Судя по цифре прочтений, и название заметок, намеренно вызывающее, не привлекает внимания читателей: никому не интересны писательские дрязги, тем более - писанья старины глубокой, и физиономий на фото никто не помнит...
Часть 1
"Комсомольская правда". 4 ноября 2022. "Вологда стала вторым по тревожности городом в стране. Сервис «Профи» опубликовал рейтинг самых тревожных городов России. Специалисты подсчитали, насколько чаще горожане стали обращаться к психологам за первые 9 месяцев 2022 года. Вологда заняла второе место в общем списке. Победителем же стал Курск - местные жители [принялись] в два раза чаще искать поддержки у профессионалов. В Вологде спрос на услуги психологов вырос на 86%..."
"В Городской библиотеке №8 «ЛиС» состоится творческий вечер певицы и актрисы Яны Сорокиной. 29 октября в 17:00 вологжан ждут по адресу: Вологда, ул. Трактористов, 5. Вход платный. Яна Сорокина – профессиональная актриса, джазовая певица, преподаватель курса по сценической речи, режиссер, сценарист и актриса творческого объединения «Театр под абажуром». Многие вологжане уже видели спектакль «Дюня», основанный на дневниковых записях поэтессы Беллы Ахмадуллиной, где Яна Сорокина исполняет главную роль".
Да, Ахмадулина в 1980-е годы мимолётно бывала в Вологде, – для библиотекарей железный повод интересоваться её жизнью и судьбой, не вечно же забавляться стенаниями о пустынях вологодских полей с редкими оазисами деревень, тоже пустующих.
Путинская перестройка зачихала, в гору не тянет, публике немудрено и побеспокоиться о судьбе державы, вот культуртрегеры раз за разом и стараются публику развлечь, отвлечь от войны, от скачков цен, прибегают к помощи Ахмадулиной, потухшей звезды хрущёвской перестройки номер раз; кукловоды сохраняют серьёзные физиономии, наперёд зная: американизированному поколению next то всё – прошлогодний снег, держат на лицах озабоченность, стараясь забыть, что и хрущёвская перестройка провалилась, хотя и тогда многие беспокоились о ней, поддерживали её тем, что ходили в зауженных штанах с лампочками для карманных фонариков. Путин выходит перед аудиторией в нормальном костюме, но, судя по некоторым его не совсем обдуманным репликам насчёт прошлого, мечтает о тех лампочках...
И нынче весной вечер был приурочен к дню рождения Ахмадулиной - весеннему Halloween прозападной богемы.
Вологда.РФ. 09.04.2022. "Вологжан приглашают на литературно-музыкальный вечер «Ко всем вблизи и вдалеке», посвященный 85-летию со дня рождения поэта и переводчика Беллы Ахмадулиной. Встреча состоится 10 апреля. Ведущим вечера выступит доцент кафедры литературы Института социальных и гуманитарных наук Елена Титова".
Фамилия Титовой на информсайте упомянута кстати, далее попадётся ещё не раз. Казалось бы, ей не до Ахмадулиной, доцент Титова теперь пиршествует в истории фамилии Цветаевых. В городе Соколе (сорок километров от Вологды, не путать с московским Соколом) не успели снести, обнаружился дом, - сенсация для либеральной богемы, - от старости почерневший, в просторечии «барак Обама», где квартировал в ссылке "в годы сталинских репрессий" Андрей Борисович Трухачёв, при нём жила мать, Анастасия Ивановна, сестра Марины Цветаевой, многолетней иконы высоколобых умов и простофиль «пятой колонны».
«В Вологодской области побывала внучатая племянница выдающегося поэта ХХ века Марины Цветаевой Ольга Трухачева, - с восторгом сообщала областная газета в 2015 году.
- Года два назад я, - рассказывала О. Трухачёва, - стала переписываться с Еленой Титовой - доцентом кафедры литературы Вологодского госуниверситета, исследователем жизни и творчества М. И. Цветаевой. Елена Витальевна просила меня подтвердить факт приезда на Вологодчину сразу после войны дочери Марины - Ариадны, которую в нашей семье называли Алей. Я ответила, что с 1943 по 1949 год в Печаткине под Соколом жила моя семья, к которой в 1947 году присоединилась бабушка. В том же 1947 году в Соколе гостила Ариадна. <…> Благодаря помощи Елены Титовой и сотрудников УФСБ, удалось познакомиться с архивными делами бабушки, не только по аресту в Вологодской области в 1949 году, но и по московскому 1937 года. <…> Отец <…> был направлен <…> на строительство спиртового цеха бумажного комбината завода имени Свердлова. Работа приравнивалась к службе в армии. <…> Под началом папы было несколько тысяч военнопленных немцев. Он прекрасно знал немецкий язык. Поэтому, думаю, его и направили на эту работу. <…> Адрес в документах указан такой: поселок Печаткино, первый квартал, дом 17, квартира 6. Сейчас это город Сокол, улица Фрунзе, 8. <…> В 1949 году отца переводят служить на Урал. <…> меня пустили в квартиру (в Соколе - А.А.), где жила наша семья. Я сфотографировала буквально каждый метр квартиры. Все это уже отправила сестре по электронке в Америку..." "Красный Север", 4 марта 2015.
Краеведам и газетчикам давно известно, что в годы первых пятилеток директором одного из сокольских бумажных комбинатов был отец легендарного разведчика, резидента советской агентуры в США Абеля (Вильяма Генриховича Фишера), но отец и сын не писали стихов, притом медиакозлы страстно желают устроить всё как в Америке, а тут - человек вредил любезным пиндосам, итог - информационный вакуум, краеведы и газетчики не бегают, как в случае с Цветаевой, не кудахчут, как курица с яйцом...
Будучи знакома с тенями славного прошлого, доцент Елена Титова начала полагать, что взяла бога за бороду; это часто случается с опрометчивыми людьми, желающими погреться в лучах чужой беды или славы. В специальной лекции Титова изложила тезисы борьбы вологодской «пятой колонны» за полную гегемонию – для начала – в современной поэзии. Так мыслит не только филолог Елена Титова. Прежней поэзии как таковой в Вологде нет, но свято место не бывает пусто, на неподнятую целину надо нашугать толпу графоманов, читай: городских сумасшедших, проще говоря, объявить более-менее согласных на то типов настоящими поэтами. Вспомните сказочку Шукшина: черти запели про свободу творчества ("По диким степям Забайкалья"), свободно зашли в монастырь и попросили монахов переписать иконы портретами чертей. И пишут, от усердия высунув языки, нынешние вероотступники. Если квалифицированные читатели робко возразят, что жива, к примеру, Ольга Фокина, поэт известности всероссийской, так пусть городские сумасшедшие будут приравнены к ней по изобразительной силе, по изяществу лексики. Ни изящества, ни мысли нет у новомодных бумагомарак? Заплюются: вопрос спорный! Объявят, что изящество имеется, на тусовках-междусобойчиках продолбят раз сто и – дело в шляпе. На то и существует пропаганда, вот и лекция у доцента Титовой готова… (http://cultinfo.ru/news/2019/4/a-lecture-on-capturing-emptiness-will-read-in-the-et).
Доктор филологических наук Виктор Бараков, как и положено учёному говорить про материю, изученную недостаточно, назвал свои заметки туманно и продолговато: «О лекции Елены Титовой «Захват пустоты. Поэзия Вологды на современном этапе», прочитанной в Вологодской областной библиотеке 10 апреля 2019 года». сайт «Вологодский литератор», 11.04.2019. Слово писателя.
(Уже смешно: "захват пустоты", надо же лектору такое придумать или перехватить из модных мемов! Открываю интернет, оказывается, где-то кто-то готовился снимать фильмец с таким названием… "Атаку мертвецов" я выхватил тоже из интернета).
«В объявлении, зазывающем на лекцию [Титовой], - пишет В. Бараков, - было сказано: «Как развиваются взаимоотношения поэтов и читателей в городе; чем объясняется внимание столичных журналов и издательств к авторам-вологжанам; кого сегодня можно назвать поэтом «городской окраины» и «деревенским поэтом»; чем интересны поэты Мария Маркова, Ната Сучкова, Лета Югай, Антон Черный; что волнует сегодня Ольгу Фокину, и почему её новые стихи мало известны за пределами Вологды?" На эти и другие вопросы ответит филолог Елена Титова. Афиша висела соответствующая: Ольга Фокина в окружении перечисленных персонажей.
(Я вознамерился взять из интернета фотографию "персонажей", компьютер выбросил красный сигнал и отсоветовал: "файл заражён трояном..." На афише - уточняю - в центре поместили не Фокину (был бы, хотя и ложный, намёк, словно лучики расходятся от солнышка), в центре посадили самого наглого из "персонажей", Чёрного: солнце у них - чёрное. Ольга Александровна Фокина - внизу афиши, словно одна из девчонок бальзаковского возраста, играющих в поэтесс, Марковой, Югай и Сучковой, рассаженных по сторонам афиши... - А.А.) Мысль о том, что Фокина выглядит в такой компании инородным телом, возникла не только у меня, - продолжает В. Бараков. - Тем более что вологодские читатели знакомы с интервью поэтессы журналу «Русский Север»:
«- С молодыми авторами, в частности, с поэтами, вы знакомы? (Вопрос журнала к Ольге Фокиной – А.А.).
– На слуху Ната Сучкова, Маркова Мария, Антон Черный, Мария Суворова, - отвечает О. Фокина. - Недавно прочитала сборник Антона Черного. Называется «Зеленое ведро». (К сведению тех, кому Чёрного читать противно, стишок про то, как в зелёном ведре несут останки космонавта Гагарина... - А.А.) Знаете, что удивительно? Никакого просвета в жизни Антон, по-моему, не видит. Я не готова воспринимать такие вещи. Для меня поэзия – это действительно приближение к Богу, поскольку поэты – посланники Бога на земле. От поэзии должна быть какая-то благодать. Мы должны идти к читателю с чем-то хорошим и добрым. Я не понимаю, когда оскверняют слово, когда в стихах нет логики. Как будто авторы никогда не читали ни Лермонтова, ни Некрасова, ни Пушкина и творят какую-то свою литературу. Зачем какое-то фасеточное зрение? Для меня это абсолютно чуждо. Поэтому я не понимаю, зачем нужно объединяться с такими авторами? Ведь у молодых авторов сейчас кто сильней извернется и кто громче крикнет, тот более популярен. Я же считаю, что непременно должна быть редактура, чтобы люди объясняли авторам, что хорошо и что плохо. И книги должны выходить под контролем знающего человека. Потому что происходит девальвация литературного слова».
Доктор В. Бараков продолжает: «<…> Всё это заставило меня в компании с Ольгой Александровной Фокиной явиться в зал библиотеки. Пространная лекция (длилась час и пятнадцать минут) была хорошо подготовлена, Елена Титова профессионально проработала материал; меня, например, впечатлило её чтение наизусть длинной «саги» Беллы Ахмадулиной об «обедах и литературоведах». <…> (Вот, заявленная в начале заметок Ахмадулина выныривает из глубин литературоведения... – А.А.)
