В те годы Андрей Тропилло трудился в Ленинградском Дворце Молодёжи на ставке звукооператора большого концертного зала, точнее, радиослужбы всего Дворца. Работать в полной мере он не мог, потому что пионеры и рок-группы – вещи, как ни говори, разные и перед самой весной, когда извлек оттуда всё самое полезное, он решил покинуть учреждение, пообещав найти себе замену. Я — тут как тут. Мне очень хотелось работать по специальности, тягу к которой испытывал с раннего детства. Однако шансов быть принятым на работу у меня, как оказалось, было немного. Придя в ЛДМ по телефонному звонку «от Тропилло», я сразу же встретил настороженность в глазах начальника радиослужбы. Высокий отставной моряк – его звали Владимир Бажан – служил на флоте боцманом. А тут пришёл длинноволосый толстяк непонятного пола. Но Тропилло наверняка за меня хорошо поручился, ведь им нужен был человек, способный довести начатое Андреем дело до конца: подключить большой теславский пульт в аппаратной к зальному пульту в параллель. А для этого нужно было долго и муторно возиться с распайкой коммутационной коробки, коим никому из радиослужбы Дворца не улыбалось. Потому, наверное, Бажан так расстроился, когда сообщил мне в дверях администрации, что, скорее всего я им не подойду. Какими мыслями заместителя директора по идеологической работе товарища Павлова это было обусловлено, я не знаю. Быть может потому, что мне было чуть за двадцать, и в таком возрасте нужно думать о будущем и о карьере, а не работать. Учиться, может быть. Вот какие мысли я читаю в голове у того, кто попытался противостоять моему трудоустройству. Бажан вышел, и с грустью сообщил мне, что Павлов конкретно против. Он занимал высокий пост смотрящего от власти, сменив Валентину Ивановну Матвиенко, которая продвинулась в партийное руководство города Сестрорецка.
— Я не знаю, что ему не понравилось, может, твой внешний вид, - тихо сказал Бажан.
— А что внешний вид?
— Ну, понимаешь, вот я военный, например, бывший моряк, а ты волосатый такой, причёски совсем же нет, ходишь как поп или наркоман какой, хиппи. Тут ведь орган обкома комсомола, ты ж понимаешь...
—Ну и что, - огорчённо воскликнул я – у меня папа в Смольном работает, а это орган обкома ваще партии, так я хожу к нему, и никто не пугается. И никакой я не наркоман. Я вообще семейный человек, у меня жена и отдельная квартира, и осознанно хочу работать там, где получу опыт.
Бажан призадумался:
— Так у тебя папа в Смольном, значит, работает... а знаешь, тут это может поменять дело. Ну-ка здесь обожди пока, я зайду к нему.
Спустя несколько минут дверь открывается, появляется Владимир и делает мне рукой пригласительный жест. Товарищ Павлов вышел из-за стола, поздоровался и пригласил сесть.
— Алексей Фёдорович, у вас специального образования нет, ведь правильно?
— Нет.
— А почему нет?
— Потому что для меня эта цель уже недостижима: я хочу стать звукорежиссёром, но тут необходима музыкальная школа с консерваторией.
— Ну, как же, вот у нас есть ставка звукорежиссёра, и даже две, но они ИТРные, там достаточно любого инженерного образования, но у вас...
— У нас обе звукорежиссерские ставки заняты, - уточнил Владимир Бажан.
— Тем более, - улыбнулся товарищ Павлов, - что Алексей не имеет высшего образования, мы можем предложить ему ставку звукооператора, но зарплата там совсем небольшая, меньше ста рублей.
— Я согласен, - обрадовался я.
— Только Алексей, должен предупредить, что карьерного роста в нашей организации не предусмотрено, вы будете работать на этой ставке до скончания дней.
Подписав бегунок, коим звался обходной лист, я стал звукооператором радиослужбы большого концертного зала. Так исполнилась моя первая детская мечта, я обрёл своё зазеркалье. Однажды, в далёком детстве, классе в третьем нас повели смотреть сказку «Мальчиш Кибальчиш» в Большой Театр Кукол. Наши места оказались на самом последнем ряду, прямо под окнами звукоаппаратной. Когда замочили Мальчиша, и полетели пароходы, в зале медленно стал загораться свет. Я взобрался на стул, перегнулся через раму открытого окна в аппаратную, и увидел два магнитофона, на одном из которых заканчивалась плёнка. Бобин не было: плёнка сматывалась с бобышки, которая вращалась с неистовой скоростью. Весь спектакль был начисто забыт и стёрт из памяти, осталось лишь это окно и скорость движения ленты. Теперь у меня будет своё собственное окошко! Прежде, чем отвести к Павлову, Бажан показал меня Сергею Розанову, приятному звукорежиссёру с маленькой бородкой. Тот сидел в маленькой комнатке, примыкающей ко второй аппаратной и настраивал азимут воспроизводящей головки магнитофона МЭЗ по измерительной ленте.
