Я давно не рассказываю пятилетней дочке сказки на ночь. Светланка обожает слушать красочные истории про «маленькую» или «молоденькую» маму. Некоторые мои рассказы правдивы, но чаще всего я их выдумываю.
Каждый вечер мое кареглазое чудо уютно устраивается под одеялом и, с нежностью глядя на меня, сообщает:
— Мамочка, я готова.
А я втайне мечтаю о невозможном: вот бы этот волшебный миг растянулся на долгие годы. Что надо сделать, чтоб безграничная вера ребенка во всемогущих, безгрешных родителей сохранилась на веки вечные? Если бы знать… У меня такой веры никогда не было, впрочем, я и сама не была ангелом с белоснежными крылышками.
— Мамочка, а теперь нашу любимую, — просит дочка. — Про девочку с моим именем.
Эту байку она знает наизусть, но всегда слушает, замирая от восторга. И каждый раз в конце истории повторяет одно и то же:
— Ты меня поэтому Светланкой назвала? Мамочка, как хорошо, что ты тогда помогла этой девочке, да? Она могла бы замерзнуть и заболеть, да? Или маленькая Света могла встретить злых людей, а не такую хорошую и добрую девушку, как ты. Да, мамочка?
Я киваю, соглашаясь. Не могу же я рассказать пятилетней малышке, как все было на самом деле, рассказать всю правду о «молоденькой» маме. Лихие 90-е прошли бесследно только для редких счастливчиков. Эти годы стали настоящим потрясением и для наших родителей, и для нас. Совсем юных, дерзких, самоуверенных и очень ранимых…
***
1997-й год.
Это случилось в ноябре. Я ехала в переполненном трамвае куда глаза глядят. Меня стиснули с двух сторон наглый солдатик-дембель и расфуфыренная дамочка со страдальческим лицом. Так сжали — не дыхнуть! Сначала я терпела, потом кое-как продралась к выходу и выскочила на ближайшей остановке.
Конец рабочего дня. Туда-сюда народ спешит: тетки с пудовыми сумками, детишки с продленки, молодой мужик с пушистым розовым медведем под мышкой. Три молодчика на скамейке сладко лыбятся и выкрикивают вслед хорошеньким девчонкам пошлые шуточки. Мне тоже досталось.
— Мадам, с такой задницей да на мороженое не заработать!
— Размечтались, придурки! — под восторженное улюлюканье я свернула в какой-то переулок.
***
Стемнело, в окнах старых пятиэтажек зажегся свет, а я все шаталась по незнакомым улочкам, переулочкам, дворам. Снег пошел, первый в этом году. Он тут же таял, становился серым. Под тусклой лампочкой фонаря вились мелкие снежинки. Нежданный снежок в начале ноября меня раздражал, тая на ресницах и размазывая тушь. На душе муторно и грязно, как под ногами.
Я шагала, засунув озябшие руки в карманы, и пыталась понять: почему не пошла к Зойке вместе со всеми? Из-за Альки? Плевала я на него с кремлевской башни. Зря, конечно отказалась. Сидела бы сейчас в тепле, все лучше, чем таскаться черт знает где по такому холоду. Мысли идиотские в голову лезут. Кажется, нет на свете никого несчастнее Ольги Красовской!
Счастье… Слово одно, а смыслов — тыща. Одни жаждут приносить пользу людям. Другие помельче — работа, семья, дети, друзья. Третьи мать родную за «стольник» продадут. А я не такая. Работать не научили, детей пока нет. Друзей полгорода могу насчитать. Любой предаст и не поморщится. Мое присутствие или отсутствие ничего не меняет в их жизни. Любовь? Сегодня в колледже Алька заявил, что устал от моего паскудного характера, пригрозил прибить, если как-то затрону Ленку (его новую пассию), и послал к чертям собачьим. Ну и ладно, на этом смазливом «мажоре» свет клином не сошелся.
Снег перестал сыпать, вместо него занудил колючий ледяной дождик. Вот спасибо небесной канцелярии! Новым полусапожкам — хана. Мчавший мимо парень подмигнул:
— Прохладно, девушка?
Я не ответила. Прохладно? Тут ноги еле переступают, зуб на зуб не попадает, а он «прохладно». Домой не хочу, с крепкой дружной семьей тоже облом. Как вспомню родителей, в памяти сразу всплывают их вечно удивленные, страдающие лица: «Господи, ну в кого она такая? Почему на Ирочку не похожа? Ведь воспитывали обеих одинаково». И такая фигня с самого детства.
Ирка — старшая сестрица — образец примерной, благодарной дочери. Школу окончила с серебряной медалью, сейчас учится на последнем курсе в Колледже искусств (боже, как мне осточертела ее скрипка!). Родителей называет исключительно «мамочка» и «папочка», имеет состоятельного, порядочного (!) жениха Эдика. Не парень, а кодекс чести ходячий! Подает Ирке пальто, нараспев читает стихи поэтов Серебряного века, с энтузиазмом строит планы на будущее и трогательно смущается, если наследит в прихожей: «Марина Петровна, какое беспокойство я вам доставил!» Чем руки ломать, взял бы тряпку и подтер за собой.
