Гришка долго гипнотизировал взглядом серый лист бумаги, потом решительно взялся за ручку. «Дарагой мой папка, – почти каллиграфическим почерком вывел он. – Я живу харашо». – Он полюбовался на написанную строчку и остался доволен. Гришка макнул перо в чернильницу, поставил жирную точку и глянул в окно. Посреди двора высилась горка дров. – Дядька Кузьма привез тилегу бирёзовых чурбаков. Я сам их калю. Правда, не так ловко, как ты».
Он отложил ручку, подбежал к умывальнику. В старом, потемневшем от времени зеркале отразилось худенькое личико с курносым носом и копной давно нестриженых волос. На лбу красовалась ссадина, покрытая темной корочкой запекшейся крови. Гришка, морщась, отодрал ее, провёл пальцем по выступившим алым капелькам и слизал их: «Папке-то, небось, так не прилетало!» – Кто же мог подумать, что от чурбака отскочит большая щепка и прямо в лоб. Больно было. И обидно.
Гришка вернулся к столу, снял с кончика мелкую, почти незаметную ворсинку, написал: «Но ты не думай, я справлюсь, – посмотрел на мозоли на ладонях, вздохнул и продолжил: – И поленницу сам соберу».
«А смогу? – подумал он с испугом. – Папке с его ростом хорошо, до самой крыши поленья складывает. А мне как наверх толкать? Скамеечку сколочу. И с нее, – решил Гришка, прикидывая, как лучше сделать задуманное. –Часть дров сразу в сени занесу, пусть под рукой будут».
В эту зиму их с бабкой замело так, что из дома выйти не могли: дверь не открывалась. Пришлось Гришке в окошко вылезать, откапываться. Сугробы – чуть не по плечи. Намахался он тогда лопатой. Тоже мозоли на руках заработал. Вот и придумал, как на такой случай подстраховаться.
«А картошку я уже окучил, не стал мамку ждать. Она, когда приходит, успевает только постираться, помыться, вздремнуть – и опять в город возвращается. Тяжело ей на заводе. Зато карточка рабочая: и мыло, и хлеб получает».
Рот Гришки наполнился слюной – представил, как жует вкусный довоенный хлеб с хрустящей корочкой.
Тот, что иногда приносит мама, не такой – серый, тяжелый, вязкий. А бабушка лепешки из крапивы с горсткой раздавленных зерен хлебом называет. «Крапивы надрать надо, а то опять она ругаться будет», – спохватился мальчишка.
Пучки разных трав висели по-над печкой. Бабушка толкла сушеную траву, рассыпала по холщовым мешочкам, а зимой добавляла в пустую похлебку для приварка. «Мы еще хорошо живем, – говорила мама. – У нас картошка, свекла, капуста своя. Смотри, Гришка, не ленись. Бабка в поле – огород на тебе. Не потопаешь – не полопаешь».
Вот она и топала в город с мешком картошки на плече то для квартирной хозяйки, то на обмен. Зато у Гришки теперь ботинки есть новые: настоящие, кожаные. Большеваты немного, но это ничего. Бабка носки свяжет – и будут в самый раз. Жалко, что карточку сделать негде. А то бы он встал на стул, выставил ногу в обновке, а фотограф щелкнул. Папке бы снимок отправил, чтобы порадовался.
«Еще мамка обменяла керосин на соль. Его целую бочку в колхоз на трудодни привезли. Нам-то с бабкой сколько его надо? А соль завсегда в доме нужна. Мне тетка Матрена за стакан соли трех суточных цыплят дала.
Вырастут – мясо будет. Бабка сначала ругалась, а потом сказала, дома держать будем, чтобы крысы не съели, как наших кур. Я ящик сколотил. Сидят, пищат».
Гриша поднялся, набрал кружку воды, налил в поилку уже побелевшим цыплятам, немного полюбовался на них, прежде чем сел за письмо.
«А Ерофеевым похоронка недавно пришла на дядю Стёпу. Тетя Глаша дурниной кричала. Тебя же, папка, не убьют?» – Он поднял глаза на стену. С засиженного мухами портрета, улыбаясь, на Гришку смотрел отец. Справа висела грамота «Лучшему трактористу района», а слева – часы с гирьками и черный громкоговоритель радиоточки.
«Чуть сводку не прозевал», – сорвался с места Гриша и, встав на цыпочки, включил звук. Мощный голос Левитана наполнил дом: «От Советского Информбюро. В течение 19 июля наши войска на Орловском участке фронта, преодолевая упорное сопротивление противника, продолжали развивать наступление на прежних направлениях и продвинулись вперед от шести до десяти километров…»
«А вчера было от четырех до шести. – Десять – это как от нас до центральной усадьбы, – прикинул Гришка. – Не так уж и много… Или все-таки много? Там же бои идут». Так и не решив, дослушал до конца: «Наши войска на Орловском участке фронта подбили и уничтожили 143 немецких танка. В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбиты 117 самолетов противника».
– Так их, гадов! – Гришка прошелся вприсядку по избе и опять взялся за ручку.
«Папка, а на танк много железа нужно? Я спрашивал у учительши в школе. Она отругала меня, что лучше бы правила повторял, чем о всякой чепухе думать. А разве это чепуха? Мне очень надо. – От усердия на носу Гришки выступил пот, но он не заметил этого. – Я подбираю каждую железяку. В сарае уже полмешка гнутых гвоздей, дырявое корыто, прогоревший утюг и подкова лежат. И гайка, размером с мой кулак», – добавил он и махнул рукой, сгоняя надоедливую муху. Капля чернил сорвалась с пера и упала в центр листка.
Гриша почесал нос, чихнул и погрозил мухе кулаком:
– Ну, я тебя…
Он покачал головой: такую красоту испортил. Заканчивать надо, пока еще что-нибудь не натворил. «С октябрятским приветом, твой сын Гриша», –подписался он, свернул листок в треугольник и, прикусив язык, старательно вывел номер полевой почты. Потом подумал, развернул и дописал: «Папочка, миленький! Разбивай фашистов уже быстрее. Я хоть и большой, но сам крышу на баньке починить не смогу».
Гриша еще раз свернул письмо, схватил мешок под крапиву и отправился на улицу – ждать почтальона.
Наталья Литвишко
#рассказы натальи литвишко #рассказы о жизни и любви
