"Семья Василия относилась к нему потребительски, все требовали денег, хотя кроме него никто не работал, причём запросы их росли не по дням, а по часам. Когда он собрался в отпуск, впервые за много лет, устроили скандал. И тогда Василий решился на страшное…"
Дальнобойщик Василий собирался в очередной рейс. Ну, как собирался, скорее, просто готовился. Попарился в баньке, поспал, выпил кваса – за день до рейса даже пива не употреблял, знал, чем это чревато. На работе его уважали коллеги, ценило начальство. За двадцать лет – ни одной аварии, ни единого серьёзного нарушения. Машина всегда отлажена, вылизана, проверена. Даже старенький КАМАЗ, на котором он раньше работал, всегда работал безотказно, а сейчас он получил в распоряжение новенький Вольво, а также самые выгодные рейсы.
Однако в последнее время стало всё труднее проходить медосмотры. Нет, спиртным он не злоупотреблял так, иногда после рейса, с устатку, и то, не каждый раз. Но старый, опытный доктор всё равно качал головой, и цокал языком: «В отпуск тебе надо, Петрович, в отпуск. Нельзя так, без отдыха!». А в последний раз, уже после рейса, прямо заявил:
– Всё, друг любезный. Пиши заявление на отпуск, я начальство подгоню, чтоб не тянули. Зарабатываешь ты хорошо, купи путёвку в какой-нибудь Таиланд или ещё куда, переведи дух, расслабься, наберись сил, а потом, посвежевший и отдохнувший – на новые трудовые подвиги.
– Хорошо, я подумаю… – пробормотал Василий, как-то не очень хотелось ломать налаженный график, куда-то ехать…
– Вася, ты не просто подумаешь, а завтра же подашь заявление. Ещё в один-два рейса я тебя выпущу, а потом – извини. У тебя нервная система изношена, ты что, хочешь в дороге инфаркт схватить? А мне отвечать потом? В общем, я своё слово сказал. Или ты уезжаешь на отдых, или я не допускаю тебя до рейса – работай слесарем или механиком, как знаешь!
А основания для расшатывания нервной системы у Василия были, и очень веские. Его жена Марина, или, как она предпочитала называть себя, несмотря на почти пятьдесят лет, Маришка, как была красивой и глупой куклой, так ею и осталась. Любила говорить с придыханием, охать и ахать, складывать ручки на груди, или протягивать их к собеседнику, неожиданно сбиваться в разговоре на слёзы и всхлипывания – только что в обморок не падала.
Сын Эдик пошёл в маму, такой же экзальтированный и нервный, работать толком не мог и не хотел: начальство не понимало и не ценило, платили мало, работать заставляли много, в общем, не царское это было дело. При всём при этом, умудрился жениться на такой же пустышке Аллочке, которой быстренько заделал одного за другим двух пацанов. Сладкая парочка лентяев в полном смысле нашла друг друга. Они заняли самую большую комнату и превратили её в некое подобие хлева: на широкой тахте спали супруги, старшему соорудили какое-то подобие гнезда из тряпок, и только младший спал в кроватке, которую привезли какие-то родственники.
На тахте кроме Эдика с Аллой валялись вперемешку грязные и неиспользованные памперсы, мокрые простыни и пелёнки, грязные тарелки и детские бутылочки, кастрюли с засохшими объедками, и прочая дрянь. В комнате стояла застарелая вонь, её обитатели ходили в засаленных и замызганных халатах, и мылись только после скандалов со стороны Василия. Также немного помогали обещания перекрыть финансовую поддержку, но это был скользкий путь, потому что сразу поднимался вой. Аллочка на полном серьёзе считала, что если она родила двоих, то полностью выполнила свои обязанности перед Родиной и семьёй, и теперь все вокруг обязаны кормить её и детей, содержать их и воспитывать.
Если и это не помогало, подключалась тяжёлая артиллерия: тёща Елена Сергеевна, удивительным образом сочетавшая в себе природную чистоплотность и хозяйственность с попустительством к внучке и её мужу в вопросах элементарной гигиены и отношения к работе. На все претензии Василия она отвечала классическим: «Она же мать двоих детей!», как будто это освобождало её от необходимости убирать в комнате и мыться.
За Эдика заступалась и жена Маришка:
– Не нападай на сына, он старается, но сейчас работу найти трудно. Все злые, хотят только мальчика эксплуатировать и денег не платить!
– Так пусть к нам на автобазу идёт! Я присмотрю, чтоб не обижали зря!
– Кем он там пойдёт? – заламывала руки жена.
– Помощником слесаря, механика, разнорабочим в конце концов. У нас начальство адекватное, платят нормально, трудоустройство официальное.
– Васенька, ну что ты говоришь! Разнорабочим, в грязный, холодный цех!
– У нас в цеху, между прочим, чище, чем в ихнем свинарнике! – злился супруг.
– Как ты можешь так говорить! – Марина заламывала руки и шмыгала носом, – наш мальчик не приспособлен для такой ужасной работы!
– А для какой работы он приспособлен? – терял терпение Василий. – Ему скоро двадцать пять, а он только и способен, что детей запуливать!
– О, зачем ты так жесток? – плакала жена. – Неужели для мальчика не найдётся у вас приличной работы?
– Должность замдиректора ему подойдёт? – с едким сарказмом спрашивал Василий. – Я поговорю завтра.
– Поговори, милый! – на полном серьёзе вскидывалась Марина. – Я знала, знала! Ты добрый у меня!
Он выходил из комнаты, сжав зубы, чтоб не заржать сквозь слёзы, но тут появлялась дочка Ира, у которой всегда было к нему одно обращение: «Папа, дай денег!» Деньги нужны были ей постоянно: на новую блузку, новые туфли, на кафе, на новый смартфон (с таким, как у меня никто уже не ходит!), на сдачу зачётов, на день рождения очередной сокурсницы, и ещё Бог знает на что!
Одно время он завёл ей банковскую карту и с зарплаты перевёл на расходы определённую сумму – на месяц вперёд. Но уже через неделю Ира снова пришла к нему с требованием денег. Причём она не подлизывалась, не просила, а просто требовала, и закатывала форменные истерики при отказе.
А сегодня вечером в спальню вбежала Маришка, раскрасневшаяся, сияющая, взбудораженная.
– Васенька, милый, ты представляешь, нет, ты не представляешь! Это чудо, просто чудо!
– Какое ещё чудо? – мрачно спросил Василий.
– У нас будет ещё один ребёночек!
– У кого это, «у нас»? – вытаращился глава семьи.
– Ну как, у кого! У Эдички и Аллочки! Я чувствую, прямо вот чувствую – это будет девочка, маленькая, хорошенькая девочка!
– Какая девочка? Ты понимаешь, что происходит? – он просто задыхался от гнева. – Эти два паршивых кролика не умеют пользоваться контрацептивами? Таблетками, спиралями, презервативами, наконец? Я не знаю, как они могут сношаться в такой грязи, но если уже делают это, пусть предохраняются! Двоих заделали, теперь ещё третьего надо? А потом Ирка в подоле приволочёт, или, чего хуже, найдёт себе мужа, такого же, как брат, и они устроят тут чемпионат по скоростному сношению – кто больше деток настрогает?
– Почему ты такой злой, Вася? – заламывая руки, шептала жена.
– Потому, что всё это кодло кормить мне одному! Никто, кроме меня здесь не работает, никто денег не приносит! Ах, нет, пардон, тёщенька пенсию получает, которую тратит на себя.
– Что здесь за шум, и меня вспоминают? – в комнату зашла крепкая семидесятидвухлетняя тёща, Елена Сергеевна. – Любимый зятёк решил копеечкой попрекнуть? А не забыл зятёк, что в моём доме живёшь? Что пришёл сюда голозадый, ни кола, ни двора, что тёща-змея тебя приняла, обласкала, жить оставила?
– Да что вы говорите, Елена Сергеевна! А вы не забыли, что зять-голодранец за двадцать пять лет в этом самом доме два капремонта сделал, всю сантехнику поменял, мебель купил и прочее?
– Подумаешь, мебель он купил! Ты здесь никто, понял? Вот выгоню тебя из своего дома, будешь тогда знать!
– Ага, выгоните, значит? Ну-ну. А я вот возьму и уйду. Но уйду один. А всю эту голодную кодлу оставлю вам, на вашу пенсию. И внученька Ирочка к вам побежит: «Бабушка, дай денег, у Леськи день рождения завтра!» А внученьке Аллочке на памперсы надо, и всем жрать хочется. А зятя-голодранца нет уже, его из дому выгнали вместе с зарплатной картой!