Ирку я еле терплю. Она святым долгом считает доносить предкам о каждом шаге непутевой сестрицы.
Однажды по телику показывали передачу о жрицах любви, так родичи весь вечер запоздало пробуждали во мне целомудрие. Ирка вдохновенно распространялась о собственном опыте: какая она была в мои годы строгая и нравственная. А самой всего-то двадцать один год! Меня аж выворачивало от этого беспардонного лицемерия. Вот ведь мышь протокольная, будто я не знаю обо всех ее похождениях. Я не выдержала, закинула ногу на ногу, прищурилась:
— Ирусь, а ночевать каждую субботу у своего Эдика, не сочетавшись законным браком, это нравственно?
Что тут началось! Мать в ужасе охнула, Ирка зарыдала. А отец вдруг подскочил ко мне с перекошенным от злости лицом и замахнулся. Но не ударил. Опустил руку и глухо произнес, уставившись в пол:
— Горбатого могила исправит.
По-моему, именно после этого вечера семейка предоставила мне полную свободу действий. Нет, это был не педагогической риск, и даже не демонстративное пренебрежение, как я сначала подумала. Ретивое взыграло, решила их до белого каления довести. Дымила прямо в своей комнате, возвращалась ночью на автопилоте пьяная в хлам, даже уходила из дома. Ноль внимания.
Подруги завидовали черной завистью, а мне эта свобода нафиг была не нужна. Мне бы, как у Маяковского, «одно только слово ласковое, человечье». Но, увы, в нашем доме такие слова давно уже не водятся…
Однажды я подслушала, как мать жаловалась на меня Альбине, своей подруге. Они пили чай на кухне.
— Ой, Альбина, я так устала. А за Ольгу даже говорить не хочу. Я выдохлась. Ты бы видела, что девчонка вытворяет!
— Так именно сейчас и важно ее не упустить, контролировать каждый шаг, — со знанием дела советовала Альбина, недавно сдавшая в клинику сыночка-наркомана.
— Контролировали, что толку ?! Не могу больше, все! Пусть живет, как хочет. А у меня уже руки опускаются.
Я тихонько вернулась в свою комнату. С раздражением смахнула с щеки злую слезинку. Выдохлась?! Сил нет? А когда четыре года назад, не брезгуя ничем, ты выбивала нам трехкомнатную квартиру, предназначенную для многодетной семьи, силы были? Когда какую-то беззащитную девчонку в грязи валяла, чтобы Ирке Эдик достался, тогда руки не опускались?! Ненавижу.
С отцом, вообще, только одним воздухом дышим. Папа аутотренингом увлекся. Сидит этакая группа идиотов и блажит хором: «У меня все хорошо. Я счастлив! Я спокоен!!» Не знаю, как насчет счастья, а вот спокойствия папеньке действительно не занимать. Месяца назад застал нас с Алькой в моей комнате, даже бровью не повел.
Так что мое счастье не в семье.
От денег сама вчера отказалась. Сидели в кафешке, и Гарик предложил мне симпатичное колечко с брюликом в обмен на любовь. Я пошла к нему из чистого любопытства. На лестничной площадке зацепилась за что-то колготками, а этот торгаш тут же бросил мне пакетик с новыми. Классные черные колготочки с сюрпризом. Идешь, а у тебя по ноге серебристая бабочка скачет вверх-вниз, вверх-вниз.
Гарик предложил примерить сиреневое платье. Мечта, а не платьице! Я согласилась, но попросила его выйти на минутку. Пока этот озабоченный возился в другой комнате, я натянула обновки и написала губной помадой на зеркале: «Спасибо, Гарик! Чао, Гарик!» Потом на цыпочках вышла из квартиры и сбежала. Всю дорогу домой нервно хихикала и спрашивала себя, зачем я это сделала? Знаю точно, что эта выходка мне дорого обойдется. Ну и пусть, зато будет знать, что не все в этом мире покупается!
***
Я продрогла до костей. Забежала в подъезд серой пятиэтажки, прислонилась к стене и блаженно выдохнула. Ноги гудят. Полутемный подъезд с грязным полом, мерзким запахом, с облезлой кошкой, настороженно наблюдавшей за мной из темного угла, показался раем. Сухо, имеется в наличии едва теплая батарея, заросшая паутиной.
Я уже почти отогрелась, как вдруг различила откуда-то сверху странный, протяжный звук. Что такое? Я прислушалась.
— Ой, мамочка, никак, никак не получается. Что же делать-то? — прямо у меня над головой кто-то тоненько подвывал.