В моём понимании, - пишет В. Бараков, - известность – слишком «неустойчивое» определение, куда более «объективным» количественным показателем всегда являлось наличие объёмной библиографии. Кстати, если оценивать работу Ольги Фокиной в литературе с этих позиций, то у неё материала наберётся даже не на библиографическую брошюру, а на целый том. На этом фоне «достижения» авторов, в обрамлении которых она появилась на рекламном листке, будут выглядеть просто жалко… И сегодняшние публикации у поэтессы имеются, и они вполне сопоставимы (в количественном отношении) с напечатанными стихами «соседних» литераторов и рецензиями на них. <…> Ольге Фокиной, с её именем, авторитетом и опытом, нет уже необходимости широко печататься и даже следить за публикациями (в том числе «пиратскими») своих стихотворений. А вот «молодой поросли» придётся прилагать усилия, трудиться… <…>
Елена Титова, - и доброе слово о ней обронил В. Бараков, - говорила, конечно, и о всеобщей трагедии государственного безразличия к поэзии (выделено курсивом мной - А.А.), но больше рассуждала (довольно туманно) о пустоте творческой, вызванной потерей ориентиров и мировоззрения. Помнится, Максим Горький хотел назвать свою эпопею «Жизнь Клима Самгина» по-другому: «История пустой души»… Что же делать в ситуации безвременья «пустой душе»? Сергей Есенин советовал: «Ищите Родину!» Но это поэтический, а не литературоведческий призыв. <…> В прочитанных на лекции стихотворениях «современных поэтов Вологды» не было сказано ни слова о России, которую Александр Блок называл «живым организмом». <…> "В. Бараков. сайт «Вологодский литератор". Слово писателя. 11.04.2019.
Такие препирательства в пределах академической лексики - ни уму ни сердцу, должен был В. Бараков бить прямо в лоб: судя по текстам её подзащитных, филолог Е. Титова не понимает существа поэзии, - того нельзя вычитать из учебников, - но ту прореху лекторша прикрыла азартным выражением групповщины, намеренной (в очередной раз) смести «с парохода современности» предыдущее поколение весьма внушительных поэтов-вологжан.
За лекторшу Е. Титову, легонько обиженную заметками В. Баракова, вступилась вздорная читательница, она в таких случаях – любой дыре затычка. Нина Писарчик. 11.04.2019. «В прочитанных на лекции стихотворениях «современных поэтов Вологды» не было сказано ни слова о России…» <…> значит, перечисленные «современные поэты Вологды» живут в вакууме и не видят-не слышат, не пишут о времени и месте, в котором живут? Лета Югай - вологодский фольклор на современном этапе; Ната Сучкова - поэт городской окраины (по мнению лектора), населённой «светлыми душами»; Мария Маркова - преодоление пустоты, страха перед этой пустотой небытия. <…> это уже взрослые, состоявшиеся поэты, признанные не только в Вологде, так же, как и Ольга Александровна [Фокина]. <…> [Титова] не «сопоставила», а представила вологодских поэтов, современников, работающих каждый в своём стиле, интересных, своеобразных, читаемых, известных не только вологжанам, но за пределами региона. Но Ваша критическая статья начинается со слов: «Ольга Фокина в окружении перечисленных персонажей. Мысль о том, что Фокина выглядит в такой компании инородным телом, возникла не только у меня». Почему другие поэты - «персонажи»? Может, Елена Витальевна Титова, практикующий филолог, находящийся в центре, в гуще вологодской литературной жизни, из ума выжила, представляя парий, «персонажей» - вместо реальных поэтов?»
"Заметьте, не я это предложил!" - поостерёгся в подобном случае киношный Аркадий Велюров, исполнитель куплетов и фельетонов, калач тёртый…
Напомним читателям, что в своё время президент РФ Медведев, читатель не высшего сорта, благословил (в числе других деятельниц культуры) недавней вологодской студентке Марии Марковой премию: два с половиной миллиона рублей (интересно, велик ли был и был ли "откат"), - страсти в литературном планктоне разыгрались шекспировские: "А нам - когда и по скольку?"
Разделение на удостоенных и на пролетевших началось давно, до нашей эры, на новом витке бытия - не столь и давно, когда расточительство стало национальной идеей...
"Мы, дон Аполлон, милостью поэзии король муз, принц Авроры, граф и сеньор оракулов в Дельфах и в Делосе, герцог Пинда, великий герцог обеих вершин Парнаса <…> Дошли до нас вести о великом беспорядке и расточительстве, царивших доднесь среди тех, кто пробавляется стихами, а также о том, что развелась тьма-тьмущая пачкунов, кои, не боясь бога и угрызений совести, сочиняют, кропают и марают вирши, среди бела дня воруя мысли, остроты и речения у прославленных поэтов <…> промышляют стихотворным мошенничеством, плутнями и обманом. Дабы по справедливости пресечь сие зло, повелеваем и приказываем следующее.
стали мы известны, что есть такие поэты и поэтессы – и даже среди придворных – кои <…> обходятся всего лишь дюжиной слов <…> и тщатся выразить ими все свои мысли, так что один бог может их понять. Оных повелеваем снабдить ещё полсотней слов в виде единовременного пособия из казны Академии, дабы они словами сими пользовались неукоснительно под страхом прослыть глупцами и остаться непонятыми
<…> предлагаем прославленным поэтам установить между собою очередь в раздаче милостыни – сонетами, канцонами, мадригалами, сильвами, романсами и прочими видами стихов – на пропитание поэтам-новичкам, стыдливо выходящим просить подаяния ночью <…> Тут же, в Академии, следует устроить окошко для раздачи супа из стихов нищим поэтам <…>
возбраняем поэтам говорить дурное о своих собратьях чаще двух раз в неделю <…>
поэту, сочиняющему героическую поэму, приказываем давать срок не более полутора лет, а того, кто в этот срок не управится, надлежит считать покинутым музой. Поэтов же сатирических в Академию не допускать, яко разбойников, недостойных войти в цех благородной поэзии, и оповещать повсюду о награде за поимку виршей сих зловредных для государства смутьянов. Сыновьям поэтов, не сочиняющим стихов, запрещаем клясться жизнью своего отца, ибо таковых нельзя полагать истинными сыновьями поэтов <…> поэт, не состоящий в услужении у сеньора, да будет наказан голодной смертью <…>"
Повесть «Х р о м о й б е с» («Художественная литература». Москва. 1975) Луиса Велеса де Гевара вышла в свет в Мадриде в 1641 году <…> Достоверно известно, что хвалебный сонет и пародийный «Указ Аполлона», с чтением которых герой повести дон Клеофас выступает перед «севильскими академиками» <…> были прочитаны самим Велесом де Гевара во время придворных празднеств 21 февраля 1637 года. (Прим. переводчика повести Е. Лысенко).
Откуда было знать испанцу 17-го века, что прозвище «хромой бес» прилипнет к Александру Яковлеву, члену Политбюро ЦК КПСС горбачёвских времён, командиру взвода морпехов, раненному на Волховском фронте в правую ногу, выросшему до кремлёвского "крота"...
Начались заметки с вечеров поэзии Ахмадулиной, - вставной номер про доцента Титову и про дона Аполлона затянулся, публика зевает, просит по бокалу глинтвейна или сразу уж драки на топорах (о драке на топорах - чуть ниже), - зато публика явственно видит, кому в Вологде (наверное, по всей Руси Великой такое горе) хочется утвердить свою гегемонию в литературе…
Что там доценту делать, если на тропу войны с Русским Миром выходят и профессоры! 35медиа @Media-Tsentr. 8 апреля 2021. «Избранная литература сегодня. Книгу о современных писателях (о тех же самых, из списка Е. Титовой: Маркова, Сучкова и т. д. - А.А.) представила в областной столице профессор Вологодского госуниверситета Людмила Егорова. <…> В литературном сообществе нет чужих, уверена Людмила Егорова. Хотя на первый взгляд может показаться, что это не так.
(Рассуждение, достойное детсадовца-ползунка, видимо, вырвалось у интервьюера, не у профессора же выскочило такое! Почитайте ниже переписку Ахмадулиной-Мессерера с Аксёновыми: и в Штатах, забыв даже основу основ, славную еврейскую солидарность, бились шатия на шатию: Аксёнов против Евтушенко и Бродского, и несть числа тем битвам… А журналист Д. Шеваров, эмигрант из Вологды в Москву (см. ниже), как топором рубит: "каждая команда и по сей день строго охраняет свой круг тем и авторов". – А.А.) <…>
В ее [Егоровой] научной биографии, - продолжает 35медиа @Media-Tsentr - десятки статей, кандидатская и докторская диссертации. Они – об английской литературе - эпохи Возрождения и Средних веков. Совсем не о современной вологодской (NB - А.А). Но ученый решила взяться за тех, кто ближе (мотивация не вполне убедительная... - А.А.). Так и родились - «Все свои». Людмила Егорова: «…все понимали, что я представитель университета, хочу взять интервью. И второе – это то, что я англист, совершенно другая панорама». <…> (Словечко англист равноценно кличке американцев – пиндосы, где заимствовала хулиганское словечко профессорша? См. ниже: англистом именует себя и в беседе с Н. Мелёхиной. При такой глухоте к слову какие могут быть разговоры о литературе вообще, кроме литературы "современной"? – А.А.)
Изначально (несколько лет прошло, срок немалый, чтобы убедиться: дело зряшное - А.А.) материалы опубликовали, - напоминает Л. Егорова, - в научном журнале университета - Вестнике ВоГУ. Это статьи о прозаике Наталье Мелехиной, поэтах Нате Сучковой, Андрее Таюшеве…»
Я позаглядывал в названный vestnik@vogu35.ru: интересно пишут историки, своим делом заняты, не зря хлеб едят, но филологи, всё с учёными степенями – десятками страниц – напрасно переводят бумагу. Силятся многословной наукообразной пеленой (тут другое слово годится) замусорить сознание читателей, мол, Сучкова, Таюшев, Мелёхина еt cetera (из списка Е. Титовой перекочевали в список Л. Егоровой, по хронологии - не удосужился сверить - могли кочевать в обратном порядке) – серьёзные авторы. Увы, читните измышления названных сочинителей (например, в легендарном до поры московском журнале "Октябрь", последнее время существовавшем на средства авторов), с недоумением воскликнете: да что это за писателишки-мазурики, да что это за профессоришки странные так подозрительно заступаются за них?! Ответ знаете заранее: «Все свои». Анекдот, но автору книги не было ведомо, что так – «Все свои» - называется сеть стоматологии.
И вот уже московский журнал («Вопросы литературы», в просторечии – в о п л и, №4, 2022, автор - Роман Красильников) с в о и х рад посадить на божницу, начал рекламу, подсуетился с тем же невыносимым, словно сильная зубная боль (бедные студенты), наукообразием:
«Книга доктора филологических наук, профессора Вологодского государственного университета Л. Егоровой «Все свои: избранная вологодская литература сегодня» <…> определяется как монография, специфическим образом раскрывая одну определенную тему, и начинается с короткого вступительного слова И. Шайтанова, одного из рецензентов работы. Затем следует введение, наполненное традиционными атрибутами научных исследований - обоснованием актуальности, описанием структуры, характеристикой источников, методов, формулировкой цели. В дальнейшем каждый раздел сопровождается справочным аппаратом - примечаниями-ссылками. Во введении превалирует научный стиль, используется специфическая терминология («антропологический оборот», «лирическая историография»), исследование включается в ряд схожих трудов (В. Вейдле, Ю. Тынянова). Завершают работу заключение, намечающее дальнейшие перспективы в изучении темы, и список литературы. Вместе с тем уже с введения заметно, что книга будет отличаться от типичных научных трудов. Примечательна формулировка цели: «Целью исследования считаю изучение в жанрах обзора и интервью культурной истории, включая сложность взаимосвязи жизни и творчества избранных поэтов и писателей».
Снова вспомним, что кругом - « Все свои». Профессор Егорова трудится в Вологде, доктор филологии вологжанин Красильников недавно стал москвичом, а уж Шайтанов-то известен всем: его папа возглавлял историко-филологический факультет Вологодского пединститута, когда перечисленные профессоры ещё пешком под стол не ходили…
Проза.ру. 2021. Наталья Мелёхина-Михайлова: (бессмысленная многостраничная болтовня сокращена до минимума - А.А.)
"- Людмила (ничего себе обращение к профессору, но ведь «все свои» - А.А.), поэтесса Ната Сучкова написала "не знаю, какая вологодская муха её укусила", имея в виду истоки Вашего интереса к современной вологодской литературе. <…>
- На самом деле, странно не интересоваться. Вы, как никто другой (? – А.А.), понимаете, что всё происходящее требует рефлексии. Пока у университета не было собственного журнала, я не задумывалась о поисках возможности углубления в происходящее здесь и сейчас. С появлением «Вестника ВоГУ» было бы странно не воспользоваться «трибуной» или «площадкой» – не вглядеться в этот интереснейший пласт современной культуры. Мое первое образование (до иняза) – филологическое <…> стараюсь работать в этом направлении – с целью пробудить интерес, если он еще не проснулся; что касается знающих и посвященных, им предоставить информацию целостно и в чуть ином ракурсе (ином – просто потому, что я – англист. Вот он, вот он, англист, опять попался – А.А.).
- Как решали, какие материалы войдут в монографию?
- <…> Глава первая «Лица вологодской литературы» дает пять портретов (краткий научный обзор и достаточно пространное интервью): Наты [Сучковой], Натальи Мелёхиной, Андрея Таюшева, Наталии Боевой, Марии Суворовой. Не педалируя этой связки (приобщенность к проекту «Том писателей»), я всё же ее ощущаю, как ощущаю пересечения и расхождения мировоззренческих установок, эстетических предпочтений каждого из героев. Мне кажется, общие мероприятия проекта «Тома писателей» не могли не работать на коллективное сознательное и бессознательное. <…> Безусловно, было бы хорошо приблизиться и к остальным авторам как антологии новейшей вологодской литературы <…>
- Как отреагировали на выход книги Ваши коллеги?
- С самого начала меня читал и поддерживал Игорь Олегович Шайтанов. <…> написал вступление к книге с говорящим названием «Опыт, заслуживающий продолжения»: «Нечасто филологи обращают внимание на то, что происходит в непосредственной литературной близости, хотя от такого обращения выигрывает и наука, и литература». Шайтанов – строгий критик, и когда он говорит о «достойном уровне», я облегченно выдыхаю. <…> - Согласны ли Вы с тем, что в Вологде здесь и сейчас происходят некие события в литературном процессе, которые интересны всей читающей России?
- Да, конечно. Самое главное – пишутся стихи, рассказы, очерки, статьи. Я наблюдаю в Facebook, в ВК за непосредственной реакцией на стихи Наты Сучковой, Андрея Таюшева, Марии Суворовой <…> Это и есть литературные события – и мы тотчас ощущаем отклик. <…>
- Что на Ваш взгляд мешает, а что помогает развитию современной литературы в Вологде?
- Помогает энтузиазм каждого из нас <…> Всё остальное, по-моему, не благоприятствует".
О чём рассусоливать, известно же всем, что "не благоприятствует развитию современной литературы"!
Не могут, не тянут, кишка тонка у "современной литературы", очерченной списками доцента Титовой и профессора Егоровой... Недаром заметка 35медиа @Media-Tsentr начинается словами «Избранная литература…» «Все свои» профессора Егоровой кучкуются в Доме Дяди Гиляя, в гнезде вологодского отделения Союза Российских писателей, в прибежище барабашек, полтергейстов, изобретённых "хромым бесом" Яковлевым... Трудно представить, чтобы профессор-«англист» Егорова назвала своими кого-то из «нормального» сообщества, из Союза писателей России. Порядок слов слегка не тот, но между союзами – пропасть, "...каждая команда и по сей день строго охраняет свой круг тем и авторов"(Д. Шеваров). Наконец, подозрительно то, что не за британскую филологию, но за русскоязычные тексты самого низкого свойства, раньше то именовалось андеграундом, принялись университетские «англисты»: то Андреева, то Егорова. Какая муха (восходит к Н. Сучковой) беспрестанно их кусает? Что означает этот trend "англисток"? "Инициативницы" или Петров и Боширов в британском варианте? Спросят в ответ: а ты метелишь профессоров по собственной доброй воле или по указанию свыше?..
Но и профессор Л. Егорова не лыком шита. Чтобы не выглядеть слишком уж "простой" наивной читательницей, на помощь себе позвала матёрого седого волка В. Есипова, который иногда заходит в "дом Дяди Гиляя", который на всё вокруг уже лет сорок смотрит сквозь очки "Данте двадцатого века" Варлама Шаламова. Если из текстов Шаламова вынуть Сталина, словно свет в комнате погаснет. Число противников Сталина уменьшается, хотя и почитывают, мотают на ус рассуждения и недалёких, и лукавых толкователей истории... Вожделенная, давняя, всем понятная, цель беседы профессора-"англиста" с матёрым шаламоведом: если не сокрушить несокрушимый авторитет противного стана - вологодского отделения Союза писателей России, так хотя бы лёгкую тень бросить на самые известные имена, носителей которых и нет уж на белом свете: сказали своё и ушли... В случае с Сергеем Орловым, - на манер киношного куплетиста Аркадия Велюрова, - В. Есипов подчёркивает: тени бросать не хочет...
Вестник Вологодского государственного университета. В. Есипов - Л. Егорова. (Наводящие реплики сокращены. Вводные слова, отделённые запятыми и чёрточками, подсказаны тем же предусмотрительным Аркадием Велюровым, иначе на экране компьютера трудно бывает понять, чья фантазия иссякает, чья речь начинает разгораться...)
"Для [Шаламова] не существовало, - говорит В. Есипов, - никаких «местных», провинциальных, критериев – он судил о современной литературе по высшим меркам великой русской литературы <…>
У Шаламова был очень трезвый, даже суровый взгляд на русское крестьянство – он ценил его достоинства, но не закрывал глаза и на пороки его психологии <…>
Сохранились два отзыва Шаламова о Яшине. Они весьма противоречивы. В одном случае, в письме И. П. Сиротинской 12 июля 1968 года (в день смерти Яшина), Шаламов <…> резко критикует литературное качество его прозы и поэзии. <…> «… Умер Яшин. Он числился по ведомству генерала Епанчина-Твардовского в министерстве социального призрения, но вошел в историю литературы послесталинского общества – знаменитым рассказом “Рычаги” <…> “Рычагов” Яшину никогда, - продолжает В. Шаламов, - черносотенцы (что за черносотенцы в послевоенные годы? - А.А.) не простили, а для самого Яшина этот рассказ <…> дал возможность дожить, чувствуя себя порядочным человеком, хотя стихов о Сталине Яшиным написано немало. <…> Таланта прозаика у Яшина было немного. <…> Стихи же яшинские (вроде “Спешите делать добрые дела”) <…> вовсе убоги. Хотя Яшин человек не бездарный. Его выучили, к сожалению, на некрасовской поэтике, и эту-то поэтику он и не умел да, наверное, и не хотел преодолеть. Зачем я так долго о Яшине? А вот зачем. Человек он был неплохой и притом мой земляк, вологжанин. Правда, он не из города, а из глубинки вологодской. Эта-то глубинка плюс некрасовская поэтика и свела на нет поэтические данные. Я же, если и вологжанин, - подчеркнул В. Шаламов, - то в той части, степени и форме, в какой Вологда связана с Западом, с большим миром, со столичной борьбой. (Запад, вот она, опора и ахиллесова пята и Шаламова, и пятой колонны на манер болотоходов с белоленточниками, однако, попробуй уколоть зонтиком те пятки, - с помощью "хромого беса" Яковлева пятой колонне определена роль отнюдь не барабашек, не андеграунда, а серьёзной, в иные моменты решающей, как в 1991 году, силы... - А.А.) Ибо есть, - продолжал В. Шаламов, - Вологда Севера (вековечный обывательский мир, на котором зиждется всё прочее... - А.А.) и есть Вологда высококультурной русской интеллигенции, эти культурные слои переплетаются с освободительной борьбой до русской революции очень тесно. Но ни Лопатин, ни Бердяев, ни Ремизов, ни Савинков (хорош список Шаламова... - А.А.) не являются представителями Вологды иконнопровинциальной, северных косторезов и кружевниц-мастериц…» <…>
саркастическая характеристика, - говорит В. Есипов, - относится не к Твардовскому-поэту, которого Шаламов ставил высоко, а к Твардовскому – редактору «Нового мира». <…> сказалась личная обида на журнал и редактора: он не напечатал не только ни одного рассказа Шаламова, но и ни одного стихотворения. При этом Шаламов, работая в «Новом мире» внутренним рецензентом и будучи вхож в редакцию журнала, ни разу не удостоился личной встречи с Твардовским. <…> (Далее рассказчик говорит, что ничего из шаламовских текстов не напечатал и "Наш современник", куда после взбучки Твардовскому перетекли многие известные авторы дотоле модно фрондировавшего "Нового мира"... Великая Отечественная война недавно и закончилась, в журналах работали фронтовики, они понимали, что шаламовский "Последний бой майора Пугачёва" воспел не идеалистов, вернувшихся на Родину из немецкого плена, а воспел власовцев, бандеровцев, "лесных братьев", крымских татар, кавказцев, пославших подарок Гитлеру - белого коня... Все они, герои шаламовских рассказов, теперь - в лице следующих поколений - кто пока зашебуршился, кто проливал и по сей день проливает моря крови... Поколения с другой стороны - вороны беспечные, с восторгом приняли многосерийный одноимённый фильм по Шаламову; в Вологде порывались ставить и спектакли, - надо же, пока не иссякла мода, успевать спекулировать на столь известном имени... - А.А.)
«Спешите делать добрые дела» – не поэзия, а чистая дидактика, - пересказывает В. Есипов своего полубога, - тем более неприемлемая для Шаламова как культурного человека: он, конечно, знал крылатые слова «Спешите делать добро», которые были выбиты на памятнике московскому тюремному врачу-альтруисту Ф. Гаазу (которого высоко ценил Достоевский – и сам Шаламов). А Яшин, как видно, этого даже не знал – это показывает его уровень культуры, начитанности (хотя Яшин, давно живший в Москве, был весьма начитанным человеком). С точки зрения Шаламова, это выглядело как банальность, тавтология, недаром он написал об «убогости» этого стихотворения. <…>
Не надо думать, - продолжает В. Есипов, - что Шаламов так уж не любил Некрасова и его традицию в поэзии (перешедшую и в «деревенскую прозу»). <…> Шаламов был против, как он выражался, «генерализации» некрасовской традиции в современной литературе, т.е. против того, чтобы Некрасова ставили «выше Пушкина» (как было прокричано – это шаламовское слово – прогрессивными студентами на похоронах Некрасова в 1877 г.). Шаламов – вслед за Достоевским, «Дневник писателя» которого он хорошо знал, – считал тезис о том, что «Некрасов выше Пушкина» глубокой ошибкой русской интеллигенции. При этом пафос самого Достоевского – о «преклонении перед правдой народной», о «народе-богоносце» – был Шаламову глубоко чужд: «Пророчества на этот счет не оправдались, сняты временем двух революций. В наши дни Достоевский не повторил бы фразу о народе-богоносце». Как известно, в 1960-е годы многие поэты и писатели-деревенщики снова стали апеллировать к «правде народной» – в известной степени, под влиянием «нового прочтения» Достоевского <…> Для Шаламова это было, мягко сказать, анахронизмом, заходом на старый (порочный, по его мнению) круг, когда искусство снова превращалось в социально-моралистическую проповедь, следуя некрасовским, а не пушкинским традициям. Своеобразным откликом на эти тенденции, отчетливее всего проявившиеся в деревенской прозе, можно считать его слова со ссылкой на К. Гамсуна, прочтенного еще в молодости (за «Соки земли» норвежский писатель в 1920 году был удостоен Нобелевской премии): «Гамсун в “Соках земли” оставил нам гениальную попытку показать психологию простого крестьянина, живущего далеко от культуры, – его интересы, его поступки и мотивы их. Других подобных книг в мировой литературе я не знаю. Во всем остальном писатели с удручающей настойчивостью начиняют своих героев психологией, далекой от действительности, гораздо более усложненной. В человеке гораздо больше животного, чем кажется нам. Он много примитивнее, чем нам кажется. И даже в тех случаях, когда он образован, он использует это оружие для защиты своих примитивных чувств…» Это – еще раз – об ориентации Шаламова на лучшие образцы мировой литературы <…> (Чем ещё - в гостях у Адольфа Гитлера был - прославился норвежец Кнут Гамсун, собеседники умалчивают... - А.А.)
