второго этажа с лживой улыбкой и расспросами, виснущими на языке. Что ни ответишь – будет кивать и не верить. Как будто Лена преступница и она это знает, но до поры до времени спускает с рук и не сообщает куда следует. Двор, неуютность под чужими взглядами. Всем что-то нужно от тебя. «Это та, которая тут с мужиком таким богемным ходила всё. Небось, надоела ему, бросил. Одна теперь ходит». Лену передернуло. Магазин уже не хотелось себе представлять. Она вспомнила, что такой же двор в детстве звал ее к себе непонятным счастьем, загадкой, обещал смех, веселье, любовь каждой лавочкой, каждой лужей, кустами за детской площадкой, старой трансформаторной будкой- крепостью, невиданной красной каруселью, сломанной алкашами на второй день, но от того еще более притягательной и волнующе незаконченной. Когда выбирала квартиру в Москве, приехала по объявлению и на сердце потеплело. Все разговоры о новых современных домах, все, что она объясняла маме и подругам о преимуществах новостроек, инфраструктуры, прикидывая, на что хватит скромных накоплений, внезапно пополнившихся огромной по калужским меркам суммой от продажи, завещанной бездетной теткой, роскошной генеральской квартиры в центре Калуги; всё рухнуло перед согревающей картиной кирпичной пятиэтажки, старых тополей, ясеней и яблонь. Как во дворе детства. Дальше Лена уже невнимательно оглядывала квартиру. В голове звучали слова школьной подруги Тани-риэлтора: «Обрати внимание на …», но Лена не обращала внимания. Она подошла к окну, вздохнула и, позабыв Танины наставления о правилах торга, сказала: «Я согласна».
Что-то было в этом воспоминании, заставившее Лену поморщиться. Она поджала губы и села на кровати. Заученность. Она привыкла думать эту мысль тепло до радости в груди, до шипучки в носу. А тепло давно ушло. Не сходятся привычка и настоящее чувство. «Может, я, наконец, повзрослела?Постарела, повзрослела, подросла…». Зато ей стало, вдруг, легко и свободно. Ну или легче. Разошлись в голове стиснутые створки. «Вот»,- Лена качнулась и спрыгнула с кровати: «А я считала психологов идиотами. А Кирилл мне еще когда говорил, что очень важно не остаться заложником детских желаний, воспоминаний. Жить настоящей сегодняшней жизнью. Как все просто! Не нужна мне вся эта дурацкая ностальгия. Не нужно искать сегодня то, что было вчера. Двор детства, щенячьи радости. То тепло уже не вернешь и не воссоздашь. Вспоминай о нем и улыбайся. У какого-то французского писателя, Саша книжку давал, это называлось «обещание на рассвете». Идем дальше. Хватит киснуть». Лена почти прыжками перемещалась по квартире. От изъеденного ленью шарканья и ворочанья не осталось следа. На кухне постоянно без звука работал телевизор. Сейчас по нему шла реклама детских подгузников. Совершенно сухой идеальный малыш тянул ручки к смеющейся маме. Лена остановилась напротив. Медленно села на стул. Реклама уже кончилась, а Лена все сидела неподвижно и смотрела уже куда-то мимо телевизора, мимо стены, окна, занавески. «Сижу и улыбаюсь как эта образцовая мамка из рекламы. Ну и что! Да. Хватит глупости говорить себе, маме, подругам. Я люблю детей. Слышите?! Лена Бакирова любит детей! Она хочет ребенка. Сейчас. Неважно от кого. Разберемся». Лена опустила голову, прижалась щекой к деревянной столешнице и с удовольствием потянулась.
Из прихожей раздалось щелканье ключа в замке и дверь медленно отворилась. «Саша. Совпало! Только у него и у Таньки есть ключ», - Лена торопливо вздохнула и стала тихо смотреть наискосок через проем короткого коридора
Из за двери показалась рука в куче фенечек. Рука нащупала выключатель. Загорелся свет в прихожей. В дверях стояла Таня. Лена сглотнула воздух: «Ну и ладно. Получше папу найдем тебе доченька. Ух. Уже доченька»,- улыбнулась Лена. Таня прикрыла дверь и, не снимая кеды ,прошла в комнату. «Дурында подслеповатая. Ничего не видит. Ну-ка, ну-ка, затихнем», -Лена осталась сидеть на кухне, прислушиваясь к шагам подруги. В комнате зазвонил городской телефон. Лена привычно дернулась, но передумала. Таня нашарила трубку под завалом журналов на тумбочке.
-Алло. Здравствуйте. Да. Это квартира Бакировой. А кто ее спрашивает. Понятно… Лены нет… Нет… Попозже не надо перезванивать. Что Вы хотели? Лена умерла месяц назад. Сердечный приступ. Да. Очень жалко.