— Вот, Сергей, привёл звукооператора на собеседование. Спроси его...
— Очень хорошо, – Сергей оглянулся и посмотрел на меня поверх тонких очков, — а что это за прибор, и что я сейчас делаю?
— Это у вас осциллограф, – отвечаю я, – работает как гониометр, ибо имеет два независимых входа. Вы устанавливаете азимут магнитной головки воспроизведения, пользуясь измерительной лентой ЛИМ-2-У.
Сергей посмотрел на меня с нескрываемым уважением.
Собеседование я благополучно прошёл. В радио-аппаратной БКЗ ЛДМ стояли три монофонических магнитофона МЭЗ. С них производилась трансляция первых, вторых и третьих «звонков» по всему Дворцу, а в особые дни – комсомольских песен. Особыми днями являлись субботники, идеологические праздники 7 ноября или 1 мая. В такие дни радиослужба начинала свою работу с восьми утра. Нужно было тупо прийти ни свет, ни заря и врубить музло. ЛДМ содержал целый режиссёрский отдел, где у каждого режиссёра был свой редактор-помреж, и они устраивали на вверенной нам площадке различного рода концерты. Сергей Гаврилюк устраивал театральные антрепризы, Леонид Аркатов делал творческие вечера московских и питерских начинающих: младший Пресняков, Виталий Дубинин, Алексей Максимов, Игорь Корнелюк, Ирина Брондз. Леонид организовал творческий вечер Курёхина, на котором владелец сэмплера Prophet 2000 рассказывал о превосходстве цифровой техники над аналоговой. В мои обязанности входило поставить на сцену заказанное количество микрофонов и произвести запуск фонограммы тогда, когда это было нужно. Работа мне нравилась, но сотрудники службы не больно жаловали длинноволосого толстяка; нормально ко мне относились лишь Розанов и его младший брат Юрий, звукореж на соседней, сменной ставке. Мы работали по скользящему графику, в утро и вечер. Как вновь поступившему, мне было необходимо всячески проявлять свою значимость, и я очень трепетно относился к своим обязанностям, только ездить было ужасно далеко, благо, что без пересадок. Практически с одного конца ветки на другой. А там еще и автобус минут двадцать от метро. Да и мы далековато – в полутора километрах от Парка Победы — одна остановка зайцем, если вовремя подойдёт, и можно влезть.
* * *
Ленка окончила институт, сдала дипломную работу и поступила – по распределению – в научно-исследовательский институт связи ЛОНИИС, на Варшавской. Это недалеко от Гагарина, в Московском районе. Однако, с карьерой там не заладилось. Лена, имея на руках диплом инженера связи, по сути, диода не могла отличить от транзистора, но имела право на инженерную должность с окладом 140 рублей. Ей было скучно трудиться в сугубо женском коллективе среди домохозяек. Под чертежами неизменно лежала интересная книга, как у всех. Кто-то вязал под столом, кто-то книжки читал, кто-то разговаривал по служебному телефону. Со слов Лены в этом НИИ ничего не исследовалось, ничего не производилось и не разрабатывалось, и деньги там все получали буквально НИИзачто. Я всё равно был доволен: Ленкина зарплата служила большим подспорьем в семейном бюджете. Однако, и я старался заработать, как мог. В студии радиослужбы имелась огромная фонотека классики мировой поп-музыки, а также – собрание записей артистов советской эстрады и русскоязычного рока. Занимался фонотекой киномеханик Сергей Снетков, который киномехаником не работал, а в основном обслуживал своих клиентов. Он как раз тогда замещал звукооператора на ставке, соседней с моей, которая в то время была свободна. Ко мне относился небрежно и всё время подтрунивал, пока не увидел в моём лице поставщика новых фонограмм, да и не только. В вечера его дежурств ему, так же как и мне, вменялось установить микрофоны, сказать звукорежу «раз-два-сосисочная» и запускать фонограммы. Фонограммы те были не простые, а золотые. Судите сами: идёт сборный концерт, на котором эстрадные звёзды Москвы и Ленинграда обкатывают свои новые песни, пробуют их впервые на зал. На репетиции артисты сдают свои бобышки в радиослужбу, с которых и ведётся трансляция. Я тупо переписал их на свободный километр и показал Снеткову:
— Смотри, это давешний концерт и фонограммы от него – Пресняков: «Малиновый сироп», Дубинин: «Йокогама», Максимов: «В Музыке Только Гармония Есть», и минусовка от неё следом, секи.
— Ну, и нахрена это надо всё, это ж вчерашнее говно?