Шаламов вклеил в записную книжку 1959 года вырезку из «Литературной газеты» с таким текстом: «Припомним его [Сергея Орлова] книгу “Третья скорость”, вышедшую тринадцать лет назад. Отдельные стихи из нее стали хрестоматийными: "Его зарыли в шар земной..."<...> Под вырезкой – пишет В. Есипов, - комментарий Шаламова: «Это – хрестоматийный плагиат: “Ей в колыбели гробовой Навеки суждено С горами, морем и травой Вращаться заодно” (Вордсворт – Маршак)» <…> (Записные книжки 1959 г. – РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 2. Д. 111. Л. 9 об. – 10).
Я, - продолжает В. Есипов, - кое-что пытался уточнить. Это из «Люси» Вордсворта, переведено Маршаком в 1941 году, напечатано в 1944.
Неожиданно, так роли в пьесе жизни расписаны, тут ей и книги в руки, над Шаламовым и над Есиповым взмывает коршуном "англист" профессор Егорова:
"- Мне это не кажется плагиатом, - утверждает Л. Егорова. - Давайте воспроизведем пятое стихотворение из цикла «Люси» в переводе С. Я. Маршака:
Забывшись, думал я во сне,
Что у бегущих лет
Над той, кто всех дороже мне,
Отныне власти нет.
Ей в колыбели гробовой
Вовеки суждено
С горами, морем и травой
Вращаться заодно.
Оригинал Вордсворта, - продолжает Л. Егорова, - звучит так:
A slumber did my spirit seal;
I had no human fears:
She seem’d a thing that could not feel
The touch of earthly years.
No motion has she now, no force;
She neither hears nor sees;
Roll’d round in earth’s diurnal course,
With rocks, and stones, and trees.
- Я посмотрела, - добавляет профессор Л. Егорова, - сборник «Английские баллады и песни», выпущенный в Москве Гослитиздатом тиражом 25 000 экземпляров. Составитель сборника не указан. Маршак обозначен автором. Редактор – Т. Габбе. Подписано к печати 25 августа 1943 года. В сборнике представлены переводы народных баллад и детских песен, Шекспир, Бернс, Блейк, Киплинг, «Вересковый мед» Стивенсона. Из Вордсворта – «Кукушка», «Агасфер» и «Люси».
В. Есипов, - не знаю, какая у него была в тот момент физиономия, - вынужден отступить с шаламовскими претензиями к Орлову о "плагиате" - перепеве идей "союзника" британца Вордсворта:
"Я тоже думаю, что Шаламов перегнул с «плагиатом». <...> По крайней мере у нас нет намерения бросить тень на поэта-фронтовика, горевшего в танке…"
Тема претензий Шаламова к Орлову завершается историческим парадоксом, на который обычно внимания не обращают... В. Есипов говорит:
- <…> В 1946 году вышла книга стихов Сергея Орлова «Третья скорость», где было помещено выдающееся стихотворение «Его зарыли в шар земной» <…> тот факт, что Шаламовский дом находится на улице Сергея Орлова, 15, – говорит лишь о парадоксах культурно-исторической асинхронности в нашем местном ландшафте. <…>
- Хочу затронуть еще одну весьма острую тему, - говорит В. Есипов, поскольку у него есть претензии ко многим авторам противного лагеря литераторов. - Она связана с В. И. Беловым и его отношением к Шаламову. В свое время, в начале 1990-х годов, мне в руки попала книга «Воскрешение лиственницы», изданная в 1985 году в Париже в издательстве «ИМКА-Пресс», где впервые была опубликована «Четвертая Вологда» Шаламова. Тот человек, который мне ее дал почитать (журналист-книголюб), сказал, что эту книгу привез из Парижа В. И. Белов, и она сейчас ходит по рукам среди вологодских писателей (журналист получил ее на время от писателя В. Л. Ширикова, редактировавшего тогда газету «Эхо»). Я уже знал «Четвертую Вологду» по первой отечественной публикации в журнале «Наше наследие» в 1988 году, но любопытно было взглянуть на парижское издание. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что текст «Четвертой Вологды» буквально испещрен негодующими пометками на полях. Они касались главным образом известных критических отзывов Шаламова о крестьянстве: «Революция вошла в село решительной походкой, удовлетворяя прежде всего деревенскую страсть к стяжательству»; «не пойте мне о народе…»; «где ты черпал эту силу, русский мужичок» (цитата из стихотворения И. Никитина). Такого рода места, включая отрицательные отзывы Шаламова об антисемитизме, были сопровождены на полях фразами с тремя восклицательными знаками: «русофоб!!!», «как ненавидит Россию!!!», «Чаадаев!!!» и прочими. Как мне объяснил временный владелец книги, эти пометы делал сам В. И. Белов. <…> негодующие оценки текста Шаламова отражали тогдашние, времен «перестройки», умонастроения В. И. Белова, и это было неудивительно, т. к. автор «Привычного дела» и «Канунов» всегда защищал русское крестьянство, а со временем стал агрессивным антизападником и сторонником теории «жидомасонского заговора» против России. <…>
К счастью, подобное отношение к Шаламову было характерно тогда не для всех вологодских писателей. <…> А то, что до сих пор на шаламовских вечерах не увидишь ни одного лица из вологодской организации Союза писателей России связано, вероятно, с застарелыми предубеждениями, посеянными В. И. Беловым. <…> В. Есипов заканчивает тему застарелой борьбы с "беловцами", конечно, до удобного случая, когда противник поскользнётся на обманчивом ноябрьском льду... "Отраден тот факт, - что другая, «альтернативная» (полтергейст, барабашки, но уже не андеграунд - А.А.) писательская организация в лице отделения Союза российских писателей («дом дяди Гиляя») гораздо заинтересованнее относится ко всему, что связано с нашим великим земляком. (Великим ли прозаиком, поэтом? Речь о Варламе Шаламове... Долгие годы каторги и ссылки добавляют авторитета лишь в уголовном мире да в среде литераторов, кормящихся этой тематикой; вся антисоветчина - игра на руку врагу... - А.А.) Еще более отрадно, - тешит себя В. Есипов, вольно или невольно становясь в ряды "пятой колонны", - что к исследованию творчества Шаламова все активнее подключается студенческая молодежь..."
В другой части беседы с Л. Егоровой (здесь бумага университетского Вестника потрачена не зря) шаламовед В. Есипов формулирует свою характеристику ещё откровеннее.
"Не секрет, что в Вологде всегда (еще во времена юности Шаламова, и он об этом писал) был достаточно силен и влиятелен слой консервативной культуры. В новое время, начиная с 1960-х годов, он был связан в основном с деятельностью писательской организации, некоторые члены которой страдали не только пресловутым прямолинейным «гиперморализмом», но и, как ни странно, культивировали почти не скрываемый антисемитизм (что было неприемлемым для того же А. Яшина, стоявшего у истоков создания писательской организации).
Поскольку культура, по моим представлениям, - говорит В. Есипов, - несовместима с какой-либо ксенофобией, мне пришлось немало поконфликтовать с отдельными вологодскими писателями, в результате чего я был зачислен ими едва ли не во «враги отечества». Эта полемика велась мною и на ТВ, и в печатной прессе, и надеюсь, что когда-нибудь она еще вспомнится, хотя бы для истории..."
Начало годов 2000-х... Татьяне Дмитриевне Томашевской я пообещал зайти в среду, принести обещанные картинки и фотографии. "Только не в среду! Придёт Есипов Валерий со своей подругой, знаете её..." Я подпрыгнул от удивления. "Нечего и подпрыгивать! Всё у него в порядке! - довольная тем, как меня ошеломила, засмеялась Томашевская, в ту же минуту озадачилась: - Почему его все не любят?" У меня с Есиповым никаких контр не бывало, я постарался изложить кратко. Во-первых, проживи тут хоть сто лет, для вологодцев ты всё равно останешься "не наш", а Есипов родом с Сахалина. Во-вторых, хочешь не хочешь, должен придерживаться господствующего мнения среды, а Есипов приглашал на телевидение Дербину, убийцу Рубцова, обелял её... "Вот, завтра - день рождения Кудрявцева, - сказал я Томашевской. - Посмотрим, как Есипов, культурный обозреватель, из телевизора произнесёт панегирик. Ведь промолчит!" "Ну, как же, - загорелась отнюдь не наивная Томашевская, - Кудрявцева да не поздравить! Хотя бы в порядке подхалимажа! Начальник департамента культуры! Поэт!" "Допустим, что и начальник, и поэт, - тут уж я засмеялся, - но - из другой епархии, с которой у Есипова контры великие!" Конечно, из телевизора никаких есиповских славословий стихотворцу-начальнику департамента не послышалось. Оба они друг друга стоили и стоят, выходцы из комсомольской областной газетки, которую с началом перестройки тогдашние приспособленцы - ещё при Кудрявцеве - перелицевали, перешили наизнанку и потихоньку обнулили...
"Коротаев Витька, бывало, идёт-гремит, так Есипов зашипит, изогнётся по-кошачьи, шмырк - на другую сторону улицы..." Коротаев, толстый, вальяжный, шумный, демонстративный, был похож на гоголевского Ноздрёва, а рассказчик - из прозаиков "консервативного" лагеря - напоминает аккуратного, вкрадчивого Чичикова....
Часть 2
Фотография относится примерно к 1980-м годам, когда Б. Ахмадулина и Б. Мессерер гостили в деревне близ Ферапонтова у "Дюни". Фото: интернет.
Вернёмся к Белле Ахмадулиной с осторожностью, её вологодские подражательницы Маркова, Сучкова и прочие вдруг да встрепенутся, потянутся к бумаге, оно и нехорошо...
Немецкий славист Вольфганг Казак сравнивал поэзию Ахмадулиной с явлениями природы — такими же символичными и одухотворенными стали ее стихи. Википедия.
Не забыт Казак, не позаброшен, на этого слависта – российским казакам у неё веры нет – Википедия в статьях о литературе всегда ссылается. Забористо Казаком сказано, что тексты Ахмадулиной – явления природы, тут и не поспоришь: всяк автор из природы приходит и туда же возвращается… (К кубанским казакам, не выдержав борьбы со здешними доцентами, уехал упомянутый выше вологжанин профессор В. Бараков, боец, казалось, стойкий).
Итак, Википедия (в сокращении):
Изабелла Ахмадулина (1937 - 2010) - одна из крупнейших русских лирических поэтесс второй половины XX века. Член Союза российских писателей, Русского ПЕН-центра. Почётный член Американской академии искусств и литературы. Отец - Ахат Валеевич Ахмадулин в годы Великой Отечественной войны гвардии майор, заместитель командира зенитно-артиллерийского дивизиона, в дальнейшем - начальник управления кадров, заместитель председателя Государственного таможенного комитета СССР. Мать - Надежда Макаровна Лазарева, майор КГБ, работала переводчицей, была племянницей революционера Александра Стопани
В 1955 году Ахмадулина вышла замуж за Евгения Евтушенко. В 1959 году выступила с письмом к ЦК КПСС с просьбой прекратить травлю Бориса Пастернака, получившего Нобелевскую премию по литературе.
В 1977 году Ахмадулина избрана почётным членом Американской академии искусства и литературы.
В 1979 году Ахмадулина участвовала в создании неподцензурного литературного альманаха «Метрополь». Не раз высказывалась в поддержку советских диссидентов: Андрея Сахарова, Льва Копелева, Георгия Владимова, Владимира Войновича. Её заявления публиковались в «Нью-Йорк Таймс», передавались по «Радио Свобода» и «Голосу Америки». В октябре 1993 года подпись Ахмадулиной появилась под «Письмом сорока двух».
В последние годы Ахмадулина тяжело болела, передвигалась наощупь, почти ничего не писала. Умерла на на даче в Переделкине, похоронена на Новодевичьем кладбище.
При таких-то её родителях Изабелле Ахатовне до седых волос на диване перекатываться бы с боку на бок игривой кошечкой, глотая падающие с обеих сторон шоколадки, но нет: Карфаген должен быть разрушен: на уме только диссиденты: Пастернак, Сахаров, Владимов, надо Белке быть амазонкой...
Итак:
Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей!
Что нам впереди предначертано?
Нас мало. Нас может быть четверо.
Мы мчимся - а ты божество!
И все-таки нас большинство.
Нас много. Нас может быть четверо...
А. Вознесенский. 1964.
Избегая ассоциаций с неназванной здесь четверкой: Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский, Окуджава, профессор Л. Егорова в своих любимчиках "современной вологодской литературы" и ограничилась цифрой пять...
Далее я навыдёргивал пространных – иначе ничего не понятно – цитат из опуса Д. Шеварова, сотрудника "Российской газеты", одно время подвизавшегося в вологодских изданиях, знающего кое-что из первых рук. (Название деревни Узково Шеваров пишет не по уму, - я в справочник заглядывал; даже муж Ахмадулиной художник Мессерер, о котором пойдёт речь далее, испытанный антисоветчик, был грамотеем вполне себе).
Д. Шеваров пишет: «…Вместе с Ниной Александровной Чистяковой, экскурсоводом ферапонтовского музея, мы едем в Усково искать дом Евдокии Лебедевой. В этом доме в начале 1980-х три лета жили Белла Ахмадулина и Борис Мессерер. <…>
"Вечной памяти тети Дюни" посвящена повесть-дневник Беллы Ахмадулиной "Нечаяние", - продолжает Д. Шеваров. - Быть может, только Пушкину Белла посвятила больше строк, чем Евдокии Кирилловне. <…> Познакомил их художник Николай Иванович Андронов, поселившийся в Усково еще в начале шестидесятых годов и пользовавшийся полным доверием Евдокии Кирилловны. <…>
"Вскорости и постепенно мы с тетей Дюней близко и крепко сдружились и слюбились. Наш первый приезд и все последующие теперь слились для меня в одно неразлучное свидание..." - так писала Б. Ахмадулина.
Дюня привязалась к Белле как к дочке, трудно расставалась. <…> - продолжает Д. Шеваров. - У Евдокии Кирилловны было еще трое детей, но и в них она не нашла отрады: один сын отсидел по уголовной статье и ожесточился, другой беспробудно пил, дочь вышла замуж, родила девочку, но за магазинную растрату оказалась в колонии. Внучку до возвращения горемычной матери растила бабушка Евдокия...
Когда летом приезжала Белла, тетя Дюня отдавала ей во владение верхнюю светелку, куда сама уж забираться не могла. "Ход в нее был через сеновал, - уточняет Б. Ахмадулина, - по ветхой лесенке. Убранство ее (светёлки - А.А.) состояло из старой трудолюбивой прялки, шаткого дощатого стола, сооруженного Борисом, занесенного наверх самодельного стула... На столе - глиняный кувшин с полевыми цветами, свеча - не для прихоти, а по прямой необходимости. Во все окно с резным наличником - озеро..." <…>
Ферапонтово и Усково стали для Ахмадулиной второй родиной, выбранной по душевному наитию. "Родилась я, - писала Белла Ахатовна, - в белокаменном граде Москве, в нем росла, в него проросла, а спроси меня где-нибудь в чужой стороне о родине, пожалуй, прежде, чем темные белые камни, увижу я темные белые воды, благородную суровость, высокородную печаль..." <…>
Как легко, кажется, - продолжает Д. Шеваров, - можно было бы сохранить дом Евдокии Лебедевой в Усково - в память о двух прекрасных русских женщинах - одной безвестной, а другой - известной на весь мир. Дом, где доверчиво встретились две культуры - городская и деревенская, и оказалось, что они - сестры, а не коммунальные соседки.
Этот дом мог бы стать единственным в своем роде Музеем встречи крестьянства и художественной интеллигенции. А не этой ли встречей проникнуты в Ферапонтове все окрестности, с 1960-х населенные поэтами, писателями и художниками?.. (Выделено курсивом мной - А.А.)
Повесть "Нечаяние" я, - пишет Д. Шеваров, - прочитал еще лет пятнадцать назад, и с тех пор мне очень хотелось увидеть воспетый Беллой Ахмадулиной дом Евдокии Кирилловны Лебедевой. Оказавшись недавно в командировке в Кириллове, я попросил помочь мне Михаила Николаевича Шаромазова, директора музея-заповедника. Вот он и дал мне в провожатые милую Нину Александровну Чистякову - беззаветную музейную подвижницу. Мы ехали в Усково по проселку, вьющемуся от деревни к деревне вдоль Бородаевского озера, а по дороге говорили, конечно же, о Белле.
- Первый раз мы увиделись с Беллой очень давно, - рассказывала Нина Александровна, - я еще была студенткой Ленинградского истфака. Летом приезжала сюда водить экскурсии. Первое впечатление от Беллы: неземное существо, понимаете? Человек с другой планеты. Такой талант посылается с небес. Увидев ее, я подумала: надо же, какие бывают люди. А как ко всем она бережно относилась! Последние ее приезды были с Борисом Асафовичем Мессерером. И я им уже вместе проводила экскурсию... Они, когда приезжали, всегда у Дюни жили. Хороший был у нее дом, украшен резьбой деревянной. Прямо у дороги стоял, почти на выходе из Усково. Два года назад я его видела, он осел набок. Никто в нем не жил. Надюша Виноградова, библиотекарь, говорила, что дом принадлежит какому-то родственнику, но тот продавать не хочет. Постойте, кажется, здесь стоял Дюнин дом... Ой, развалился дом!..
Мы затормозили. Я, - пишет Д. Шеваров, - подошел к груде почерневшего кирпича - из него, видно, была сложена печь. Сколько зим тепло этих кирпичей грело, спасало... Что может быть горше этой груды навсегда остывших кирпичей? <…> То, что произошло дальше, обращает мое дальнейшее повествование из репортажа в притчу. Но все ее герои подтвердят: так и было. <…> на узкой деревенской улице образовалась "пробка": нашу машину не могла объехать та, что шла вслед за нами. В городе обязательно возникла бы распря. Опасаясь ее, я направился к дороге и увидел, как Нина Александровна, всплеснув руками, по-матерински обнимает молодого человека, вышедшего из чужой машины. "Это художник Саша Мессерер, - знакомит нас Нина Александровна, - он ведь, когда был маленьким, приезжал в этот дом вместе с Борисом Асафовичем и Беллой..." <…>
У места, где дорога делает очередной изгиб, Саша показал в глубину заросшего бурьяном участка: "Вот здесь". <…> заброшенный дом рухнул зимой или весной 2016 года - возможно, от тяжелого сырого снега. Никто его не хватился, а летом доски растащили на дрова те, кто уже не помнил ни хозяйки дома, ни гостей ее. <…>
Белла взялась за повесть о Евдокии Кирилловне Лебедевой, назвав ее "Нечаяние". Стихи здесь чередуются с прозой. Повесть открывается стихотворением, где слово "нечаяние" в первой же строке: "В нечаянье ума, в бесчувствии затменном..." <…> окончила свою повесть 4 марта 1999 года. "Число дней и, более, ночей, письменно посвященных тете Дюне, приблизительно соответствует времени, проведенному нами в ее избушке... "В том же году "Нечаяние" появилось в сентябрьском номере журнала "Знамя".
Далее Шеваров "в бесчувствии затменном" перемудрил! Рифмовка фамилии Белова с Беллой слышится, притом известно, что оба – с разных полюсов – антисоветчики, и тем не не менее ставить рядом их тексты – нельзя, разве что – посмешить критиков, автор, Д. Шеваров, и сам понимает: «Несовместны были в их сознании Ахмадулина и Белов».
Письма Мессерера и Ахмадулиной – за океан – к Василию и Майе Аксёновым полны отчаяния перед мраком советской действительности, но люди у нас почему-то жили не тужили, на референдуме высказались за сохранение СССР.
И что в качестве поэзии предлагают читателям легковерным, - любому печатному слову верят, если по душе придётся, - нынешние библиотекари и культуртрегеры типа доцента Е. Титовой, профессора Л. Егоровой? (Культурологу В. Есипову проще: для него свет клином сошёлся на Варламе Шаламове).
Как можно упиваться текстами Ахмадулиной (не поминая к ночи её вологодских эпигонш), полными сумбура и невнятицы, "в нечаянье ума, в бесчувствии затменном", когда всё содержание укладывается в три-четыре строки, и то - явившиеся в голову не Изабелле, а её прагматичному, столь же циничному Мессереру?!
«И чем тоньше и божественнее красота (речь о Ферапонтове – А.А.) этих мест, чем больше поражают человека эти восходы и закаты, тем отчетливее проступают черты вырождения и дегенерирования всего живого сущего в этом краю». Б. Мессерер – В. и М. Аксеновым. 6 ноября 1983 г.
Письма из-за океана – Василия и Майи Аксёновых - густо нафаршированы именами других литераторов-беглецов, опытному читателю известных до тошноты, кажется тому читателю, что все они – в Москве, на самом деле они – в Штатах, притом прекрасны некоторые аксёновские картины их беспросветной американской борьбы за существование – ярко, смачно – на фоне художественно ничтожных романов Аксёнова…
Д. Шеваров "в нечаянье ума" пишет: "Нечаяние" Ахмадулиной отчетливо аукается с "Привычным делом" Василия Ивановича Белова. И пусть повествование поэта документально, а "Привычное дело" - классика художественной прозы, трудно не увидеть их сродства. И это не родство слога или сюжета, но родство сострадания. И Евдокия Кирилловна - не младшая ли сестра Катерине, незабвенной для всякого, кто читал повесть Белова.
Но не потому ли, - сожалеет Д. Шеваров, - ахмадулинское "Нечаяние" и прошло мимо критиков? Оно аукалось совсем не с той литературой, в которой они Беллу прописали. Несовместны были в их сознании Ахмадулина и Белов. Внезапное созвучие поэтессы, которую всегда считали заоблачной, далекой от жизни, и сурового" деревенщика" - это ломало давно налаженную игру "патриотов" и "либералов", где каждая команда и по сей день строго охраняет свой круг тем и авторов. (Выделено курсивом мной - А.А.)
А ведь выйди ахмадулинское "Нечаяние", - "в нечаянии ума" продолжает Д. Шеваров, - чуть раньше, в середине 1980-х, - и в "Литературке" разразилась бы полемика. Спорили бы (об уровне антисоветизма - А.А.), сопоставляли две столь разные повести, написанные хоть и в разное время ("Привычное дело" вышло в свет в 1966-м), но обе - о вологодской деревне. На сумеречном же излете 1990-х, когда вышла в свет повесть (никак не повесть, бессвязные заметки для себя – А.А.) Беллы, ожесточение достигло той мрачной черты, за которой произведения литературы никого уже не интересуют. И то, что Ахмадулина рассказала о вологодской деревне, ничуть не смутило и не озадачило "почвенников", поскольку вникнуть в написанное Беллой они уже не могли. Лютость привычного противоборства их ослепила.