– Васенька, Васенька, не надо, Елена Сергеевна пошутила, давайте не будем ссориться! – несчастную Маришку аж трясло, так, что он даже пожалел её.
Махнул рукой, посмотрел на часы – можно потихоньку выходить, прогуляться пешочком до автобазы.
– В общем, так, я на работу, иду в рейс, а приеду – сразу в отпуск ухожу, врач велел отдыхать. Вот и отдохну от вас от всех, кубла вашего змеиного, а вы пока поживёте без меня и моих денег, подумаете. Впрочем, ладно, с отпускных немного вам оставлю, чтоб с голоду не подохли, да помнили, благодаря кому существуете!
Он вышел из комнаты и направился к выходу, а за спиной взвились женские голоса:
– Как же так, почему отпуск, я не понимаю! – это жена.
– Вот он, кормилец твой хвалёный! О-о-отпуск у него, видишь ли! Устал, бедненький, отдыхать едет, по бабам, наверняка, а мы тут, крутись, как хочешь! – это тёща.
– Кубло змеиное! – ещё раз пробормотал Василий, и свирепо добавил. – Твари! Горите вы синим пламенем!
Он медленно шёл прогулочным шагом, купил себе мороженое и наслаждался его вкусом. Отключил телефон, чтоб змеюки не достали, и перекатывал в голове интересную мысль, навеянную разговором: а вот взять, и реально уйти из этого кубла. Ну да – тупо подать на развод, общего имущества у них с женой нет, несовершеннолетние только внуки, за которых отвечают родители, так что разведут быстро, без проблем. Впрочем, Ирке ещё восемнадцати нет, ну, там меньше года осталось, будет платить алименты недолгое время, не страшно, капля в море. Зато как будет здорово жить одному! С его-то доходами можно квартиру снимать, или в ипотеку взять однушку. Змеюки его не найдут: адреса не знают, симку он поменяет, а на автобазу соваться им бесполезно: начальство будет на стороне ценного работника, и пройти внутрь они не смогут, охрана строгая, режимный практически объект.
На душе стало легче и спокойнее. Он посидел ещё на лавочке в парке, купил в соседнем магазинчике дешёвых сосисок и покормил бездомных животных: трёх котов и двух собак. Звери ели аккуратно, друг на друга не бросались, понимали, что кушать все хотят. Умилился такой дружбе – вот ведь, кошка с собакой прекрасно уживаются, не то, что некоторые! Он даже погладил одного рыжего, а тот прыгнул на скамейку и стал об него тереться и мурлыкать.
– Вот уйду я от своих змеюк, сниму квартиру и тебя к себе заберу, будешь со мной жить, – тихо сказал Василий, и Рыжий в ответ понимающе мявкнул.
В общем, к началу рейса Василий вновь приобрёл спокойствие и хорошее настроение. Пока пробирался по городу и ближним пригородам, особо отвлекаться на посторонние мысли не было возможности, но потом, когда помчался по трассе, смог вернуться к прежним своим думам – его богатейший опыт и отлично отлаженный автомобиль позволяли управлять автоматически, практически не задумываясь над своими действиями. Он вдруг задумался, какая нелёгкая занесла его в этот дом со змеями, вернее, откуда всё началось, почему он женился тогда не на Оле, а на этой истеричной кукле Маришке?
Олька, Оленька, Оленёнок… его любовь с начальной школы – они всегда были рядышком, сидели на одной парте, участвовали во всех мероприятиях, вместе шли домой, танцевали на дискотеках только друг с другом, а в девятом классе впервые попробовали те самые, взрослые отношения – он стал у неё первым, как и она у него. Потом служил в армии, а она честно его ждала. Он до этого получил права, машины любил и понимал, водил отлично, уверенно, даже с некоторым шиком, поэтому вскоре вышел на блатную должность командирского водителя.
С прекрасной характеристикой от командира части и опытом вождения он без труда поступил на работу в таксопарк, стал неплохо зарабатывать и готовиться к свадьбе. Сначала они думали не спешить. Но Оля объявила, что беременна, поэтому свадьбу стали готовить в срочном порядке. Родители с обеих сторон выбор одобряли, избранников знали с детства, поэтому обговаривались только технические вопросы: как гулять свадьбу, и где молодые будут жить.