— Нифига это не гавно, Серёжа, а истинно завтрашний свежак, я тебе говорю. Дубинин этот сказал, что исполняет песню впервые, и что специально решил это сделать именно в Ленинграде, сечёшь? Новьё это самое-пре-самое, так что заряжай свои гавнитофоны, и вот тебе новый сборник – готов!
Сергей удивился, но как кому-то записал с десяток-другой копий, сразу же стал собирать такие фонограммы. Я тоже послал копию Баюканскому, от чего тот пришёл в неописуемый восторг:
— Я тебе по пять километров ленты буду присылать за один такой сборник, - позвонил Миша, - как новую фонограмму нароешь, шли сразу, хоть по одной.
Так я стал одним из узелков громадной сети по распространению музыки в СССР. В период работы в ЛДМ у меня появились свои немногочисленные клиенты, к которым я нередко относился по-свински: пришлют мне денег и пачку лент, а я истрачу деньги, а ленты пылятся потом месяцами. То есть магазином работать мне не удавалось никак, я был производителем фонограмм, а не «писателем». Часто случалось подворовать фонограммы у эстрадных артистов, но я это делал с единственной целью — записать на полученные от Баюканского ленты что-нибудь стоящее, типа Алисы.
ЛДМ формально принадлежал обкому комсомола. В целом комсомол благосклонно относился к рок-музыке и ко всякого рода рок мероприятиям, но люди на местах ненавидели мой круг, презирали его и насмехались:
— «Волосатые задроты, бездельники и наркоманы, засрали весь Дворец, уроды, сволочи», — я не был ни наркоманом, ни алкоголиком, и меня оскорбляло такое отношение к нашей Системе, но ничего нельзя было поделать. Более всего моих взрослых коллег пугало то, что данная субкультура стала влиять на молодое поколение, и их собственные дети стали предпочитать русский рок-н-ролл.
Еженощно во время проведения рок-фестиваля мы натыкались на зловонную блевоту под лестницей, горы затушенных о стену хабариков и пустых гильз от косяков. Приходилось краснеть перед комсомольцами так, будто я сам это всё наблевал. Что ж, это был задний подъезд рокнролла, и чужим там нечего было делать — они никогда не смогли бы это принять. Но так случилось, что рокнролл пришёл на их выхолощенную комсомольскую территорию сам.
В 1986-м Славка вернулся из армии. Пока он служил, мы переписывались, я даже заезжал к нему однажды в Москву. Когда устроился на работу и переехал, конечно же, написал ему об этом. Когда время службы подошло к концу, я предложил Бажану принять Славика на соседнюю ставку. Звукооператор был остро необходим, и, в отличие от меня, внешний вид демобилизованного вопросов не вызывал. К тому же, Славка нереально обаятелен – он сразу понравился всем, во всех службах Дворца. В одной из таких служб он даже нашёл себе девчонку.
У меня появился сменщик, больше времени я смог уделять своей студии. Славик помог мне аккуратно проложить все сетевые провода, чтобы они не болтались по полу, спаял мне монолитную студию Яншива, размещённую на одном стандартном полированном раздвижном обеденном столе.
Андрей Владимирович Тропилло принёс четыре высоких дверных петли и прикрутил их к колонкам. Ответные части от петель он повесил на стену, затем мы повесили колонки на петли, причем вверх ногами, чтобы высокие частоты находились на уровне ушей сидящего за столом человека, ведь всем известно, что высокие частоты не распространяются по кривой. Зато низы витали где-то там, под потолком, я их и не слышал никогда.
Зимой 1986 года позвонил Миша Баюканский и предложил забрать у него магнитофон Маяк-101, переделанный на 38 скорость. В тот момент мы как раз сидели с Рикошетом, обсуждали возможность записи его группы «Объект Насмешек». К нам часто забегал Дюша Михайлов, он жил совсем неподалёку, во дворах. Втроём с Женей Фёдоровым они и являли этот состав. Рикошет с радостью согласился помочь мне в перевозке, тем паче, что Костя Кинчев тоже собрался в тот день в Москву. Мы купили билеты в купе, одно из мест которого осталось свободным. Спустя час или два ребята напились горячительного так, что Кинчев уснул в сапогах. Ночью рокеры устроили кипеж, и нас едва не ссадили с поезда. Я показал милиционерам своё красное удостоверение-пропуск в ЛДМ с большими золотыми буквами ОК ВЛКСМ, обошлось. Приехали утром на вокзал, и сразу на электричку, в Химки, город Зеленоград. Забрали у Миши магнитофон, сели в такси и поехали к Жарикову в гости. Посидели немного, и – к Кинчеву на одну из Парковых. Опять напились, заночевали у Кости, не помню вообще ничего, и как домой вернулись тоже.