(По совести говоря, вникать у Б. Ахмадулиной не во что, а "почвенника" В. Белова переплюнуть уже никто не сможет, да и надобность в том отпала: буржуины тридцать лет правят бал, пришли новые поколения, заражённые той же страстью, какая кипела в Аксёнове, в Ахмадулиной: поскорее умотать в США; одни - решились, другие, поумнее, на примере беглецов вычислили, что Россия на белом свете - самое лучшее из всего, что сотворил бог... Ахмадулина и её сторонники - см. письмо 42-х литераторов – с начала 1990-х годов были уже на коне с их призывом «раздавить гадину». Фраза восходит к Вольтеру, здесь речь - о русской культуре. Аксёнов и другие диссиденты вернулись из-за океана на готовенькое... - А.А.)
"Либеральная" же общественность, - продолжает Д. Шеваров, - не заметила "Нечаяния" по той же причине - лишь зеркально отраженной: для них уже не существовала сама вологодская деревня. И для них осталось загадкой: почему свою изысканную (?? - А.А.) прозу Ахмадулина посвятила ничем не примечательной полуграмотной старухе. Прошла повесть Ахмадулиной и мимо читателей. В сборники она входила лишь раз или два, а отдельного издания и вовсе не было. <…>
Белла Ахмадулина. Из повести "Нечаяние".
"...Когда, предводительствуемые Колей (художником Андроновым - А.А.), подъехали к избушке тети Дюни, увидели, что дверь подперта палкой. "Куда же Дюня делась?" - удивился Коля... Она и ждала - затаившись в недалекой сторонке, опершись на свою "ходливую" палку, с предварительной зоркой тревогой вглядываясь в незнакомых гостей.
- Ну, с прибытием вас, - строго сказала, неспешно приблизившись, тетя Дюня, - пожалуйте в мою хоромину.
Крыльцо, сенцы с полкою для тщеты припасов, для пользы трав, налево - две комнаты, в первой - стол под иконами, лавки, при входе - печка, кровать за ситцевой занавеской. Вторая - гостевая спаленка, где мы быстро обжились и надолго прижились.
...Тетя Дюня остро и ясно видела и провидела - и напрямик, и назад, и вперед. Ярко видимое ею давнее прошлое, оставшееся позади, я жадно присваивала, "присебривала"...
Когда для других чтений я надевала очки, тетя Дюня жалостливо говорила, приласкивая мою голову: "Ох, Беля, рано ты переграмотилась, не то что я". Одна тетя Дюня звала меня Беля, близкие деревенские знакомцы - Белкой...
...Дошли и до них напасть и разор, начав с начала: с Ферапонтова монастыря. Тетя Дюня ярко помнила, горько рассказывала, как мужики - топорами и вилами, бабы - воплями, пытались оборонить свою святыню и ее служителей и обитателей, да куда монаху против разбойника, топору против ружья... Но самая лютость еще гряла: раскулачивание. Бедными были и слыли эти предсеверные места, а губили и грабили - щедро. С непрошедшим страхом, горем и стыдом скупо рассказывала тетя Дюня про отъятие живого и нажитого добра, про страдания скотины. Многажды крестилась при нечистом имени председателя, всех подряд заносившего на "черную доску"...
...Я вспоминаю, как легко привадилась в деревне Усково управляться с ухватом и русской печью. Нахваливала меня, посмеиваясь, тетя Дюня: "Беля, ухватиста девка, даром что уродилась незнамо где, аж в самой Москве".
Письма тети Дюни обычно писали за нее просвещенные соседки, кто четыре класса, а то восемь окончившие. Но одно ее собственноручное послание у меня есть, Борис подал его мне, опасаясь, что стану плакать. В конверте, заведомо мной надписанном и оставленном, достиг меня текст: "Беля приезжай худо таскую бис тибя". К счастью, мы вскоре собрались и поехали. Что мне после всего этого все "почетные грамотки" или мысли о вечной обо мне памяти, которую провозгласят при удобном печальном случае. <…> Я пишу это и плачу». Д. Шеваров. Российская газета - Неделя - Федеральный выпуск: №266(7432) 23.11.2017.
Б. Мессерер – В. и М. Аксеновым. 6 ноября 1983 г.
«Дорогие Вася и Майя! <…> Почти все лето мы ездили. То по России, то по Грузии. Сначала на машине в Ферапонтов монастырь через Переславль-Залесский, Ростов Великий, Ярославль, Вологду. 600 километров. Это наш второй вояж в эти места. Повтор прошлогоднего маршрута. Уж больно хороши эти старые города и притягательны руины церквей и монастырей в их округе. И как конечная точка – церковь села Ферапонтово, расписанная Дионисием. Оттуда мы тоже делали некоторые вылазки, но уже не в таком километраже. Поездки в Кириллов с его Кирилло-Белозерским монастырем, в сам Белозерск, в Нило-Сорскую пустынь, в Горицкий монастырь. <…>
Эти названия и сами места буквально гипнотизируют сознание и воображение. Например, путешествие на Спас-Каменный. Это название я сам вычитал, а ситуацию вычислил – то есть своим умом дошел, что должно это быть нечто необычайное. (Из письма Б. Мессерера. Выделено курсивом мной - А.А.)
Вдоль дороги от Вологды до Кириллова, - продолжает Б. Мессерер, - на протяжении ста километров расположено великое Кубенское озеро, все время виднеющееся в “близком отдалении” от шоссе. В дымке. И вот посреди этого озера есть каменный атолл – слово, мало подходящее к русскому пейзажу, но выражающее суть нелюдимости и каменистости, – на котором виднеются руины Спас-Каменного монастыря. Подъезд к нему тоже изумителен. Надо объехать озеро и добираться на моторке с другого берега (200 км дороги и сорок минут на моторке). Лодка идет по рукавам и плавням дельты р. Кубенки, где диковинные птицы – журавли, чайки, дикие утки, цапли – сидят прямо на воде, то есть каких-нибудь чуть выступающих веточках или отмелях. Дальше выход в открытое море – озеро, – и как замок Иф графа Монте-Кристо видны величественные руины изумительной красоты. Сохранилась колокольня XVI века. Сам монастырь – XII век. До последнего времени существовала архитектура XIV – XV-го. Взорван в 1933 г. по решению Вологодского обкома. Сейчас стоит вопрос о реконструкции. В обкоме отвечают: “Как же мы восстанавливать будем, когда живы те, кто взрывал?” <…>
(«По наколке» Д. Шеварова я внимательно прочёл «повесть» Б. Ахмадулиной, нашёл там и нераженькое стихотворение о том, как больной Батюшков не смог узнать в посетителе Пушкина. Предложил текст составителю книги стихов о Вологде «Город нашей души» (Вологда, «Родники», 2021). В комментарии я не преминул заметить, что Ахмадулина в кровавые дни октябрьской буржуазной революции 1993 года согласно алфавиту возглавляла «список 42-х», притом Астафьев болтался в самом конце; второй её муж сценарист Нагибин морщился, ему-де министерство обороны давало танков больше для кино, чем тут - на виду у всего мира - для расстрела главного здания Москвы и страны; их приятель Окуджава отбил себе ладошки, аплодируя каждому танковому выстрелу, чёрной дымной розой распускавшемуся на белизне стен Верховного Совета РСФСР...
Составитель книжки стихов о Вологде замахал руками: цензура вологодских городских чиновников куда внимательнее советской. Всю перечисленную мной антисоветчину Ахмадулиной составитель убрал, от себя, ссылаясь на верных людей, дописал, что с группой вологодских писателей Ахмадулина посетила упомянутый взорванный монастырь на Кубенском озере «с целью поддержки по его восстановлению».
Примерно так же, во имя целей сиюминутных, действуют и прочие пролазы культуртрегеры, публика закулисной жизни не ведает, комментариев не читает…)
«Жили мы, - продолжает Б. Мессерер, - не в самом Ферапонтове, а в деревне Узково (у Д.Шеварова – Усково – А.А.), километра за три от монастыря. Здесь имеет свой дом и мастерскую художник Коля Андронов. Он живет здесь почти постоянно, с супругой своей Натальей Егоршиной и детьми. Они и подыскали нам избу и изумительную тетю Дюню.
И чем тоньше и божественнее красота этих мест, чем больше поражают человека эти восходы и закаты, тем отчетливее проступают черты вырождения и дегенерирования всего живого сущего в этом краю".
Последнюю фразу стоит повторять каждый раз, когда культуртрегеры на библиотечных вечерах станут продавать вам залежалый товар - вирши Ахмадулиной...
И стоит напоминать - опубликовано в знаменитом московском журнале - про истинное отношение к Русскому Миру всех ахмадулиных и мессереров. Большого труда не составит, - одна страничка, - вслух, с подобающими минуте слезами, читайте на библиотечных вечерах текст коротенькой драмы Б. Мессерера.
Воистину, без всяких кавычек, драма, заскучавшему читателю обещанная выше драка на топорах... Драма обращена к русскоязычным американцам, может быть, там, за океаном, подзабыли образ Русского Мира...
"Попытка драматургии (далее - текст Б. Мессерера - А.А.).
Сцена I
Место действия – изба.
Ш у р к а (ему за 50 лет). (Вваливаясь в изодранной рубахе. Весь в крови.) Мама, а где мама? Это я, Шурка, я опять пьяный!
Т е т я Д ю н я (80 лет). Сынок, батюшка, да ты не такой пьяный, поди, сегодня. Ты б домой шел, отдохнул бы!
Ш у р к а (выжимая кровавую рубашку). Нет, мама, я оччччень пьяный.
Т е т я Д ю н я. Батюшка, сынок, сколько раз я тебе говорила, чтоб ты на публику не выходил.
Ш у р к а. Нет, мама, это меня сынок так отделал, но и я ему е…нул хорошо, он в поле лежит сейчас.
Я (50 лет, автор). (Выскакивая на крыльцо и видя проходящего второго сына тети Дюни, Николая.) Дядя Коля, там Шурка Серегу убил. Он в поле за избой лежит.
Н и к о л а й (ему за 50 лет). (Проходит, не ОБОРАЧИВАЯСЬ и не отвечая.)
Сцена II
Те же и С е р е г а (ему 18 лет). (Весь в крови. Шатаясь, подходит к Шурке и бьет его по лицу.) Вот тебе, папаня. А Витька (второй сын Шурки) из армии придет – мы тебя до смерти отделаем и ракам скормим.
Ш у р к а (вставая с пола и утирая кровь). А это тебе, сыночек, чтоб батю помнил.
Серега лежит до конца пьесы не двигаясь на крыльце.
Сцена III
З и н к а (40 лет). (Без слов вцепляется в голову Шурки и царапает ему лицо.)
Т е т я Д ю н я. Шура, батюшка, ты бы домой шел, отдохнул бы. Баловник ты сегодня. Неугомонный какой-то.
Ш у р к а (отбрасывая Зинку в огород). Мама, а мама, а у тебя маленькой не найдется?
Немая сцена. Участвуют:
Б е л л а А х м а д у л и н а (45 лет), поэт.
Б о р и с М е с с е р е р (50 лет), художник.
Дети Беллы:
А н я – 15 лет.
Л и з а – 10 лет.
Тетя Дюня – 80 лет.
Шурка падает на последних словах и лежит не двигаясь.
Сережа и Зина лежат не двигаясь.
Занавес".
Первое, самое неподходящее, на ум является: "Розенкранц и Гильденштерн мертвы".
