Найти в Дзене
Осень Интроверта

Любимая дочь

«Последышков» обычно любят больше, чем старших детей, тем более если эти младшенькие, «поздние» - от любимого мужчины, от супруга дражайшего, бесценного. Вот и Вера Павловна всю свою любовь материнскую отдала младшей дочке, Оксаночке, надежде единственной, красавице, кровиночке родной, свету в окошке! Старшая дочь Веры Павловны, Людмила, рождена была от первого мужа, оставившего Веру вдовой, едва Людочке исполнилось два года. Похожа была на мужнину родню, положительных эмоций не вызывала, как и добрых материнских чувств. Люда давно выросла, вышла замуж и вскоре развелась, успев родить в браке двух мальчишек-погодков, жила с пацанами в маленькой квартирке, была вечно хмурая, недовольная, неулыбчивая. Неожиданно выяснилось, что причиной тому была не хандра вечная, а болезнь, засевшая у Люды в голове. Диагноз застал всех врасплох, от растерянности никто не знал, что делать, мать дистанцировалась в испуге, Людочкины эпилептические приступы повторялись все чаще, становились все интенсивнее
Пино Даени. Мать и дитя. Взято из интернета
Пино Даени. Мать и дитя. Взято из интернета

«Последышков» обычно любят больше, чем старших детей, тем более если эти младшенькие, «поздние» - от любимого мужчины, от супруга дражайшего, бесценного. Вот и Вера Павловна всю свою любовь материнскую отдала младшей дочке, Оксаночке, надежде единственной, красавице, кровиночке родной, свету в окошке!

Старшая дочь Веры Павловны, Людмила, рождена была от первого мужа, оставившего Веру вдовой, едва Людочке исполнилось два года. Похожа была на мужнину родню, положительных эмоций не вызывала, как и добрых материнских чувств. Люда давно выросла, вышла замуж и вскоре развелась, успев родить в браке двух мальчишек-погодков, жила с пацанами в маленькой квартирке, была вечно хмурая, недовольная, неулыбчивая. Неожиданно выяснилось, что причиной тому была не хандра вечная, а болезнь, засевшая у Люды в голове. Диагноз застал всех врасплох, от растерянности никто не знал, что делать, мать дистанцировалась в испуге, Людочкины эпилептические приступы повторялись все чаще, становились все интенсивнее и не оставляли особой надежды на исцеление…

Отца среднего сына Веры Павловны, Сашки, похоронили в Сашкины пять лет. Бабки во дворе косились на Веру, сторонились, бубнели во след что-то про «черную вдову». Но Вера уже была замужем в третий раз, когда Сашка к семнадцати годам связался с плохой компанией, был изгнан из дома и отдал богу душу в заплеванном подъезде на два этажа выше своей бывшей двери… Похоронили, поставили памятник, съездили на могилку пару раз и забыли с облегчением.

Ведь был уже у Веры Павловны третий ребенок – девочка, дочка , копия папочки своего – крупная, высокая, неласковая, некрасивая. И по папиным стопам пошла – и училась, будто не училась, и ругалась такими же словами, и "принимала" по праздникам. И в совершеннолетие вошла, посетив пару раз женского врача для проведения несложной в принципе и недолгой операции. Продолжить жизненный путь Оксана решила за границей, но лишних денег на столь ответственное путешествие у Веры Павловны не было. По решению семейного совета продали две квартиры – родительскую и Людочкину («Люда, ты болеешь, у тебя приступы! Мы всегда должны быть рядом!») и купили дом в деревне, разницу от продажи Оксана уложила в розовый чемоданчик и исчезла за горизонтом, словно широкая разноцветная радуга! Звонила потом, было, что приезжала, все реже, в последнее время – даже и никогда…

Супруг Веры Павловны ненавидел старшую ее дочь со страшной силой. Пацаны бесили его одним своим существованием. Они, видите ли, слишком быстро росли, слишком много ели, невоспитанные, тупые, страшные… «Чтоб ты сдохла со своими….. Один я тут работаю, сидите все на моей шее!» - а мать становилась на сторону мужа, прощала и поощряла его хамство и пьянство.

Прощала, терпела, но зря – как он погуливал от Веры Павловны всю жизнь, так и ушел от нее, недалеко правда, в покосившийся домишко через дорогу, там соседка, широкой души женщина, заводила каждые выходные булькающий аппарат на сахаре и картофельных очистках.

Вера Павловна осталась со старшей, нелюбимой, исхудавшей донельзя дочерью. Обе были уже на инвалидности, сухие, бесслезные. И, когда пришла пора уходить, лишь старшая дочь держала ее за тонкую пергаментную руку и шептала тихонько – «Я люблю тебя, мама…»