Вроде ребенок плачет. Из интереса я поднялась на второй этаж. У двери, обитой коричневой кожей, стояла девчонка лет восьми-девяти и жалобно поскуливала. Смуглая, с темной длинной косичкой, в синем шерстяном платьице. Не слишком ли легкая одежка для ноября? Заметив меня, девочка тут же умолкла. Я усмехнулась:
— Ты чего скулишь, дите?
«Дите» испуганно зашмыгало носом. Уставилась на меня, слезы вытирает, а они ручьем бегут.
— Ты немая, что ли?
Я шагнула к девчонке, она — от меня. Сжалась вся, спрятала лицо в ладонях и молчит.
Я присела на корточки и отвела ее руки от лица. Темные глазища захлопали мокрыми мохнатыми ресницами, по-детски пухлые губы дрогнули в робкой улыбке. Ого, какая милашка!
К детям я всегда была равнодушна. Не издевалась, конечно, над малышней, но и не сюсюкала с ними. А сейчас мне вдруг так жалко стало эту смуглянку.
— Ты меня испугалась, что ли? — я дружелюбно подмигнула.
Девочка быстро замотала головой. Неужели я такая отпетая, что меня даже дети боятся? Вынула чистый платок из кармана и вытерла ей слезы.
— Тебя как зовут?
— Светланка, — девочка вздохнула. — А вас?
— Ольга. Только называй меня на «ты». Ладно?
— Ладно! — с готовностью повторила она и кивнула на мой платок. — Вкусно пахнет. Французские духи?
— Прямо из Парижа, — подтвердила я.
Догадавшись, что я — не злодейка, малышка заметно повеселела. Уже не дожидаясь вопросов, пожаловалась:
— Домой никак ни зайду. Я в гости к Дашеньке ходила на четвертый этаж, а теперь никак дверь не открою. Ключ вставила, а он не поворачивается и назад не достается.
Так вот почему девочка в одном платьице! Я улыбнулась. Нет чтобы к соседям позвонить или к этой Дашеньке вернуться и родителей там дождаться! А она топчется у запертой двери, мерзнет, плачет.
Словно угадав, чему я улыбаюсь, Света показала на соседнюю дверь.
— Там нет никого. Тетя Маша во вторую смену работает. А здесь Тамарка-пьяница живет, мне мама не разрешает к ней ходить. Дашеньку уже спать уложили, ей полтора годика всего. Нельзя будить. Тетя Маша из-за нее и так ночами не спит, —по-бабьи устало вздохнула девчушка. Можно подумать, это она вместе с тетей Машей ночами не спит.
Я решила помочь. Деловито подмигнула:
— Ну что, давай-ка, я попробую твою упрямую дверь открыть?
— Давайте!
Как же я с этой проклятущей дверью намучилась. Меня уже самолюбие накрыло: одолею во что бы то ни стало! Сгоряча ругнулась матом, потом спохватилась, что при детях вроде бы неприлично.
— Светланка, не слушай.
— Ничего! — она успокаивающе махнула рукой. — У меня Женька тоже ругается.
А дверь все не поддавалась.
— Вот зараза! — я устало съехала вниз по стене. Девочка примостилась рядом.
— И вправду зараза. А мне еще уро-оки учить, — тоскливо протянула Света.
Я лихо поднялась:
— Ладно, малявка, последний рывок!
И наградил меня Господь за старания бескорыстные. Замок щелкнул. Мы со Светланкой с радостным воплем ввалились в прихожую. Я включила свет, быстро огляделась. Обычная однокомнатная квартира. Протянула руку смуглянке:
— Ну пока, подружка!
— Нет, – она схватила меня за рукав, — Оля, не уходи.
— Мне домой пора.
— Ну, пожалуйста, ну, Олечка, посиди чуть-чуть. Хотя бы капельку, хотя бы десять минуточек, — распахнутые карие глазища умоляли. — Я одна боюсь.
Я растерялась. Время позднее, неизвестно, что Светланкины родители подумают, когда нагрянут домой. Но снова идти под дождь не было охоты.
— Ладно, Светлячок, задержусь немного, — решилась я, —но только на полчаса.
— Ну, конечно! — Света бросилась стаскивать с меня куртку.
Потом девочка выступила в роли гостеприимной хозяюшки: вежливо предложила мне послушать музыку, пока она ставит чайник.
Я бесцельно бродила по комнате. Мебель скромная, старая. Не то что наш антикварный музей, попробуй без тапочек по полу пройти!
Диван, накрытый пестрой накидкой, огромный вишневый ковер на стене, телевизор и дешевый «видак» на тумбочке. Полированный стол с синей вазой посередине, в нише — низенькая тахта. Большой зеркальный шкаф, в углу — сложенная раскладушка. И море комнатных цветов в разноцветных горшках. Чисто, уютно, короче, жить можно. Как-то странно все, чудно́! Я в незнакомой квартире, сейчас буду чай пить с какой-то малолеткой…
Я вдруг вспомнила того мужика с розовым медвежонком под мышкой. Интересно, он успел прибежать домой до дождя?
Продолжение в следующей публикации>
---
Арина Васнецова