«Розенкранц и Гильденштерн мертвы» - абсурдистская пьеса Тома Стоппарда, впервые поставленная на Эдинбургском фестивале в 1966 году, рассказывает о событиях, описанных в трагедии Уильяма Шекспира «Гамлет», с точки зрения двух второстепенных персонажей - придворных Розенкранца и Гильденштерна. На русский язык пьесу перевёл в конце 1960-х годов Иосиф Бродский. Рукопись сохранилась в архивах журнала «Иностранная литература» и была опубликована в 1990 году. Википедия.
Комментарий (к собственной драматургии) Б. Мессерера (2011 год).
«Мне хочется здесь рассказать о событиях, непосредственно связанных с описанной мной в письме к Василию Аксенову сценой, довольно точно передающей обстановку распада и вырождения нравов российской деревенской жизни.
(Последняя фраза выделена курсивом мной. В комментарии к письму из вологодской, близ Ферапонтова, деревни говорится и о "распаде и вырождении нравов" позднесоветской московской богемы, но всё грамотно обозначено понятиями - с точки зрения Б. Мессерера - возвышенными, оправдывающими российских розенкранцев и гильденштернов... - А.А.)
Мы с Беллой, - продолжает Б. Мессерер, - в полной мере смогли ощутить это ("обстановку распада и вырождения нравов" - А.А.), оказавшись в деревне Узково, в пяти километрах от Ферапонтова монастыря, буквально через два дня после проводов Георгия Владимова и его супруги Натальи Кузнецовой в аэропорту Шереметьево. Владимова подвергли насильственной высылке из страны за его правозащитную деятельность. Этому предшествовала долгая кампания травли и преследования выдающегося писателя.
Белла написала письмо на имя Генерального секретаря КПСС Ю. В. Андропова в защиту Владимова, в котором изложила просьбу о том, чтобы Владимову дали возможность выехать за границу. <…> Через два дня последовал звонок из ЦК в квартиру Владимова, и ему сообщили, что вопрос о его отъезде решен и что ему следует готовиться к отправке. Ему разрешили находиться в стране не более четырех месяцев. Это был конец января 1983 года. Вскоре подошел момент прощания, и мы с Беллой целовались и обнимались с Жорой и Натальей, передавали последние приветы, махали вслед улетающему самолету и, совершенно уставшие от этих переживаний, отправились в Ферапонтово.
Наш друг, художник Николай Андронов, снял нам избу у своей соседки тети Дюни, практически напротив своего дома. В описываемый вечер к тете Дюне приехали из Череповца внуки и другие близкие, и бедная тетя Дюня с грустью и извинениями просила нас переночевать одну ночь на сеновале, чтобы родственники не обиделись. Мы лежали на надувных резиновых матрацах среди великого множества каких-то насекомых, беспрерывно шуршавших в сене рядом с ухом. Над нами была растянута полиэтиленовая пленка, предназначенная служить защитой от дождя, который лил с неистовой силой через дырявую крышу прямо на нас. Под пленкой мы укрывали транзистор, издававший какие-то хриплые стоны, но в деревне, вдалеке от глушилок, все-таки можно было разобрать слова ведущего радиостанции “Свобода”, транслирующей торжественную встречу Жоры и Натальи Владимовых во Франкфурте-на-Майне. До нас доносились речи, прославлявшие Владимова как выдающегося писателя и гражданина, их перебивали марши духового оркестра, встречавшего “героя сопротивления”. (Выделено курсивом мной – А.А.)
Внизу под сеновалом слышались отголоски продолжавшейся драки на топорах между Шуркой и его сыном, визги женщин, пытавшихся образумить дерущихся, причитания тети Дюни и протяжное мычание коров, тоже реагирующих на происходящее.
На фоне всей этой живописной картины прозвучал тихий голос Беллы:
– Бедный, бедный Жора! Ведь он мог быть сейчас здесь, рядом с нами!
За сим следует мое обращение к вам, дорогие Вася и Майя, моим первым зрителям, то бишь слушателям, то бишь читателям, с просьбой не быть слишком строгими судьями и учесть, что “пьеса” написана экспромтом сейчас, без единого черновика и в пределах 10 предшествовавших этому минут. (Выделено курсивом мной - А.А.)
Сейчас мне, - Мессерер излагает мгновенную мечту, которая скоро и сбудется, - хочется на мгновение перекинуться в Грузию, может быть, еще и потому, что уж очень силен контраст между этими двумя странами, между этими двумя жизнями.
После пребывания в Ферапонтове, - пишет Б. Мессерер, - решение поехать к морю пришло мгновенно, как вы понимаете, как ощущение контраста, как необходимость жизненная. (То есть, сбежать в Грузию из вологодской "обстановки распада и вырождения нравов". Выделено курсивом мной - А.А.)
Подгадал сделать выступления Беллы в Сухуми (3), в Пицунде и Гагре по одному. В поддержку идее. В материальном смысле. И поехали. Дивно побыли там, после значительного перерыва. <…>
А потом мы попали в Тбилиси. И эти две недели обернулись каким-то чудным куском жизни, с добротой людей и даже пиететом к Белле. Эти дни перенасыщены были пьянством, но, конечно, не российским, а с благородством и прекраснодушием, с тостами и дружеством. А для нас уже и тосты не тосты, а продолжение как бы ранее начатого разговора, и длящееся общение, и скорбь об ушедших. Но эти дни – счастливые дни. И даже начальство грузинское не чета нашему. <…> секретарь ЦК Сулико Хадеишвили скомандовал так: что если Белла приехала в Хевсуретию на машине, то отправить обратно ее надо не иначе как на вертолете. <…> И вдруг садится вертолет на горное озеро невиданной красоты. 3500 метров от уровня моря. Снег. По снегу бежим к озеру. Проваливаемся. Мерзнем. А тут из самолета несут напитки, чоча (поросенок), фрукты. Выпили мы с местным начальством за Беллу Ахмадулину прямо на снегу, в виду горы Казбек. Поднялись в воздух и полетели в Тбилиси, а уж потом и в Москву – прямо к маразму, безденежью и бесперспективью. <…>
Вася, Майя, любим вас всегда и помним. Пишите нам, и уж вы нас не забывайте в вашем лучшем из миров. Целую. Борис».
Продолжение письма. Б. Ахмадулина – В. и М. Аксеновым
«Вася и Майя. <…> Как описать все не в художестве, а в письме, заменяющем все, что отнято: видеться, болтать, говорить и оговариваться, или надо всегда писать письмо вам, я пробовала, но письму больше, чем художеству, нужна явь и достижимость читателя.
Вот и в Ферапонтове – всегда думала о вас, словно писала письмо, – куда опустить? в озеро? в небо? Ах, утешалась, они сами все знают, они это мое письмо – через озеро и небо – получили. <…> Любимые мои и наши! Простите сбивчивость моих речей, моя мысль о вас – постоянное занятие мое, но с чего начать, чем кончить – не знаю. Целую вас. Белла».
Комментарий Б. Мессерера (2011 год):
«Зимой 1982 года мы с Беллой стали особенно часто бывать у Жоры и Натальи Владимовых на Филевской улице".
Георгий Владимов родился в семье учителей русского языка и литературы Николая Степановича Волосевича и Марии Оскаровны Зейфман. Окончил юридический факультет Ленинградского университета. В 1956-1959 годах был редактором отдела прозы в журнале «Новый мир». В мае 1967 года обратился к съезду Союза писателей с открытым письмом, требуя свободы творчества и публичного обсуждения письма Солженицына против цензуры. В 1975 году на Западе оказалась рукопись его повести «Верный Руслан». После исключения из Союза писателей СССР публиковался за рубежом, в изданиях НТС («Посев», «Грани»), руководил московской секцией организации «Международная амнистия». Под угрозой судебного процесса выехал в ФРГ. С 1984 по 1986 год был главным редактором журнала «Грани». В 1990 году восстановлен в советском гражданстве. С 1999 года - член комиссии по помилованию при президенте РФ. Википедия.
"Георгий Владимов, - продолжает Б. Мессерер, - был замечательно талантливым писателем, обладающим “даром совести”, если так можно выразиться. Он был исключительно честным человеком, и его принципом был завет жить не по лжи. Эта черта характера заставила его согласиться стать председателем “Amnesty International”. Он должен был распределять помощь политическим заключенным, которая поступала с Запада от людей, желавших помочь “узникам совести”. Это была чрезвычайно опасная деятельность, поэтому дома у Жоры и Натальи бывал очень узкий круг знакомых. Могу назвать среди них Роя Медведева, Юрия Кублановского и Евгения Попова. Быть может, мы с Беллой были самыми частыми гостями в их доме.
И вот в один из апрельских дней Жора с какой-то торжественной интонацией пригласил нас прийти на званый ужин в честь особенно дорогого для него гостя – Леонида Ивановича Бородина. Жора с большим уважением выговаривал его имя и отчество и был с ним на “вы”. Ранее мы никогда не слышали эту фамилию. Жора объяснил нам, что он относится к Леониду Ивановичу с особенным пиететом за его принципиальную позицию в диссидентском движении. В 1967 году Бородин был арестован по делу Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа (ВСХСОН) и пробыл в заключении шесть лет. Наше государство опасалось этой организации, потому что в ее программе значился пункт о возможности свержения советской власти насильственным путем.
Мы встретились с Леонидом Ивановичем у Владимовых за столом. Сразу впечатлила его внешность – это был удивительно красивый человек, и он замечательно, хотя и немногословно, без всякого наигрыша говорил о своем пребывании в лагере и о своих политических взглядах. <…>
Конечно, ГБ вело непрестанное наблюдение из съемной квартиры в доме напротив и Владимов знал об этом и даже знал окна, из которых оно велось. Он написал об этом рассказ “Не обращайте вниманья, маэстро”.
Примерно в половине первого ночи мы с Беллой вместе с Бородиным заспешили в метро. За нами открыто пошло человек пять гэбэшников. Мы дошли до метро и спустились на платформу. Для этого надо было сделать несколько шагов по лестнице. И вдруг… случилось непредвиденное: Бородин, ни слова не сказав нам с Беллой, побежал по лестнице обратно. Гэбисты страшно переполошились и побежали за ним вослед.
Мы с Беллой тоже растерялись, но сели в поезд. В пустой вагон вместе с нами вошел один из сотрудников органов. Некоторое время мы сидели с Беллой вдвоем, пока этот человек не придвинулся к нам вплотную, создав очень странную мизансцену: три человека сидят в пустом вагоне рядом. Я думаю, этот парень хотел выслужиться перед начальством, донеся хотя бы пару услышанных от нас слов.
Вернувшись в мастерскую, мы сразу перезвонили Владимовым, желая услышать, по какой причине Бородин убежал от нас, уже находясь в метро. Разгадка оказалась совершенно неожиданной: Леонид Иванович просчитал ситуацию и понял, что не успевает доехать на метро с пересадкой, а денег на такси у него не было. И он побежал одалживать три рубля у Владимова, потому что постеснялся просить их у нас. Гэбисты, разумеется, наблюдали эту непонятную для них сцену с подлинным изумлением. <…>
Владимов не хотел уезжать на Запад до заключительного аккорда – процесса над Бородиным. Приговор суда был очень тяжелым: Леонида Ивановича суд приговорил к десяти годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Бородин отсидел по этому приговору пять лет в лагерях под Пермью и вышел на свободу, когда изменилась политическая ситуация в нашей стране. <…>
В настоящее время (1992-2011, с перерывом на несколько лет – А.А.) Леонид Бородин – главный редактор журнала “Москва”. Я был, - продолжает Б. Мессерер, - в Доме русского зарубежья на вручении Бородину в 2002 году премии имени Александра Исаевича Солженицына. <…> В 2011 году, когда состоялась выставка моих картин в Пермской государственной галерее и я приехал в этот город, друзья повезли меня показывать лагерь, входивший в систему ГУЛАГа - “Пермь-36”, который теперь стал музеем советских концлагерей и находится под охраной ЮНЕСКО. Оказалось, что именно там отбывал наказание Леонид Иванович Бородин. Я с огромным волнением побывал в камере, где Бородин провел несколько лет…»
Тут стоит упомянуть о попытке журнала "Наш современник" последовать призыву Льва Толстого, мол, если плохие люди объединяются, так люди хорошие должны поступать так же: договориться и всыпать плохим. Сотрудники "Нашего современника" пришли в журнал "Москва" и предложили выступать единым фронтом против бесчисленного множества изданий, заточенных "хромым бесом", главным прорабом перестройки Яковлевым на разрушение русской культуры. Договориться не получилось! Упёрся рогами в паркет редактор "Москвы" монархист Владимир Крупин. С него брал пример и Леонид Бородин, вскоре сменивший Крупина, ещё и корил Станислава Куняева, мол, редактор "Нашего современника" работал на великих сибирских стройках, но почему-то остаётся верен социалистическому образу мыслей и ничего не пишет "о лагерях"... (ЛитМир - Электронная Библиотека. Бородин Леонид. Без выбора (автобиографическое повествование).