Впрочем, и эти вопросы решались спокойно: гулять по-простому, всей сельской улицей, как исстари повелось, жить поначалу у родителей мужа, параллельно строя свой собственный дом, на участке, который получили Олины родители. Рад ли был Вася? Вроде и рад, умом понимал, что Оля – его судьба, но не замирало радостно сердце, не мечталось сладко, всё было выверено, спокойно, обстоятельно. Он представлял себе будущую семейную жизнь, как он приходит со смены, уставший, голодный. Оля встречает его ласковым поцелуем, разогревает ужин, пока он смывает с себя грязь и усталость. Он ужинает, а потом? Ну, наверное, телевизор, что там ещё положено семейному человеку?
Ночью он получает все предусмотренные статусом утехи – родные, привычные, без всяких сюрпризов… Он вдруг со смущением подумал, что никогда не имел отношений с другой женщиной кроме Оли, ни с кем другим не был в постели. А интересно, как это делают иные бабы? Он даже думал подкатить к диспетчерше Любе, которая, как говорили мужики, не отказывает никому, но так и не решился.
Так оно всё и катилось по предназначенным для этого рельсам, всё делалось без его участия, с одной стороны радовало, что не нужно думать ни о чём, кроме работы, а с другой – почему-то раздражало. И вот тогда и произошла эта встреча. Он ехал с заказа – отвозил в пригород пожилую супружескую пару, как видно было из их разговоров, ездивших в гости к внукам. Отвёз, получил расчёт и неплохие чаевые, решил ехать в город, не ожидая попутных пассажиров, а завернуть на автостанцию, может, попадутся попутные.
Автобус только отошёл, на станции почти никого не было, только тощенькая, щуплая девушка с огромным старинным квадратным чемоданом на застёжках и толстой дорожной сумкой через плечо. Она трагически заламывала руки, что-то бормотала, на глазах выступили слёзы. Василий подъехал поближе, высунулся в окно:
– Что, на автобус опоздала?
– Да, я так спешила, так спешила, и всё же не успела, – и залилась слезами.
– Ладно, садись, подвезу. Ты же в город?
– Да, я хотела в город… Но у меня деньги только на автобус, я не могу позволить себе такси!
– Садись, – повторил он, – всё равно порожняком еду, подвезу тебя.
– О, спасибо, спасибо вам, добрый человек! – и она принялась запихивать свой чемодан на заднее сиденье. Он крякнул, обошёл машину, отобрал угловатое чудовище, с трудом запихнул его в багажник. «Как она вообще его до станции дотащила?» – мелькнула мысль.
Девица села вперёд, поставила на колени сумку, и они поехали. Познакомились. Она представилась смешным именем Маришка, и он умилился этому. Оля всегда была Олей, все ласковые прозвища он держал при себе, так как она их не любила. Маришка попеременно плакала, смеялась, заламывала руки, всплескивая ими очень театрально и манерно. Вообще, из разговоров с ней он понял, что она глупа просто до умиления, но это ему нравилось, на её фоне он чувствовал себя профессором, не то, что возле умницы Оли.
Маришка рассказала, что ушла от злого мужа, добавив зачем-то, что мужем он только называется, они не расписаны. Обещал ей золотые горы, но потом она ему надоела, он нашёл себе другую, а её выставил за дверь. Теперь она едет к маме, старенькой, больной мамочке, с которой будет жить в её ветхом доме, и плакать о несбывшемся.
Дом, куда Василий привёз свою пассажирку, и правда был старый, запущенный. «Старенькая, больная» мамочка оказалась весьма бодрой женщиной слегка за пятьдесят. Она резво выкатилась из калитки, заохала, заголосила, обняла плачущую дочь, и сама заплакала. Василий вызвался затащить чемоданище в дом, и затем стал прощаться.
– Нет, нет, что вы, милый Василий, – запричитали женщины хором, – мы просто так вас не отпустим, вы нас так выручили, давайте мы вас хоть чаем напоим!
Стали быстренько накрывать стол, кипятить чайник, ставить на стол хлеб, масло, колбасу, печенье.
