Рядом с Воскресенском тем была шахта, самое главное местное предприятие, как говорят градообразующее. Весь городишко в той шахте или при ней кормился или работал. Собственно, это единственное место было на всю округу, где можно было заработать, ну окромя сельского хозяйства конечно. Шахта та называлась по бумагам «Отважная», а в народе её называли «Дьявольский отрог». Всё потому, что шахтёры вылезали из неё грязные, как черти, к тому же построена она была на месте старого, языческого ещё, кладбища, где потом староверы-отшельники сами себя сожгли. Кроме того, глубокая она, шахта эта, была настолько, что никто дна её никогда не видал и измерить глубину не мог. Ходили слухи, что идёт она в самую, что ни на есть, преисподнюю. Вот так и уживались рядом Храм Божий и шахта в преисподнюю – как добро и зло, бок о бок, как всё в этом мире.
Жил в те годы парнишка один, не в самом Воскресенске, а рядом, в деревушке под гордым названием «Марксово поле». Звали его Вальдемар. Да, ну не тебе, Иван, объяснять, что в те годы в головах у родителей творилось. Только его родителей повело круто и совсем в другую сторону, в оккультную. Полное то ФИО было у парня Вальдемар Азазелевич Астраврот, прости Господи, но все его звали попросту - Володька. Если честно, он и родиться-то был не должен, а сразу после родов у него болезнь какая-то обнаружилась страшная, с которой не живут, порок сердца что ли. Долго его выхаживали. Тогда же советские законы были, медицина для всех… Так больного сельского малыша сначала в областную столицу, а потом аж в самую Москву увезли на спец.борту из города. Сейчас-то уж никто и заморачиваться бы не стал, а в те годы жизнь ребёнка была для врачей делом чести. Самые лучшие профессора ему операции делали, выхаживали крошечного, родился-то он всего один килограмм весом. И чудо произошло – выходили-таки они Володьку. Сколько уж сил на это было брошено, сколько бессонных ночей, какие светила только не приезжали. А грудь у него была вся исполосована – больше ста операций провели. Об этом случае ещё местные газеты всё трубили. Победа советской науки, первая пересадка сердца младенцу. Только конечно не писали, что пересадка сердца-то, от такого же младенца произошла, только мёртвого.
Рос парень обычным, в местной школе учился, потом в техникуме сельскохозяйственном. Никто не замечал, да и даже не догадывался, что у мальчика сердце мертвеца. Семья у них конечно странная была. Бога не признавали, атеистами себя представляли, тогда модно было. Все доказать хотели, что Бога нет, что все человеку подвластно. Как паренёк подрос, он вместе с отцом, да братьям тоже пристроился на шахту «Отважная». Жили, работали они, как все советские люди, вся семья некрещённых. Жизнь размеренная деревенская, всё спланировано, всё под линеечку, не о чём думать, партия всё за тебя решит.
Знаешь, математически вывели, что на каждый кубометр угля приходится одна жизнь шахтёра? Начались девяностые, производство стало убыточным, всё разваливалось на глазах, охраны труда никакой, на ремонты денег нет... Ну и одни днём, ещё дата была какая-то такая не хорошая – 21.12, и время ровно 21:12, прямо под Новый год, взрыв страшный случился на шахте. В ту вечернюю смену, так уж карты легли, вся семья Астравротовых на шахте дежурила, отец, все братья и мать. Ну не только они конечно, вместе с ними ещё 200 работяг. Все оказались под завалом, шахту в один миг с лица земли снесло, как и не было её, одни обломки. Операция спасательная тогда была невиданная… Мы тут такого не знали, да и не узнаем уже никогда. Народу, техники понагнали, собаки обученные, роботы зарубежные, аж в программе «Время» каждый день о ходе спасательной операции рассказывали.
Ещё тогда осколки социализма в головах людей витали, все самоотверженные, завалы разбирали, жизнью рисковали. Всей страной переживали, чтобы хоть кого-то живого из-под из шахты вытащить. И вертолёты там, и глубинные буры, второй Чернобыль по масштабам. Чиновники всякие и министры, те дежурили у нас каждый день, глава райкома партии прямо в Воскресенск переехал. Но напрасно всё было, ни одного человечка живого не смогли вытащить, как ни старались. Тысячи людей круглосуточно пахали, при раскопках одних солдатиков, да пожарных только 10 человек погибло, жизнь свою за других положили. А снизу одни трупы подымались, чёрные как уголь, или вообще только части тела, взрывом раскуроченные. Генетики потом долго мучились по кускам тела собирали, чтобы в гробу закрытом хоронить. Ровно двести останков тел подняли, уже неделю как раскопки шли и все потеряли всякую надежду найти хоть кого-то живого. Да и по всем законам физики и биологии не должны были.
