“Через полгода наступит апрель”
Мысль была въедливой, как соль, которой посыпали тротуары после первых заморозков. Листья застыли какими-то жуткими маленькими чудищами и напоминали заснувших жаб.
Через. Полгода.
Осень выдалась на редкость неудачной. Десятки маленьких неурядиц складывались в одну огромную стену, которая грозила вот-вот рухнуть прямо на голову. Раздавить. Расплющить. Уничтожить.
В парке никого не было, кроме неё и баристы в кофейном киоске. Тошнотворно радостный, он заводил тысячу и один разговор, пока варил ей порцию пряного, по-осеннему ароматного напитка.
Наступит. Апрель.
Всегда легче ждать чего-то, смотреть вперёд и думать, что всё станет лучше. Завтра или послезавтра. Через несколько дней. Месяц. Или весной, когда солнце снова будет светить и греть, отражаясь в радостных весенних лужах, так непохожих на осеннюю тупую грязь. Тёплые ботинки мягко ступали по опавшей листве. Кофе грел ладони и окоченевшие тонкие пальцы.
“Милая девушка, мне нужна помощь”
Она обернулась в сторону боковой тропинки, медленно утопающей в вечернем промозглом тумане. На сырой скамейке, опираясь на трость, сидел старичок. Чем ближе она подходила, тем больше маленьких деталей выхватывал уставший от однообразной осенне-ржавой местности, глаз. Маленький и сухонький, старичок смотрел на неё неожиданно живыми ярко-голубыми глазами. И улыбался немножко, самыми уголками глаз.
“Здрасте. Чем я могу помочь?”
Её голос звучал хрипло после долгого молчания. Его - странно молодо, глубоко. И, казалось, транслируется сразу в мозг, пропуская ушные раковины и барабанные перепонки.
“Я очень хочу, чтобы ты меня послушала. Я совсем один, и мне хочется поговорить. Рассказать. Чтобы моя история осталась жить. Хотя бы в твоих воспоминаниях.”
Она уже хотела уйти. Старик сбивал с мыслей. Мешал грустить и жалеть себя, а ей сейчас это было крайне необходимо. И надо было начинать решать собственные проблемы. Ей не хотелось слушать дурацкие истории от того, кого она не знала и уже не узнает. Лишняя информация всегда засоряет мозг. В голове сформулировалась причина, чтобы вежливо отказать, но его тихое и какое-то беспомощное “пожалуйста” выбило из неё воздух. И способность думать, наверное, потому что она присела рядом с ним на скамейку и представилась.
“Алёна”
Старик пожал её холодную ладонь своими сухими, как пергамент, чем-то напоминающими птичьи когти, пальцами. Улыбнулся. Перехватил поудобнее палку и начал говорить.
Кажется, рассказывал он очень долго. Перед глазами Алёны проносились военные голодные годы, сменялись странным и зыбким послевоенным временем, перетекали в советскую весёлую жизнь рабочего класса. Девушка с толстой русой косой, поцелуи. Свадьба и кольца из жёлтого странного золота, которые выдавали исключительно по справке из ЗАГСА. Комната в общежитии от завода. Дети.
Квартира в хрущёвке и счастье сидеть вечером, уставшими, когда дети уже спят, вдвоём на этой кухне. Пить чай. Пить вино с друзьями. Новый Год. Ещё один, и ещё. Повзрослевшие дети, внуки. Русая коса осталась такой же толстой, но стала совершенно седой. Странно, что в глазах её не стало меньше любви. Ведь ошибки тоже были, и много. Даже другая была. Со счётами и на острых каблучках. Пробегала с блокнотиком по цеху, цепляла взгляды импортной яркой юбкой, помадой, бусами. Её короткие волосы щекотали его щёку, когда он целовал её в тёмном углу.
Охладел, казалось. Потом, когда она всё узнала, понял как боится. Боится, что она сейчас соберёт чемодан и уйдёт. В своём старом потрёпанном пальто и стоптанных сапогах - “мне и таких хватит, давай лучше сынишке” - перешагнёт порог их маленькой квартиры навсегда. Испугался и упал на колени. Просил, умолял. Терял остатки гордости и себя. А она, кажется, так и не плакала. Просто смотрела. Как будто пыталась что-то сказать ему своими широко открытыми глазами, дрожащими ресницами, закусывая полную нижнюю губу. Осталась. Может быть, простила. Не напоминала даже в самые страшные ссоры.
Ещё один Новый Год в кругу большой семьи и друзей. И ещё несколько. Потом - похороны одного друга, второго, третьего. Старость убивала хуже самых опасных болезней, и уж точно хуже войны. Потом забрала и её, прикрываясь какими-то страшными болезнями. Которые бывают только у стариков, да.
Старик остановился, прикрыл глаза рукой, как будто стараясь воскресить перед своим взором её облик. Судорожно вдохнул воздух. Рассказывать о жизни без неё было нечего. Он просто сидел здесь на скамейке целыми днями и смотрел на прохожих. Переживал в своей голове заново всю их жизнь. Уже ни один год жил в этом счастливом прошлом, в котором она была рядом с ним.
А теперь, кажется, ему самому было пора. К ней. Вряд ли он доживёт до весны - ему слишком много лет. И вряд ли даже переживёт холодную выматывающую тёмную зиму. Но это его не пугает - там ведь она. И он - к ней. Готовый искупать свои ошибки на том свете, раз не успел на этом.
На скамейке в парке, под загорающимися фонарями, сидела странная пара. Она была молода, волосы выбивались из-под шапки, в руках - пустой стаканчик из-под кофе. Он был очень старым, но красивым. Как будто вышел из тех акварелей про старость, которые обожают выкладывать в соцсетях. Старик уже давно замолчал, и теперь они сидели в полной тишине, только из кофейного ларька доносилась еле слышная музыка.
“Я пойду, ладно?”
Она встала и пошла в сторону выхода. Потом обернулась. Старик всё так же сидел на лавочке. Ему сейчас было хорошо. Спокойно.
“Спасибо”
Она шла домой и думала о том, что совершенно неважно, когда наступит апрель. Есть здесь и сейчас, и она в этом сейчас - в самом центре. А это значит, что жизнь идёт, самые страшные проблемы остаются в прошлом. Рано или поздно. И в октябре может быть хорошо также, как в апреле, когда можно снимать шапки, бегать на свидания или долго-долго гулять в одиночестве.
Эти полгода она будет грустить, мёрзнуть, хотеть спать и проклинать дурацкую промозглую зиму. С трудом вставать на работу. Ссориться, мириться, переживать, встречаться с друзьями. Плакать. Может быть, влюбляться.
Октябрь, осень, декабрь, новый год и конец зимы.
Через полгода наступит апрель.