– Ешьте, Васенька, не стесняйтесь, вы, наверное, проголодались!
Васенька особо и не стеснялся, он и вправду хотел есть. Кроме этого, его разбирало любопытство – он никогда не встречался с таким типом женщин. Маришка носилась из кухни в комнату за какими-то блюдцами из серванта, в кладовку за вареньем. В какой-то момент Василия обожгла крамольная мысль: а интересно, какова эта Маришка в постели? Его даже бросило в жар, а девушка, словно прочитав его мысли обернулась, и посмотрела на него с улыбкой.
Они ещё немного посидели за чаем, причём несколько раз Маришка, проходя мимо, словно случайно задевала его бедром. Мама, Елена Сергеевна, рассказывала об их тяжёлой жизни, отсутствии мужской крепкой руки, и обе они без устали восхищались любезным Васенькой – какой он хороший и добрый.
Вышли провожать на крыльцо, покосившееся и грозящее рухнуть. Он почесал в затылке и предложил послезавтра заехать починить. «Завтра не получится – у меня выходной. Будет подозрительно, если куда-то уеду» – подумал он, и тут же усмехнулся про себя: «Вот, зараза, ещё не женился, а уже не могу делать что хочу!»
Он ещё немного поездил по городу, поработал. Вечером остался дома, никуда не пошёл, сославшись на усталость. Назавтра пришлось идти к невесте, неудобно было дома оставаться. Олины родители куда-то уехали, и она затащила его в постель – несмотря на беременность, никогда не упускала возможности получить удовольствие. Вася не очень был расположен к интиму: жива ещё была память о вчерашней странной встрече. Но в какой-то момент он вдруг представил на месте полненькой, крепкой, спокойной Оли худенькую экзальтированную Маришку, и желание накатило на него с необычайной силой.
Он ушёл от невесты пораньше, сославшись на то, что надо отдохнуть перед сменой. Однако спал неспокойно, и видел во сне Маришку, заламывающую руки характерным жестом, но при этом полностью обнажённую…
Ездил по заказам, развозил пассажиров, а сам думал, ехать к Маришке, или нет. И всё-таки поехал, чинил крыльцо, слушал болтовню молодой женщины, и в который раз поражался её глупости, и своему желанию опрокинуть её прямо на доски крыльца, и грубо овладеть. Понимал, что делать этого нельзя, но останавливал его не голос разума, а присутствие в доме Елены Сергеевны. Его опять напоили чаем, а Маришка, выйдя провожать, на крыльце быстро прижалась к нему, поцеловала и прошептала жарко: «Завтра приезжай после обеда, мать уедет, я одна буду!»
Назавтра он уже не колебался, приехал к трём часам пополудни, загнал машину во двор, зашёл в дом. Не дошло даже до чая: они стали жарко целоваться прямо в прихожей, и Василий, зверея от желания, потащил её к дивану, стоявшему в гостиной. Он даже представить не мог, что женщина может отдаваться с такой страстью – Маришка всхлипывала, стонала, плакала и смеялась, взахлёб бормотала какие-то стихи или не стихи, он не разобрал. Лежал потрясённый, сладко опустошённый, с дрожащими руками.
Еле нашёл в себе силы вернуться домой. Приезжал ещё два раза, и всегда так подгадывал, что её матери не было дома. А потом тихо собрал вещи, документы, и рано утром уехал вроде бы на смену, а на деле – к Маришке. Он словно окунулся в омут с головой, ничего не видел, и не слышал вокруг. Когда родители с Олей нашли его и бросились разбираться, парочка сидела, обнявшись в дальней комнате, предоставив тёще разбираться с бывшей невестой и своими родителями.
Вскоре те ушли. Оля не стала добиваться возвращения жениха, вычеркнула его из своей жизни, как, впрочем, и родители. Ему было всё равно, он словно отрезал от себя старую жизнь, как будто её не было…
***
Василий отвлёкся от воспоминаний, надо было съезжать с трассы, пробираться по пригородным дорогам к месту назначения, разгружаться, оформлять документы на обратный путь, получать контейнер с оборотным грузом. Отправился в путь рано утром, выехал на трассу, и вновь задумался. Как же так получилось, что глупенькая, но восторженная жена и нахваливающая его тёща превратились в ядовитых змей? Почему его дети выросли лентяями и захребетниками?