Но ровно к концу шестого дня раскопок вдруг раздался радостный крик. Нашли одного живого. Из всех двухсот человек единственный выжил. Всё - вертолёты, люди и смерть десяти спасателей, техника и неделя страшных усилий, всё это было сделано для одного единственного человека. И им, ты конечно догадался, Иван, оказался тот самый Володька-Вальдемар. Сколько радости было! Торжество социализма, нет арифметике человеческих душ, победа и так далее. Правда сам Вальдмар-то жив был исключительно частями. Его, еле дышащего, с отсутствующей половиной головы, сломанными руками, ногами и позвоночником, полностью обгоревшего, вытащили на свет. Живыми конечно эти останки можно было признать только по биологическим показателям.
Вокруг его искорёженного взрывом и завалами тела устроили настоящий банкет и празднество. А самого Володьку тут же на вертолётах транспортировали в Москву, где под личным контролем Министра здравоохранения собирали по частям, не давали сердцу остановится, поддерживали жизнь на аппарате искусственного дыхания. Ну конечно, надо было чтобы он выжил. Ну или хоть пожил немножечко, а то ведь столько сил и средств брошено… Столько жизней положили ради одной. И она, это хлипкая жизнь, еле держащаяся в теле Вальдемара, теперь стоила очень много для чиновников всех уровней, а потому держались они за неё как за спасительную соломинку.
*****
Так вот, собрали Вовку Франкенштейна, как его все стали с тех пор называть, выходили. Правда остался он на всю жизнь потом инвалидом, ночами не спал и от боли бывало на стену лез. Но это уже никому не было интересно. Потому как наказание невиновных и награждение виноватых уже состоялось. А потом девяностые лихой железной метелью закружили, разметали страну, так что о нём и думать забыли. Мало того, что сердце у Володьки было ещё в детстве от мёртвого младенца вставлено, так теперь он ещё был обожжённым на пол лица, вместо части черепа была заросшая впадина, а шрамы создавали полное впечатление, что собран он был из рук и ног посторонних людей. Вот такой он был, Вовка Франкенштейн. Кроме всего прочего передвигался он с большим трудом, а на фоне боли озлобился на весь белый свет до ужаса и всё думал какой бы смертный грех совершить, да такой, чтобы Богу побольше насолить. Ведь он ад при жизни познал и думал, что после такого мучения, как при жизни, ему никакая преисподняя не страшна.
Не знал Вовка, как же унять боль свою, где скрыться от тёмных мыслей. Семья вся погибла, остался он как перст один, на пенсии по инвалидности копеечной, такой крохотной что он каждый день стоял перед выбором, что купить – булку городскую или лист обезболивающих. И только в одном месте ему было хорошо – в той самой церкви Николая Чудотворца на службах у отца Онуфрия. Там боль сама собой проходила, всегда кормили, можно было разжиться одеждой, кто шоколадку сунет, кто денежку. Воды святой прохладной испить, окропиться, песни хора послушать, от которых легче становилось. Жалели Вовку там все, и он туда часто наведывался. Придёт, и сидит полдня, там же и поест, и поспит на скамеечке.
Но больше всего Вовке нравилось наблюдать за лицом Онуфрия. Он такого счастливого лица не видывал никогда в жизни. Это было не суровое, вечно напряжённое лицо отца, не раскрасневшиеся от водки и похоти лица братьев, не безразличные лица врачей и чиновников. Он всматривался в каждую чёрточку, в каждый мимический всплеск, как будто хотел напиться тем счастьем причастия, которое излучал батюшка. Зная тяжёлую судьбу Вольдемара, Онуфрий жалел бедного инвалида. Всегда остановится, поговорит, найдёт нужные слова, благословит, угостит чем может.
