Кудрявый, будучи новичком в нашей квартире, почти сразу принял «правила игры». Мотя и Зёма сначала искренне надеялись, что этот странный горластый монстр – у них ненадолго. Вот сейчас глаз подлечат – и выпнут. Нет? Хм… Ну значит, вот сейчас дырку в башке залепят и выпнут. Нет? Хм… Ну, значит, сейчас замочат… в смысле, лишай – и выпнут… Как, опять нет?!
В итоге замочили вообще всех, а Кудрявого так и не выпнули. Поразмышляв над несправедливостью мира, Трикотаж смирился с происходящим и новосёла воспринял, как зло, но зло неизбежное. А значит, нужно его воспитать «под себя». Впрочем, вру. Не Трикотаж, а только Мотя с Зёмой. Пуня в вакханалии не участвовала, к Кудрявому до сих пор относится с брезгливым ужасом и каждый раз удивляется, встретив его в квартире:
- А-а-а-! Кто это?! А… ну да…
И проходит мимо, задрав красивый хвост. Кудрявый философски смотрит мимо, никак не комментируя происходящее.
Зёма же, поняв, что в мире существует кто-то, чьи кости торчат даже более трогательно и впечатляюще, чем его собственные, мириться с этим не стал! В самом деле, неужели рядом с ним будет ходить кто-то, кого будут жалеть активнее, чем его, Зёму?! Свинство какое, в самом деле. Решил, что нужно срочно исправлять ситуацию.
- Пс-с-с, чёрный… Эй, чёрный! Ты! Да, ты. Сюда иди. На меня смотри. Повторяй. Брови – вот так. Домиком. Домиком, я сказал! Что значит, «не могу». Моги! Так, ладно… научишься. Глаза теперь. Вот так глаза делай! Таращь! Чего – «не понял»?! «Таращь» не понял? Шире значит, глаза, шире! Вот так, да. И слезЫ теперь, слезЫ напусти. Что значит «мужчины не плачут»?! Где ты здесь мужчин видел?! А…. да? А как это? В смысле – «яй…» хмм… А, вот тут, под хвостом… Не знаю, я раньше такого ни у кого не видел… У меня нет. У этого, Моти, у него тоже нет. У Стёпы не было… А может, ты того, больной?! Опухоль там или чо… Нет? Да ну, точно опухоль. Придумал тоже – «мужчина». Все у нас тут нормальные, один ты нашёлся… мужчина, тоже мне. СлезЫ, говорю, напусти. Как – зачем?! Еды дадут! Вкусной. И много. Во-о-о-т, про еду ты, значит, знаешь. И то ладно.
Так, ладно, следи дальше. И вот так, жалобно – «мяк» говори. Да не «МАААУ!» А «мяк». Легко так, чтоб только по сердцу резануло, и всё, а не чтоб эту, двуногую, до инфаркта довести, понял, нет? «Мяк!» - повтори. Нет, ещё раз! «Мяк!» Легче, легче! Не, ну так не пойдёт. Мы щас вместо еды поджопник получим. Что? Нет, это невкусно, поверь. «Мяк!» Ну деревня… Молчи уж, горе, сам скажу.
И пусть только никто не обольщается, что белокрылый какангел Зёма взял новенького под крыло и желает «вывести его в приличные коты». Отнюдь! Тут вопрос конкуренции. Зёма справедливо полагает, что в доме достаточно и одного в меру несчастного какангела, требующего повышенного внимания и ласки. И, разумеется, которому не жалко лишней пайки. Но Зёма мудр. Он понимает, что раз Кудрявого не оставили в больнице, не выпнули после многочасовых воплей про свободу и даже наоборот, добыли из подвала, значит, никакие манифесты и митинги «Освободите нашу жилплощадь!» уже не помогут.
«Мы пойдём другим путём», решил Зёма. Конкурента надо лишить преимущества! Сиречь – откормить! А то ходит рядом, костями гремит, всё внимание на себя перетягивает!
И тут – муж. Никогда не кстати, а тут – кстати. Удивительно. То есть, пока он просто лежал, то был, конечно, некстати. Потому что Мотя, как обычно ноги занял, а Зёма не любит одного человека с кем-то делить. Брезгует. Пришлось так лежать, рядом. Мучиться. И тут раз – удача.
- Чего-нибудь я бы пожевал, - вдруг сказал мой муж, когда в телевизоре взвыла очередная реклама.
- Там есть остатки колбасы, сыр ещё…
- О, колбаска! – оживился Мотя и быстренько ссыпался с мужниных ног. – Я бы это… тоже чего-нибудь бы пожевал.
- Мяк, - шёпотом сказал Зёма.
Что, разумеется, сигнализировало о желании тоже чего-нибудь пожевать.
Через пять минут муж вернулся из кухни с тарелочкой, на которой лежало несколько кусочков сыра и хлеб. В руке был стакан молока.
- А колбасу чего не взял? – спросила я. – Доел бы, чтоб не усыхала там в одиночестве.
- «Доел бы», - ехидно передразнил меня супруг, выразительно глядя в прихожую. – Есть там… кому доесть!
Из прихожей доносилось смачное чавканье. Ну да, Мотя своего не упустит.
- А Зёме?! – возмутилась я. – Зёме дал тоже?!
- Дал. Но он не стал есть! – возмутился муж.
В этот момент из прихожей донеслось «сюк-сюк-сюк» и в комнату процокал печальный Зёма:
- Она старая… я старую не хочу… Я свежую хочу, - грустно вздохнул он.
И поднял к небу голубые глазищи с этой своей слезой. И внимательно посмотрел на сыр.
- Мяк… - шёпотом сказал он.
- Нет! – сказал муж, защищая тарелку рукой. – Это мой сыр!
- Да ладно тебе, - сказала я. – Кусочек. Кусочичек… один… ма-а-а-а-аленький… Ну ты же дашь ему, да?
Муж вздохнул. Потом вздохнул ещё раз. Подумал. Снова вздохнул. И отломил половину кусочка сыра.
Тут Зёма посмотрел в сторону прихожей и сказал «мяк» погромче. Темнота сгустилась в тело, и в дверях материализовался Кудрявый.
- Мяк! – хриплым басом сказал он.
Потом помолчал, посопел, чихнул. И весомо продублировал:
- Мяк!
И стал смотреть, прав был этот домашний или наколол бывшего беспризорника. Взгляд был массой, как чугунный мост и означал явно "сыр есть? А если найду?" Слеза никак не выдавливалась.
- Офигеть, - сказал муж. – Банда.
И дал Кудрявому сыра.
- О! – сказал Кудрявый. – Так вот как это работает! Мяк!
- Мда, - сказал муж, посмотрев на пустую тарелку. – Пожевал…
- Ну у тебя хлебушек остался, - умилённо сказала я. – И молоко вон ещё.
Кудрявый дожевал остатки сыра, убедился, что больше не светит, лениво лизнул лапу и медленно растворился в темноте прихожей. Спасибо не говорил.