Вскоре после того, как они начали жить вместе, Маришка всё так же патетически сообщила ему о своей беременности:
– О, милый мой! У нас скоро, совсем скоро будет малыш! Наше общее дитя, плод нашей любви!
Сынок Эдичка (он хотел назвать его каким-то менее вычурным именем, но жена с тёщей настояли) родился, хоть и раньше срока, как утверждала Марина, но крепким и здоровым. Женщины из бухгалтерии автобазы, куда он устроился работать по рекомендации тёщи, предварительно сдав на права категории С, хихикали по углам, когда он проставлялся за сына: они прекрасно умели считать недели, да и знали кое-что о личной жизни восторженной Маришки и истинную причину внезапной холодности её бывшего сожителя.
Вася был далёк от этих инсинуаций: он знал, что беременность длится около 9 месяцев, но может быть и меньше, поэтому никаких подозрений у него не возникло. Жизнь текла своим чередом, он постепенно пересел с простого грузовика на большую фуру, повысил категорию, стал хорошо зарабатывать. Родилась дочка, на этот раз в положенный срок.
Когда он был в дальнем рейсе, жене окольными путями сообщили, что умер его отец. Сообщили не сразу, на похороны он, конечно, не успевал. Но потом всё равно не поехал, даже на могилку, и денег не прислал: боялся, что не примут его… А забалованные женщинами его дети росли ленивыми, жадными, охочими до халявных денег. Он никак не участвовал в их воспитании всё время был в рейсах, а между ними отдыхал, ничего не желая видеть и решать – только бы заработать побольше денег…
И тут же, словно отзываясь на его мысли, зазвонил телефон. Маришка, срываясь на мелодекламацию, спросила, скоро ли он приедет?
– Завтра, наверное, – буркнул Василий, – а что случилось?
– Ой, Васенька, Ирочку на свадьбу пригласили, и не просто на свадьбу, а свидетельницей, и девочка из зажиточной семьи, им что попало дарить стыдно…
– Сколько надо? – буркнул он, предчувствуя, что придётся потрошить заначку.
– Васенька, это ж не просто свадьба, это лучшая подруга, она из богатых, но и мы ведь не бедные, правда? Они со свидетелем договорились сложиться, положить деньги на карту, а карту – в конверт. Там мальчик тоже не бедный, он Ирке нравится очень… В общем, они сговорились по пятьсот долларов, тысячу подарить…
– Что?!!! – он аж поперхнулся. – Вы не охренели, девки? Пятьсот долларов, это ж тридцать тысяч, у вас вообще, совесть есть, такое мне озвучивать? Сдурели, выдры ошпаренные? В общем, так! Пять тысяч даю, типа сто долларов, и всё, выкручивайтесь, как хотите! Дома поговорим!
Телефон зазвонил снова – Ирка! Он выругался уже по-взрослому, и отключил звук. Вот это запросы! Настроение испортилось окончательно, обида после ссоры перед рейсом, слегка забывшаяся, вспыхнула с новой силой. Он сдал груз, приехал на базу, оформил документы. Зашёл в кафешку «За рулём», где всегда собирались водители и механики с автобазы, попросил приготовить стол к семи вечера – выставляться за отпуск, первый за столько лет. Поймал шустрого слесаря Гришу, который вечно бегал по территории, беседовал с мужиками, и был в курсе всех дел.
– Предупреди всех наших, чтоб к семи подгребали в «За рулём», я в отпуск ухожу, поляну накрываю! – Гришка радостно закивал и помчался разносить радостную новость, а Василий побрёл домой, предчувствуя разборки со своим семейством.
Как говорилось в одном старом мультике, «Предчувствия его не обманули». Когда он пришёл, в доме начался сущий ад. На него орали все: за то, что жадный, за то, что выключил телефон, за то, что не любит, не понимает, не ценит. Тёща пеняла, что он хочет ехать отдыхать, тратя на себя семейные деньги. Маришка молча плакала и снова заламывала руки (скорее б уже ты их сломала), но глаза у неё были злые. Ирка билась в истерике, вопя, что он рушит её личную жизнь, Эдик с Аллочкой требовали денег на памперсы, детские вещи и импортное дорогущее питание для младшего.
