Он снова встал на мужской части и смотрел. Ему неинтересно было, что говорит Онуфрий, ему интересно было только его выражение лица перед смертью. Будет ли он так же счастлив, когда его мозги расплывутся на лезвии топора? Ведь Бог обещает праведнику вечную жизнь и Рай, значит он должен быть счастлив. Значит он, Зверь, делает ему только одолжение, отправляя на тот свет. А может их Бог всё-таки его остановит? Но что он может для этого сделать, ведь Бог далеко, а он здесь, и у него есть топор. Зверь всё стоял и думал в мокром плаще, периодически поглаживая под ним топор, который казалось налился, стал тёплым и даже иногда звенел. Зверь шептал топору:
- Ну погоди, сейчас, сейчас я тебя покормлю.
Праздничная служба потихоньку приближалась к своему апогею. Спели «Символ веры», «Отче наш», Онуфрий со служками вынесли чашу, бабушки разложили свежие просвирки на столике сбоку и разлили тёплый сладкий компот по маленьким стаканчикам. Настала пора таинства причастия. Это кульминация любой литургии. Причастники едят тело Христово и пьют кровь Спасителя, отдавшего жизнь за всех нас. Бабушки выстроились в очередь к чаше. Зверь, в прошлом Вольдемар, никогда не исповедовался и не причащался. Для чего? Для чего поститься, зачем не грешить, читать какие-то молитвы, каноны? Он не верил ни в эти обряды, ни во что хорошее. Жизнь дала ему только боль, а из боли родился зверь. И вот именно сейчас зверь должен показать Богу, кто здесь сильнее, кто прав. Зверь стоял в стороне и наблюдал, как бабушки причащаются, как их поздравляют с праздником, как они кланяются, целуют руку Онуфрия и он озаряет их своей улыбкой. Смотрел, как они пьют капельку кагора из крохотной золотой ложечки, и на них как будто снисходит благодать.
- Сейчас! - услышал голос Зверь.
Он именно услышал его, а не сказал, и с этим словом всё человеческое оставило его. Он окончательно стал нечеловеком.
Зверь встал в очередь ко святому причастию за последней старушкой-причастницей и медленно продвигался к Онуфрию, держащему чашу. Правая рука зверя сжала топор под мышкой, вынув его из петли, другая, левая рука, расстёгивала пуговицы плаща. Ещё шаг, ещё мгновение и он занесёт топор над священником и без раздумий расколет ему голову прямо здесь, в центре Храма. И сразу пройдёт боль, исчезнут страдания, сразу он станет счастлив. Но вдруг одна из пуговиц застряла в петельке и плащ никак не желал расстёгиваться.
- Причащается раба божия… - низким насыщенном голосом пел-декламировал отец Онуфрий.
- Зинаида, - тоненьким старческим голоском пропищала старушка
- Зинаида, - служки поднесли к её лицу полотенце, а священник погрузил золотую ложечку в чашу и потом в рот причастницы.
Уже надо было доставать топор, а проклятая пуговица в самой середине никак не давала этого сделать. Зверь стал пытаться вырвать её с корнем, но проклятый плащ становился подобием смирительной рубашки.
- Лёгким движением руки брюки превращаются… превращаются… - злобно шептал он про себя.
- А ты что здесь делаешь? Неужто причаститься хочешь? – удивлённый голос отца Онуфрия был обращён к зверю, - Похвальное желание, Владимир. Но к причастию надо подготовиться исповедаться, ты же знаешь, я же тебе говорил. Давай, мы с тобой к следующему причастию все сделаем по закону, а я тебе помогу, молитвослов дам с канонами, научу что можно делать, что нельзя…
Зверь больше не мог сдерживаться, его животная сущность хлынула наружу, он выпустил топор и обеими руками рванул плащ на груди. Пуговица отлетела, топор с грохотом упал на кафельный пол церкви, он было быстро потянулся за ним, но в этот момент порывом ветра под самым куполом разбило окно и в церковь запорхнул белый голубь.
- Ар-р-р! - закричал-зарычал зверь, схватил с пола орудие убийства и кинулся на Онуфрия, занося его над головой.
Мальчики-служки в ужасе бросили полотенце и отскочили, закричав от страха. Онуфрий же так и остался стоять с чашей в руке, не сделав ни шагу. Ни одна мышца не дрогнула на лице его.
- Бедный мальчик, да простит тебя Господь, - сказал он и закрыл глаза, предоставив себя в руки Божьи.
Не выпуская чаши из рук, священник раскинул руки, как будто его вешали на крест Голгофы, ожидая удара отпора. Все, кто видел эту картину, потом говорили, что лицо Онуфрия стало точь-в-точь как у Христа на центральной иконе церкви, не отличишь, как будто с него её и писали, а та самая баба Зинаида, последняя причастница, клялась, что от батюшки в то момент исходил свет.
И вроде ничто не должно было уже помешать кровавой жатве зверя, уже опускавшего ржавый тесак, но… Вдруг произошло совершенно непредвиденное событие. Когда топор уже был в считанных сантиметрах от головы Онуфрия, а в церкви поднялся крик и рёв, ещё раз хлопнуло слуховое окно на куполе Храма, да так сильно, что его сворка отлетела прямо в огромный витраж, отколов от него громадный кусок стекла, на котором был изображён православный крест. Мгновенно кусок стекла-витража скользнул вниз, как скальпель по маслу. И…
Зверь так и застыл. Остался стоять с выпученными глазами, раскрытым ртом и поднятым двумя руками топором над головой отца Онуфрия. В церкви настала гробовая тишина. Она длилась не менее минуты, которая текла медленно, превращаясь в вечность. Всё было как в замедленной съёмке. Онуфрий, так и не дождавшись удара по голове, открыл глаза и увидел прямо перед собой, буквально в полуметре, разъярённое лицо зверя, застывшее как восковая фигура в музее мадам Тюссо. Он непонимающе посмотрел на него. В это момент лицо убийцы потеряло симметрию. Его левая часть начала как бы спускаться вниз, оставляя посередине кровавый след. Отец Онуфрий даже потянулся к зверю, но тут вся его левая часть сползла вниз, оставляя правую стоять, показывая всем вокруг поперечный анатомический разрез человека в натуре.
- Батюшки святы!
- Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный!
- Чур меня, чур!
Пополз шум и шёпот по церкви. Левая часть зверя окончательно упала, а правая так и стояла, покачиваясь на одной ноге, но через пару секунд тоже рухнула ровнёхонько поперёк левой, явив собой крест. Оказалось, что огромная, но почти прозрачная, что делало её невидимой в полутьме церкви, часть витража, разбитая слуховым окном, упав из-под купола разрезала зверя напополам, ровнёхонько, как скальпель хирурга воскового человечка. Под крестообразно лежащими половинками зверя, по кафелю растекалась лужа плотной, бардовой, тягучей крови.
- Велик Господь наш, и велики дела его! – раздался громогласный бас Онуфрия.
Все, кто был в церкви, повалились на колени и начали истово креститься. Онуфрий стоял на возвышении, а у его ног лежало тело, некогда бывшее Вольдемаром, а потом зверем, с хирургической точностью разделённое на две симметричные части, как будто над ним работал опытный хирург-патологоанатом. Если приглядеться, на теле можно было, как на школьном экспонате, увидеть пополам разрезанный мозг, внутренние органы, лёгкие, кишечник, всю начинку зверя. Зрелище впечатляющее.