Дорога в Коломну - пряная дорога. Читайте Пильняка, и вы поймете его, Коломна - его родина...
Это - отрывок из шутливого рассказа "Домик в Коломне. Рассказ четырех о пяти" - совместный шутливый рассказ Пильняка и писателей Николая Николаевича Никитина, Ефима Давидовича Зозули,
Михаила Григорьевича Розанова.
Его домик, в котором писатель жил в 20-е годы, недалеко от Кремля: улица Арбатская, 7.
Вот он - этот аккуратный, цвета морской волны со свекольной окантовкой и заборчиком, деревянными воротами и собакой домик.
Сбоку – мемориальная доска: «В этом доме в 20-е годы ХХ столетия жил и работал писатель Борис Андреевич Пильняк (Вогау)».
Вогау – добавлено маленьким шрифтом, словно случайно. На всякий, так сказать, пожарный, словно те, кто знает, какая из двух фамилий настоящая и те, кто не знает, читая эти строки, чувствовали, что посвящены в тайну. Тайна эта, словно витает над домом. Однажды, когда Пильняк вышел из дому и его провожатый, человек в белом сказал встревоженной супруге о том, что ее муж вернется через час, он исчез и больше его никто не видел. Правда, ушел Пильняк в свой черный час не из этого, а дома в Переделкине, но инерция этого отсутствия продолжена уже его домиком в Коломне, в котором писателя как будто никогда и не было.
Его арестовали только спустя год, в октябре 37-го. 21 апреля 1938 года осуждён Военной коллегией Верховного Суда СССР по сфабрикованному обвинению в государственном преступлении — шпионаже в пользу Японии. Пильняк был в Японии и написал об этом в своей книге «Корни японского солнца». Пильняка приговорили к смертной казни. Расстрелян в тот же день в Москве...
На звонок из двери высовывается женская голова, которая в ответ на очередной и надоевший вопрос о местопребывании музея качает кудряшками.
И в самом деле, зачем писателю музей?
Самые подлинные экспонаты наличия или отсутствия писателя на земле - страницы его книг.
А серые клочки, исписанные нервным и малопонятным почерком, очки, к тому же, не подлинные в роговой оправе, те разбили, сторож дядя Степа наступил сослепу, а подделка с пластмассовыми дужками; пара стертых карандашей; книга Пушкина, которой у него никогда не было, или с выцветшей обложкой томик Жорж Санд, которую он не читал, но зато создающие атмосферу писательских пенатов, - все это отдает какой-то прогорклой безысходностью. Ты приходишь в дом к человеку, в который тебя никто не звал и с пристальным вниманием смотришь на размеры фаянсовой супницы или будуара, куда он укрывался от посторонних глаз, но от тебя не смог. Разглядываешь его быт под микроскопом, словно пытаясь обнаружить на поношенных вещах и потертой обивке кресел, в затхлой музейной пыли, покрывающей шкафы и серванты - останки того, что его когда-то вдохновляло или отравляло ему существование. В такие моменты кажется, что несчастный писатель забился куда-то в угол или залез в шкаф, как таракан.
Коломна спала. Кто спал?
Спали квадратные толстые женщины в широчайших кроватях.
Дремали вокруг них в пузатых буфетах недоеденные пироги, остатки жирной пищи, сладких вин, настоек, варений. Непочатые запасы хранились в кладовках, чуланах и сундуках - крепко закрытых и обвешанных замками.
Спали мужья, отцы, братья. От времени до времени вставал кто-нибудь, ходил в кальсонах щупать засовы - не открыл ли вор. Нет, не открыл.
- О-о-ох, господи...
В общем, хорошо, что музея Пильняка в Коломне нет!