Василий молча послушал нестройный хор, потом внятно произнёс:
– А ну, тихо все! Тихо, я сказал! Значит, так. Я ухожу в отпуск и уезжаю на курорт, отдыхать. Меня доктор без этого уже к рейсам не допускает. Вот вам на первое время двадцать тысяч, делите, как хотите. Придут отпускные, скину ещё на карту немного. Уеду – телефон отключу. Будете гавкать, больше денег не получите. Всё, я сказал!
Он повернулся и вышел прочь. Конечно, хорошо бы прилечь поспать после рейса, но разве эти змеюки дадут?
– Тьфу, проклятые, горите вы синим пламенем, – повторил он недавние свои слова.
Вечером в кафе он немного развеялся – мужики поздравляли его с законным отпуском, велели отдохнуть по полной, пили, обнимались, смеялись. Но вскоре опять накатила тоска – ну, поедет, отдохнёт, а что дальше? Вернётся домой, к тёще и жене, детям, внукам. Опять его будут доить, тянуть деньги, попрекать каждой копейкой, которую он, по их разумению, им не додал.
– Сволочи, – выругался он, добавив несколько непечатных выражений.
– Чё скандалишь, отпускник, – рядом с ним стоял Толян, новый слесарь, небольшого роста, но крепкий, жилистый, с тюремными татуировками на руках и спине – видел, когда мылись в душе, – тебе об отдыхе надо думать, а ты базлаешь тут. Что, злые люди жить не дают? Так, если что, злых людей-то и усмирить можно, – он произнёс это слово с каким-то особенным выражением.
– Да ну, блин, достали! Тёща с женой, деточки-тунеядцы. Всем только бабло давай, и побольше, а на меня им плевать!
– Да уж, херовата хата, как говорится. И шо, всю жизнь теперь терпилой будешь? – совершенно незаинтересованно спросил Толян.
– А что я сделаю, рот-то им не заткнёшь! Сволочи, горели б они все со своим гадюшником!
– Тоже дело, гореть. Ну ладно, побакланили, и стоп. Надумаешь чего, подходи!
«Странный какой-то разговор получился. Чё я надумаю-то, и чё подходить буду?» – подумал он.
Он вернулся в помещение, выпил почти целый стакан водки, и вдруг чётко связал все слова, высказанные и даже невысказанные. «Горите вы, тоже дело, надумаешь чего, подходи». Поджечь! Поджечь это змеиное кубло, и все они сгорят, он будет свободен! Ведь Толян на это и намекал, он уголовник, за деньги всё что угодно сделает! А у него алиби будет, он к матери поедет, ну, навестить просто… А дом чего сгорел? А хрен его знает, проводка, наверное, замкнула!». Вот ведь всё как просто! Р-раз, и конец мучениям!
Он торопливо оглянулся – где Толян? Нашёл его глазами, мотнул головой на выход. Тот прикрыл на секунду глаза – понял, мол, жди.
– Ну, чего-то надумал, герой?
– Ты это… дом поджечь сможешь? Вместе со всем кублом?
– Ого! Лихой казак, вместе с кублом! Ты в курсе вообще, сколько это стоит? Вот, смотри, – Толян выудил из карманов клочок бумаги, ручку, написал какие-то цифры, показал Василию, – вот это – если с кублом. Там, наверное, их шесть-семь душ, не меньше, муторно это, стрёмно. Дорого, да? Тогда – вот, полегче. Но тут – как получится, я ничего не гарантирую, кому повезёт, кому нет. Но зато и не так накладно. Двадцатка – аванс в любом случае. Только решай быстро, не трепи Муму.
Дрожащим пальцем Вася показал на вторую цифру. Хрен с ними, он уйдёт от них в любом случае, пусть на пепелище воют! Толян кивнул, вытащил зажигалку, поднёс её к бумажке, поджёг. Растёр пепел между пальцами.
– Аванс когда скинешь?
– Сейчас. К банкомату схожу, сниму.
– Добро. Жду здесь. Только не пались, чтоб не увидел никто.
Василий вскоре вернулся, и вручил Толяну четыре оранжевых банкноты.
– Когда дело делать?
– Завтра ночью. Я днём к матери уеду, чтоб…
– Всё, усохни, и не баклань, я не придурок. С расчётом не вздумай кинуть, когда приедешь. У нас, кореш, с этим строго.