В. Аксенов – Б. Ахмадулиной, Б. Мессереру. 18 ноября 1983 г.
«Дорогие Белка и Борька! <…> Спасибо за письма. Помимо радости общения с вами возникла еще впечатляющая картина действительности. Борькины описания (драки на топорах, образа России... – А.А.) превосходны. Почему бы тебе не написать книгу, старик? Заткнешь за пояс многих «крупнейших из ныне живущих» <…>
На днях я получил письмо от Жоры (изгнанного из СССР Георгия Владимова - А.А.). Он стал главным редактором “Граней” <…> (антисоветского издания во Франкфурте-на Майне – А.А.)
мне хочется, - пишет В. Аксёнов, - кроме основной темы, еще прояснить <…> некоторые пунктиры, мокрой тряпкой – слегка по некоторым мордам, надувшимся от паршивого высокомерия в адрес поэтов нашего московского круга и поколения. <…> Больше всего, однако, это касается [Иосифа] Бродского, который ведет себя в Нью-Йорке как дорвавшийся до славы местечковый поц. Он хвалит Сюзан Гутентаг, а та его “крупнейшим из крупнейших”, но если бы только это – он лицемерит на каждом шагу и делает массу гадостей <…> здесь пишу для очень внутреннего использования, просто чтобы вы знали, что он ваш недоброжелатель <…>
С Жорой (Владимовым – А.А.) и Наташей мы еще не встретились. Надеюсь, зимой будем в Париже (премьера в театре - “Цапля”) и заедем хоть на день к ним. Обнимаю вас, мы ждем вас все-таки здесь в гости после завершения цикла холодной войны, если, конечно, в горячую, гадина, не перекатится. Целуем. Вася & Майя».
И вот, в заключение длинного повествования об Ахмадулиной, снова - о Цветаевой. Притча интересна не только для доцента Е. Титовой…
Б. Ахмадулина – М. и В. Аксёновым. 10 февраля 1984.
"<…> Вы – сосредоточьтесь, а я изложу вкратце. В конце сентября прошлого (1983) года <…> Георгий Эзрович Штейман<…> ждал открытия похоронного бюро г. Елабуга с тем, чтобы заказать венок: “Марине Ивановне Цветаевой от ленинградцев”. Бюро открылось, и к нему все были добры, учтивы, объяснили, что ленту исполнят через час, но – цветы? Научили пойти в институт, где растут какие-то цветы, сказали: “Столяр, который делал гроб для М.И.Ц., умер недавно”. Георгий Эзрович пошел в институт, там ему дали то бедное, что у них росло в горшке, с тем он вернулся в бюро, взял ленту (это все как-то соединили), его научили, как идти на кладбище и где искать, он шел, страшно подавленный и мыслью своей, и видом города.
Он поднимался к кладбищу, видел – уже не однажды описанные – сосны, услышал за собой затрудненное дыхание человека и от этого как бы – очнулся. Обернулся: его догоняла, запыхавшись, женщина в платке и во всем, что носят и носили, то есть, как он сказал: “простая, бедная, неграмотная женщина”. Она (он только потом понял), еще не переведя измученного жизнью и ходом вверх дыхания, сказала: “Это вы – из Ленинграда, к Цветаевой? Столяр, который делал гроб, – мой двоюродный дядя, он умер и перед смертью покаялся: “Я у покойницы, у самоубийцы, у эвакуированной из фартука взял – не знаю что. Возьми и пошли в Москву – мой грех!”<…>
У Марины Ивановны Цветаевой в правом кармане фартука (родственница столяра, да хранит ее Бог, не понимала: почему фартук, не знала она этого) был маленький предмет, с которым она хотела уйти и быть: старинный блокнотик, 3х4 см, в кожаном переплете, на котором вытеснены Бурбонские лилии, вставлен маленький карандашик.<…>
Поверженные Бурбоны, Людовик XVI, я сейчас не об этом, о том лишь, что с этим маленьким предметом пошла она на свою казнь. Она предусмотрела все (что, ты понимаешь, например, Асеевы возьмут Мура (сына М. И. Цветаевой - А.А.) и будут воспитывать “как своего”), но не думала, что гробовщик возьмет из кармана и вернет – получилось, что мне. Бурбоны – да, пусть, но это талисман был, важность, с собой.
На меня это подействовало сильно, тяжело – но в радость другим пусть будет как неубиенность, неистребимость.
Анастасия Ивановна взять “книжечку” отказалась. Ей было тяжело держать ее в руках. Воскликнула: “Все Маринины штучки! Но я ее знаю – это вам от нее”.
Возбранила мне отдать в Музей изящных искусств (я все же отдам, если там и впрямь будет открытая экспозиция, посвященная И. В. Цветаеву и всей семье Цветаевых, а это, я думаю, вскоре, может быть, будет). <…>
Целую вас, мои дорогие и любимые. Спокойной ночи. Завтра напишу вам еще немного вздору. 18 февраля 2 часа пополуночи".
Комментарий Б. Мессерера (2011 год):
«Считаю правильным воспроизвести текст письма Георгия Штеймана. Это письмо является подлинным документом. Мы давно познакомились с Георгием на поэтических чтениях Беллы в Питере. Он постоянно приходил на ее концерты и всегда задерживался после, чтобы преподнести цветы и пообщаться с ней. Георгий был инженером, прямого отношения к литературе не имел, но искренне любил поэзию Беллы и восхищался творчеством Марины Ивановны Цветаевой. Позднее он эмигрировал в Израиль.
“Перед тем, как идти на кладбище (естественно, что это грустное место было моею конечною целью в этом богом проклятом городе), я пришел в похоронное бюро, чтобы заказать ленту для Великой Марины. Встретили меня работающие там женщины очень приветливо и, между прочим, сказали, что всего пару лет тому назад умер человек, который делал гроб для Марины. Был я, естественно, очень огорчен. Ведь от него можно было бы узнать какие-то подробности.
И вот я иду с цветами и лентой на кладбище. Выхожу за пределы города, и здесь меня догоняет запыхавшаяся женщина.“Вы к Марине Ивановне?” – спрашивает. “Да”. Пауза.
А затем рассказ о том, как женщины из похоронного бюро (она случайно вошла туда вскоре после меня) рассказали ей, родственнице того самого плотника, обо мне, о том, что этот плотник незадолго до смерти отдал ей “вот эту вещицу”, которая, по его словам, была в кармане “у той женщины”, когда ее клали в гроб, о том, что он не знал, кто была эта женщина, а вот теперь “прослышал, что стихи писала”, о том, что давно хотела “вещицу в Москву отправить, да все случая не было”, о том, как узнала про мой приезд, “скорехонько домой сбегала и вот – догнала”.
Я стою растерянный, в руках у меня вот эта маленькая книжечка с карандашиком, который Она держала в руках.
Я настолько ошарашен, что не соображаю сразу, что надо бы поблагодарить, спросить имя отчество… Когда немного опомнился, женщины уже и след простыл – ее увозил проходивший автобус…
Вот, собственно, и все. Не все, конечно. Я был у могилы, я просидел там до захода солнца. Я читал Маринины стихи. Штейман Георгий Эзрович”.
«Мы с Беллой, - продолжает Б. Мессерер, - находились в Питере, когда пришло это письмо, которое так потрясло ее воображение. В дальнейшем Штейман привез книжечку нам и подарил ее Белле. <…>
Книжечка размером три на четыре сантиметра, с маленьким карандашиком, вложенным в нее, являлась, по-видимому, принадлежностью дамского обихода и, быть может, служила владелице для записи танцев на балу и тех кавалеров, с которыми она должна была танцевать. Но это всего лишь догадка. По мнению людей, интересующихся происхождением книжечки, это сувенирное изделие изготовлено во Франции, о чем говорят тисненные на переплете бурбонские лилии <…> В любом случае то, что она находилась в кармане фартука Марины Ивановны, говорит о ценности этого предмета для хозяйки как некоего талисмана. По прошествии полугода Анастасия Ивановна позвонила и сказала, что просит передать книжечку в руки страстного коллекционера всего цветаевского наследия – Льва Мнухина. Лев пришел к нам в мастерскую с горящими глазами и забрал ее. Через много лет мы узнали, что он передал эту реликвию в музей Марины Цветаевой в Елабуге».
«В бесконечном объятии». Переписка Б. Ахмадулиной и Б. Мессерера с В. и М. Аксеновыми. Журнал «Октябрь», 2011, № 10.
Часть 3
На фоне трагедии на Юге России либералам вологодского разлива уехать прочь и некуда, так им немножко бы прижухнуть на манер опавших листьев, засыпаемых саваном первого снега, но нет, они - игра слов не совсем и уместная - продолжают атаку мертвецов.
("Атака мертвецов" - распространённое публицистическое название контратаки 13-й роты 226-го Землянского полка 24 июля (6 августа) 1915 года при отражении немецкой газовой атаки. Эпизод обороны крепости Осовец на Восточном фронте во время Первой мировой войны. Википедия).
Культинфо. (Конечно, буковки в названии сайта о вологодской культуре - не русские, латиница). 28 октября 2022 г.
"Открытие юбилейной выставки «Цой Жив!» состоится 5 ноября в 18:00 в Доме дяди Гиляя (Вологда, ул. Чернышевского, 15). Экспозиция посвящена 60-летию со дня рождения легендарного лидера группы «Кино». На выставке будут представлены работы рок-фотографа Наташи Васильевой-Хал, а также интерактивные экспонаты из фондов отдела киновидеообслуживания Центра народной культуры (кинозал «1000 & 1 фильм»). Арт-объекты, связанные с историей и эстетикой группой «Кино», отразят золотую эпоху русского рока. (Та "золотая эпоха" для русского этноса обернулась эпидемией пострашнее изобретённого пиндосами ковида... - А.А.). На открытии пройдет творческий вечер Наташи Васильевой-Халл и рок-концерт. Заказать билеты можно, обратившись в личные сообщения к одному из организаторов..."
Чёрное солнце "перемен", солнце мёртвых, ещё в конце 1980-х годов взошло над Россией и не собирается падать за горизонт в адски-багровых огнях заката. Кому хочется видеть подобный памятник и в Вологде?
В гнездовье Союза Российских писателей, устно и печатно прославляемом доцентом Е. Титовой и профессором Л. Егоровой, снова заревёт надменно-вкрадчивый баритон: "Мы ждём перемен...", накликавший горбачёвскую перестройку... Чего ждать теперь? Вспоминается реприза - отнесём её к перестройке - нелепого, известного в своё время шутника: "Умерла, так умерла..." Вспоминается и А. Вознесенский с его стихопортретом (1964 год) Б. Ахмадулиной. В отличие от В. Цоя, разбившегося на машине, она прожила долгую и счастливую жизнь...
Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей.
