Оля, у меня мама пожила, погостила, ты вроде как уже поправилась, отошла от больницы. Имей совесть, забери маму к себе. Я устала с ней, мне тяжело. Я ведь тоже не железная, и возраст тоже...
Оля, прикрыв телефон рукой тяжело вздохнула, набрала в легкие воздуха, чтобы высказать сестре все, что о ней думает, а потом, словно передумав, выдохнула, и тихонько сказала:
-Хорошо, Галя. Завтра с утра приедем. Собери вещи, и потерпи еще ночку.
-А сегодня ты приехать не можешь? Еще ведь не поздно. Приезжай, Оля.
-Нет, Галя. Сегодня не могу. У меня Сашка на работе, да и ни к чему на ночь глядя пожилого человека тревожить. Темно уже. Пусть спит спокойно, не нужно режим нарушать. Завтра с утра приедем.
***
Галя просто рвала и метала. И за что ей такое наказание? Ну и в чем сложность забрать мать сегодня? Уже месяц эта нахалка- сестра придумывает отговорки. То на прием ей, то швы еще болят, то ремонт в комнате делают. Да кому он нужен, ремонт этот? Надо же, хочет она комнату освежить , чтобы маме приятно было! Маме! Да там от мамы одна оболочка осталась, и та на нее не похожа. Иссохлась вся, скукожилась, словно помидор вяленый, а по развитию стала словно ребенок годовалый.
Делает, что попало, все в рот тянет, что надо, и что не надо, постельное портит, стены все за 3 месяца так разукрасила, что там обдирать надо все до самых кирпичей. Мама, блин. В редкие минуты просветления плачет, причитает, да все прощения просит.
А какое уж тут прощение, когда Галина всю спину сорвала уже, 3 месяца толком не спит. Одна мечта, в ванной полежать, да проспать сутки. Устала, боже, как же она устала! Она и с сыном своим новорожденным так не уставала, как с матерью. Муж злой ходит, никакой личной жизни. сын тоже не ходит в гости, говорит, что воняет в доме ужасно.
А еще и на работу выходить пора. Начальство уже злится, так и до увольнения недалеко. Это Ольге хорошо, она на дому работает. Хочешь, работай, хочешь нет, а все равно на порядок больше у сестры заработок. Хорошо пристроилась, слов нет. Отдыхает, ни забот, ни хлопот, а мать на нее, Галку скинула.
Из комнаты послышался сдавленный стон: Пить, Галочка, дай пить!
С горящими от злости глазами Галя забежала в комнату к матери, схватила стоящий на тумбочке стакан, рывком приподняла голову матери, и приложила стакан к губам старушки.
-Пей! На, пей! Да пей ты нормально, что ты цедишь эту воду сквозь зубы?
Сделав очередной глоточек воды старушка поперхнулась и закашлялась. Вода, находящаяся во рту, фонтаном выплеснулась наружу. Стакан Галя тоже не удержала, и вода расплескалась и на постель, и на сорочку матери.
-Ну что ты за человек- то такой? Ты специально это делаешь, да? Я же только вот тебя переодела, и вот опять! У тебя что, совсем во рту ничего не держится? Вставай, переодевать тебя буду.
Глазами , полными боли и отчаяния мать посмотрела на свою младшую, такую любимую и желанную дочь. Где, в какой момент упустила она ее? Где и когда появились у ее доченьки такие пробелы в воспитании? В кого характер такой суровый у ее девочки? Да, тяжело с ней, старухой немощной, так а с дитем малым разве легче? Так же она, Верочка, пока была молодой, ночами не спала, холила и лелеяла своих девочек, на руках носила. Обоих одинаково любила, что старшенькую, Олю, что младшую, Галинку. У них и разница- то всего 2 года, и дни рождения друг за другом, с разницей в месяц. Только Олюшка добрая, терпеливая, да снисходительная, а Галя вон какая, резкая, грубая, вспыльчивая.
-Вставай давай, кому говорю, чего разлеглась, да нюни распустила?
Галя раздраженно подтолкнула мать под спину, как бы поторапливая, и совсем неожиданно получила отпор, такое небольшое сопротивление. Вера вся напряглась, выправила плечи, словно стержень стальной внутри появился, вытянулась, как струна, и таким сердитым, суровым взглядом одарила дочь, что та как то моментально сжалась под пронзительным взглядом старческих глаз, таких непривычно ясных и осмысленных, таких чистых, все понимающих глаз...
- Поживи с моё, доченька, посмотрю я на тебя. Думаешь, всегда такая шустрая да головастая будешь?
- Ну и поживу! вставай, переодеться надо. Ты смотри на неё, сама чудит, ещё и обижается!
-Довольно. Иди, спать буду. Устала.
-Но мама, ты же мокрая вся, давай переоденем рубашку.
-Не мамкай. Так посплю. Не сахарная, не растаю. Ольга завтра приедет? К Ольге хочу.
-Завтра, завтра Оля приедет, мама. Может ты кушать хочешь? давай кашкой тебя накормлю. А может молочка согреть?