Правда тот никогда не исповедовался и не причащался, о чём святой отец всегда очень сожалел и пытался его к этому делу приобщить. Но Вольдемар-Вовка хотел только получать от церкви, отдавать ничего он не собирался, потому как итак считал Господа своим вечным должником и воспринимал те чудесные воскресения, который были ему даны не как дар свыше, а как суровую кару злого Бога. Может виновато воспитание, может в семье поклонялись каким-то злым языческим духам, неизвестно. Да только умудрился Вовка наряду с посещением церкви устроить у себя дома целый чёрный сатанинский ритуал, с обрядами кровавыми и жертвоприношениями животных. Везде свечи, кресты перевёрнутые, звезды окровавленные, останки ворон, змей, ни дать, ни взять сатанинский жертвенник. Это уже потом нашли, когда обыск у него стали делать. Нашли и в обморок попадали.
Вовка не знамо где нашёл специальную оккультную литературу и начал просить дьявола забрать его душу в обмен на то, чтобы тот прекратил его страдания. Разум его был к тому времени уже очень нестабилен. Ну в итоге он, разумеется, когда совсем окончательно с катушек поехал, услышал приказ, что дьявол согласен избавить его навсегда от боли и голода, но только должен он за это убить отца Онуфрия, своего единственного защитника, единственного человека, который к нему хорошо относился. Вот тогда-то Вовка Франкенштейн и понял, что не напрасны его мучения, и что это именно та месть злому Богу, о которой он всю жизнь мечтал. Он убьёт Онуфрия и заберёт его счастье себе, это он решил твёрдо. Только надо это сделать как-то по-особенному, с особой показательной жестокостью, чтобы все увидели и поняли, что Бога нет.
Он долго готовился к «акции», как сам её про себя называл. Подбирал дату, взвешивал, обдумывал. Вовка ходил в церковь почти каждый день и всё вымерял, записывал, наблюдал. Он старался сделать так, чтобы «акция» прошла без сучка и задоринки. Вальдемар даже начал замечать, что когда он обдумывал каждый свой шаг, слова, детали предстоящего убийства, ему становилось легче. Боль, как будто рукой самого дьявола, снималась, оставляла его. Сама мысль об убийстве священнослужителя придавала ему сил, исцеляла его, даже можно сказать возбуждала. Честно говоря, среди всей его боли и страданий похоть и наслаждение - это последнее, о чём он мог думать. А тут вдруг, сам того не желая, представляя убийство, он почувствовал давно забытое ощущение внизу живота. Подготовка к «акции» стала его навязчивой мечтой, его смыслом жизни.
Сначала Вовка тщательно выбрал дату. Рождество Пресвятой Богородицы. В это осенний день, а в том году он выпал на четверг, традиционно должно было быть много народу, но все в основном старухи, да старики из окрестных сел. Прихожане-мужчины и паломники не планировались, с высокой вероятностью они должны были быть заняты в будние дни на работе. Ему надо было, чтоб с одной стороны народу было много, с другой чтобы ему никто не смог помешать. Для русского человека самое святое всегда было мать, но то Вовка и делал свою ставку, ему хотелось, чтобы действие прошло с особым извращённым кощунством, чтобы он всем доказал, что Бог ничего не может ему противопоставить. Кстати, с какого-то времени он перестал ассоциировать себя с каким-либо именем. Ни Вольдемар, ни Вовка. Он называл себя просто Он, потому что его человеческая сущность стала постепенно деградировать и стираться. Да и мыслимо ли такое задумать и сделать человеку. Потому «он» и стал нечеловеком.
Дальше ему надо было найти орудие преступления и потренироваться. Единственным доступным орудием для него оказался топор. Его он утащил у соседей, когда те были на работе и оставили дверь во двор, как в деревнях и полагается, на засове, который можно было снять и поставить обратно прутиком или куском проволоки.
«Он» всё обдумывал - как же незаметно пронести в церковь топор, который в связи с его худобой казался довольно громоздким и выпирал из-под одежды. Поэтому «Он» приспособил специальную верёвку, которую по типу кобуры перекинул через плечо и сделал специальную петельку, в которую и крепил топор. Где-то на чердаке родительского дома, в свалке старых вещей, «Он» нашёл нелепый бесформенный плащ, который как раз подходил для задуманной им «акции». «Он» засунул топор в петельку, надел плащ и долго осматривал себя в зеркале.
- Вот так, хорошо, - произнёс «Он», довольный своим внешним видом, - скоро, скоро. Уже недолго осталось. Он уже здесь.
Продолжение следует