Толян растаял в вечерних сумерках, а Василий опустился на скамейку. Руки его дрожали. Вздохнул несколько раз, набираясь решимости, торопливо, чтоб не передумать, набрал номер. Знал, что мать живая, даже телефон её выпросил у земляков.
– Алло! – голос старческий, дребезжащий, но всё же такой родной…
– Э-э… мама, привет, это я…
– Кто «я»? – испуганно ответила мама, и после паузы, неуверенно, – Вася, ты?
– Я, мама, я! Прости, я не звонил долго, прости!
– Ну что ж, – тихо ответила она, – сподобился, слава Богу. Мне жить осталось чуть-чуть, так хоть перед смертью поговорю с тобой.
– Мама, мамочка, не надо так! Я завтра к тебе приеду, насовсем приеду!
– Как это, насовсем? – удивилась мать.
– Вот так, мама, я развожусь, не хочу с этими змеями жить. К тебе перееду, на папину могилку схожу, дочек увижу. К Ольке загляну…
– Вася, Вася… Хорошо, что позвонил, поговорить поговорили, и ладно. Не надо тебе приезжать, Вася, никто здесь тебя не ждёт, и папина могилка тебе не нужна. Да и приехать тебе некуда. Лена и Люба, дочери твои здесь живут со своими мужьями и детьми, и видеть тебя не хотят, уж прости. И у Оли тебе делать нечего, она за Максима Егоркиного замуж вышла, он девочек, как своих воспитал, свою фамилию им дал, теперь с внуками возится. Не надо тебе приезжать, не нужен ты здесь никому.
– Мама, мама, прости, – плакал он в трубку.
– Не надо, Вася, я тебя простила давно, мы с тобой поговорили, теперь и помирать можно. Всё, прощай, сынок, не звони больше.
Он бросился внутрь кафе, панически высматривая Толяна, успел он уйти, или нет. Как же так? Зачем это всё? Он всю жизнь в глубине души надеялся увидеться не только с мамой, но и с дочками, а может, и с Олей, пойти на отцовскую могилку, а теперь у него ничего этого нет! Надо не дать Толяну совершить злодейство, найти его, остановить!
Знакомая тень промелькнула на выходе, он ринулся следом, выбежал во двор.
– Эй, дядя, кого потерял? – раздался насмешливый голос. Толян стоял в сторонке, курил сигарету без фильтра огоньком в ладонь.
– Тебя, тебя потерял, – задыхался Василий, – ты это, Толян, не надо ничего, не надо, я передумал, не надо!
– Ишь ты, ловкий какой! То надумал, то раздумал! А завтра опять надумаешь?
– Не надумаю, ни за что не надумаю!
– Вообще, за гнилой базар тебя наказать надо. Ладно, живи, хрен с тобой. Только аванс у меня остаётся, врубился?
– Да, да, конечно, пусть остаётся, только не делай ничего, пожалуйста!
– Нужен ты мне, с тобой, гнилым связываться западло!
Василий не обращал внимания на оскорбления, не жалел о потерянных деньгах, он радовался, что можно вернуться к прежней жизни, ведь у него теперь никого не осталось, кроме жены, тёщи, детей и внуков. Он добрёл до скамейки, устало опустился на неё. Теперь всё будет хорошо! Прикрыл глаза, прислушался к себе. Левую часть груди вдруг придавила тупая боль, он хотел глубоко вдохнуть, крикнуть, позвать на помощь, но не смог. Медленно повалился на бок, и вдруг увидел отца – молодого, весёлого, красивого. Он протягивал ему какую-то мисочку и радостно говорил: «Васятка, а ну, пойди набери-ка мне вишень! Не черешен, вишень!» – именно так, мягко, как говорил всегда. Маленький Васятка полез на дерево и стал срывать яркие, рубиновые ягоды, исходящие кисло-сладким соком, а потом отец взял его за руку, и они пошли по тропинке к дому, где мама улыбалась им, но не приближалась…
Несколько дней в городской сквер, на лавочку в центральных аллеях приходил рыжий кот, осматривался, вопросительно мяукал. Человек, обещавший забрать его к себе, почему-то не приходил. А сегодня кот понял, что этот человек уже не сможет прийти никогда. Он мяукнул особенно тоскливо, и ушёл…