-Спать буду . Иди, не лебези.
Сказала, словно выплюнула. Тихонько откинулась на кровать и закрыла глаза. Слышала, что Галина нерешительно топчется у кровати, тяжело и виновато вздыхает, словно в детстве, когда что-то набедокурит, и пытается оправдаться. Все слышала, но глаза не открыла больше, потому что знала, если откроет глаза, то слезы не просто потекут, а хлынут потоком. Нельзя, нельзя ей показывать свою слабость. И так из последних сил волю в кулак собрала, да показала, что живая она еще, да хоть и редко, а в своем уме, все помнит, все понимает. Не насовсем еще разум покинул, иногда морок сходит, и в памяти Верочка оказывается.
Услышала, как тихонько закрылась дверь, и только тогда дала волю слезам. Вопреки ожиданиям не разрыдалась, не заголосила в голос, только горячие, крупные слезы сначала скопились лужицей в уголках глаз, и уже потом, когда в уголках этих слезам не хватило места, покатились они по старческим, сморщенным щекам, прокладывая себе дорожки сквозь морщины, петляя и теряясь в глубоких бороздах, блуждая в них, накапливаясь вновь, чтобы вновь найти выход, когда канавки переполнятся этой непрошенной соленой влагой, и найти последнее пристанище в мокрой уже ночной сорочке.
Отчего-то сравнила Верочка себя с коровой Майкой, что была у них в детстве. Это не корова, а настоящая рёва- корова, как мамка ее называла. Вере было удивительно, что вот вроде и корова, а все- все понимает. Папка бывало ворчал, мол у всех животины, как животины, а у нашей глаза вечно на мокром месте. Где же это видано, чтобы корова вот так, почем зря плакала? И слова этой Майке не скажи, сразу слезы появляются в этих огромных, бездонных глазах.
Телком еще Майка была, когда мамка в ней эту особенность заметила. Зашла с сарая , и папке рассказывает, мол пошла телушку поить, а она ведро мордой так поддела, что я аж руку зашибла, ну и наподдала ей под зад, чтобы неповадно было. Так ты представляешь, Петя, она смотрит на меня, а из глаз слезы катятся!
Отец тогда на смех мамку поднял, мол вот вы бабы, все вам мерещится! С чего бы ей реветь, телушке-то?
А потом и сам убедился, что умеет Майка плакать. Чуть прикрикнешь на нее, а у ней слезы из глаз. Даже пастух, который кнутом ее стукнул, а потом увидел эти слезы в глазах, перекрестился, мол что за чудо? А потом стал с Майкой, уже нетелью, как с человеком договариваться, мол не бедокурь, Майка, куда пошла? И ведь все чувствовала, все понимала коровушка. Глянет на тебя своими умными глазами, да поворачивает туда, куда надо.
Картинки , одна за другой мелькали в голове у Веры. Вот мамка бежит, да голосит, мол Майка зашиблась, убилась на льду. Отец, наскоро накинув тулуп, бежит вслед за матерью. Они, ребятишки, тоже несутся следом, шутка-ли, беда с кормилицей случилась!
Что погнало Майку из уютного загона, никто и не понял, но корова с разгона рогами сломала хрупкую жердь, и со всех ног понеслась по весенней, раскисшей дороге, где под мокрым снегом толстой коркой лежал лед. Не удержалась, поскользнулась, и всем своим немалым весом рухнула на свои же ноги...
-Что делать, Митька? Не стой, как истукан, спасай кормилицу!- Мамка стояла рядом с Майкой, смотрела в ее глаза, полные слез, и уже сама понимала, что шансов спасти корову просто нет.
-Красный галстук только поможет, милая. Колоть, пока не поздно. 2 ноги сломаны, не выживет, погибнет. Митька, ветврач, старый уже мужик с сожалением смотрел на корову, которая словно поняла, что приговор вступил в силу, и жить ей осталось немного. Так глубоко, так протяжно вздохнула Майка, а потом, словно смирившись со своей незавидной участью, положила свою морду на мокрый снег, изогнула шею, вытянула ее вперед так, что ушами коснулась лужицы, что протаяла под ней от тепла, исходившего от ее тела, и затихла, не моргая, смотря вперед своими глазищами, в которых скапливались огромные капли коровьих слез. И в тот момент, когда место в уголках глаз совсем закончилось, и слезы хлынули вниз, цепляясь за шерстинки, Майка моргнула, как то вся встрепенулась, и так громко, горько замычала, что все, кто стоял рядом, не смогли сдержать слез.
Вот и Верочка сейчас, что та корова. Даром, что ноги целы, не переломаны, а все равно настолько слабы, что сами стоять не могут, нет былой силы, вот и остается ей, что только лежать, слезы лить, да глазами моргать, участь- то ее, Верочкина, предрешена. Сколь-то ей еще осталось? скорее бы уже, устала, сил нет.
***
Продолжение ниже
Спасибо за внимание. С вами как всегда, Язва Алтайская. Пишите комментарии, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал.