оглавление канала
Парнишка, сняв вещмешок Олега, и следом скинув свою фуфайку, грузно уселся на лавку, принялся успокаивать свою бабушку.
- Баб Маня, нормально все. Видишь, живой. Меня дяденька спас. Я в яму провалился, а тут буран. Да еще ногу вот повредил. – И он вытянул ногу, показывая, где и как он ее «повредил».
Только тут старушка обратила внимание на Олега. Подслеповато сощурилась, и опять затараторила:
- Да, что же это я? Ты проходи, мил человек, не знаю твоего имени-отчества, проходи, садись. Спасибо тебе, добрый человек! Век за тебя буду Богу молиться, за внучка. Ведь один он у меня на всем белом свете. – И тут она расплакалась, вытирая уголком платка, слезы.
Олег скинул полушубок и подошел, к сидящему на лавке, мальчишке. Присел перед ним на корточки, стянул разбухший от влаги и, почти разлезшийся, старый ботинок, стал осматривать поврежденную ногу. Потом обратился к старушке:
- Зови меня Олегом, мать. И приготовь горячей воды и чистые тряпки, какие есть.
Затем, он взял свой рюкзак, который мальчишка скинул тут же на лавку вместе со своей драной фуфайкой, когда вошел. Покопался там, извлекая плотный полотняный мешок, собранный, с любовью и со знанием дела, Проном в дорогу. Растянул тугие завязки, и извлек оттуда три мешочка поменьше. Подошел к печке, и кинул в чугунок с горячей водой по нескольку щепотей из каждого мешочка. В доме сразу же запахло солнечным летом и медовыми травами. Бабулька с интересом и, каким-то испугом, наблюдала за ним, стоя в сторонке, прижав к груди сжатые в кулачки старческие ладошки, обтянутые тонкой пергаментной кожей, с просвечивающимися венами.
Когда он закончил с лечением ноги, перебинтовав ее плотно полотняными полосками, нарезанными из старой простыни, поднялся, подошел к умывальнику и тщательно вымыл руки. Бабка кинулась подавать ему ветхое, местами протертое до прозрачности, но чистое полотенце. Парнишка выдержал всю процедуру мужественно, не пикнув ни звука, и сейчас сидел с закушенной губой на бледном лице, часто дыша. Олег похлопал его по плечу, и с улыбкой сказал:
- Все хорошо, парень, до свадьбы заживет. Просто сильный ушиб и растяжение.
Подошел к лавке и взял свой полушубок. На улице уже смеркалось, и синие сумерки робко заглядывали в окошко домика, словно любопытные, незваные гости. Бабулька встрепенулась.
- Куда ж ты, мил человек, на ночь глядя? Или у тебя здесь дом?
Олег покачал головой.
- Нет у меня здесь дома, я с севера приехал. Вот, думал, может здесь где работу найду.
Бабка переглянулась с внуком, и решительно взяла его за рукав.
- Оставайся. У нас, конечно, не богато, и разносолов не шибко, но теплый угол и горячая похлебка всегда найдется для доброго человека.
Олег с сомнением посмотрел сначала на притихшего Антона, потом на бабулю, и с сомнением спросил:
- А не стесню?
Баба Марфа с облегчением выдохнула и проговорила торжественно, словно царской милостью одаривала.
- В тесноте, да не в обиде. Мы тебе рады будем.
И она принялась хлопотать, накрывая на стол. Еда была простая и бесхитростная. Буханка, чуть подсохшего хлеба, и горячая похлебка из пшенной крупы с маленькими кусочками обжаренного на сале лука. Посмотрев на полупустой стол, Олег извлек из своего мешка хороший кусок копченой косулятины, и лепешки, испеченные по особому рецепту Прона, с добавлением меда, трав и кусочков сухих ягод, предназначенные специально для дальней дороги, долго не черствеющие, и дающие силу уставшему организму. Хозяева смотрели на эти богатства с изумлением и восторгом. А у Олега к горлу подкатился горький комок обиды и негодования. Бабка с внуком жили впроголодь. Кинув взгляд к печке, он увидел, что вместо нормальных дров, они топились сухими ветками и кусками старого штакетника. Он, почему-то, вспомнил, ту, почти слепую старушку, которая много лет назад приютила его у себя, голодного, загнанного дальней дорогой и людской черствостью, подростка.
А баба Марфа принялась рассказывать гостю о своем житье-бытье, словно давая отчет вернувшемуся хозяину. Оказалось, что родители мальчика погибли в горах, попав зимой под лавину, оставив бабку с сироткой Антошей, когда мальчику было три годочка. Работали оба родителя на химкомбинате, что стоял около железной дороги в Заводском. После их смерти, государство, вроде бы выделило пенсию на мальчонку, но потом грянула перестройка, и эти, и так не богатые деньги, совсем превратились в копейки, которых не хватало даже на хлеб. Баба Марфа, чтобы как-то связать концы с концами, вязала из дешевой пряжи разные варежки-шарфики для детей, а из старых вещей надирала тряпочек и плела половички. Все свои труды она бегала продавать на станцию, на которой изредка останавливались поезда. Ну и еще, конечно, огород, да и тайга кормила. Летом-то и грибы с ягодами были. А потом Тошенька подрос, научился петли на зайцев ставить. Мужик у них тут один на краю деревни жил, почитай, на самом отшибе. Вот он-то Антона и учил охотничать. Так вот и жили. А теперь, бабка стала совсем старая, сил уже, почитай, никаких не осталось. И одно только ее удерживало, чтобы не лечь на кровать, да не помереть. Внучок, ненагляда бабкина. Ведь, ежели чего, в детдом отдадут. А там известно, какое житье мальца ждет.
При этих словах, Олег едва заметно усмехнулся. Он то мог бы рассказать старушке, какое «житье» там ждало бы Антона. Подобных историй по всей огромной стране было множество. Когда-то великая и гордая держава медленно умирала. И, в одночасье обнищавший народ, остался один на один с жестокостью и холодной беспощадностью этого мира. Люди как могли боролись за свое выживание, брошенные на произвол судьбы. Бабулька закончила говорить, и теперь, подперев кулачками подбородок, сидела и с любовью глядела на внука, словно, не веря в свое счастье, что вот он, жив и почти здоров сидит напротив нее и уплетает с жадностью вечно голодного подростка, нехитрую похлебку закусывая ее большими ломтями копченого мяса. И весь ее простой рассказ нельзя было назвать жалобой. Старики, прожившие тяжелую жизнь, вообще, не умели жаловаться. Она рассказывала всю историю так просто, можно сказать, обыденно, как обычное повествование жизни, чтобы гость просто понимал, в какой дом он попал.