Цыганок приготовил на двоих что-то вкусное - кажется, это была паста. Там участвовали также сыр, бекон и ещё что-то с чесноком; какие-то соусы, креветки и зелень. Уложил всё это на два красивых блюда понёс в комнату Вике. Через какое-то время слышу крик:
- Ааа! Ааа!
- Почему ты всё портишь, дура?
Конечно, дурой он свою девушку не называл, такого мягкого слова в его лексиконе нет, - он прикладывал ее последними уличными выражениями. Вика слушала-слушала, а потом заплакала.
- Ты сделал мне больно.
Он снова начал поливать ее матерщиной. Вика обычно убегает плакать в туалет, а тут просто убежала, наскоро накинув на себя плащ и шарф. Несколько суток не возвращалась. Цыганок хранил её тарелочку с пастой в холодильнике два дня, а потом вышвырнул в мусорное ведро и ушёл в наркоту. Я поняла, что Вика больше не вернётся.
Но плохо я знала Вику – она все-таки пришла. Надоело сидеть в своем салоне? В нем хоть и есть все условия для жизни, только как там жить? Теперь из соседней комнаты были слышны только радостные, счастливые голоса и смех.
Приближался день их переезда. Смотрю, они как будто и не собираются никуда съезжать. Вещи не пакуют, не суетятся, не носятся, стуча пятками, как обычно это у них бывает при мало-мальской активности. Цыганок закупил в одно время целый набор кухонной утвари, которому матерая домохозяйка позавидует - добротные недешевые предметы, рассчитанные на долгое использование всей семьей, - так они и оставались лежать-висеть-стоять по всей кухне. А их собирать и паковать нужно, как минимум, полдня.
Соседи стали очень тихими. Проснутся около обеда, шуршат потихоньку у себя в комнате: Вика попискивает тонким голоском, Цыганок что-то бормочет, - все это так ненавязчиво, почти мило. Неслышно закажут себе еду с доставкой, неслышно съедят ее у себя. Никто не мусорит на кухне, не устраивает завалы грязной посуды, не забивает раковину помоями. В 22:30 я только начинаю свой вечер, а они уже ложатся спать – то ли просто перестают разговаривать и двигаться, но, такое впечатление, что замирают.
Я называла их про себя коты. Они оба одинаково некрупные, лупоглазенькие, и любят прикинуться пушистиками. Любят шкодить, когда никто не видит, и гадить. То верещат, как коты в марте, то притихнут, затаятся, и всегда от них чувствуется скрытая враждебность. Так вот, произошла метаморфоза: коты превратились в мышей. Мыши сидели в норке, откуда их было не видно и не слышно.
Вскоре всё объяснилось. Наступил день, в который коты должны были съехать, а они не съехали – значит, упросили Тима, чтобы он их оставил. Конечно, при условии, что будут паиньками, и больше никакой торговли в-вами. В принципе, я где-то подозревала, что будет так. Они настырные, а у Тима мягкое сердце. Мне кажется, он любит прощать. Я была отчасти готова к этому и особо не расстроилась.
А на днях прихожу с работы и понимаю: что-то здесь не то. Еще не включая с порога свет, ощутила, что нахожусь в пустом помещении, – так гулко звучали мои шаги; я услышала даже свое дыхание. Оказалось, прихожая действительно стояла пустой, из нее выгребли все вещи. Однако! сколько было у них барахла. Теперь здесь приютились сиротливо лишь куртка Тима и пара его кроссовок.
Я спросила, не я ли причина того, что его друзья все-таки съехали? Я ведь то и дело жаловалась на них. И если это я, то мне совсем не хотелось таких крайних мер. Он сказал нет, это его решение.
Получается, я и Тима не знала. Никакой он не всепрощенец, а довольно хладнокровный человек. Насколько я поняла, Тим дружит с Цыганком с детства, - а выселил его в один день.
В первую ночь, когда у нас за стеной никто не ночевал, мне приснился сон. В нем Цыганок и Вика, они сидят в комнате, похожей на тюремную камеру, и сидят не расслабленно, а поджав ноги и съежившись. Вику я вижу плохо, она как будто размыта на фоне стены, а Цыганок такой явный, живой. Я смотрю в его лицо и понимаю, что он очень несчастен. Вижу его глаза, наполненные страхом.
- Мне плохо здесь, - говорит Цыганок.
- Тогда возвращайся, - отвечаю я.