– Папа! Нам хотя бы через первое КПП прорваться. Тогда есть шанс. Главное, чтобы тебя сразу назад в Мурманск не отправили.
Людмила переложила спящую дочку с одной руки на другую. Сопит ее Ленка в две дырочки. Сын, Денис, между ней и дедушкой. В ногах неподъемные сумки.
Отец с самого Мурманска с удивлением смотрит в окно автобуса. Ни деревца, камни, скалы, мох.
Люда же лихорадочно размышляла. Когда ее Володя служил в Западной Лице, пришлось однажды въезжать в гарнизон по чужому паспорту. Передали ей документы какой-то девахи. Всю дорогу зубрила: имя, фамилия, отчество, улица, номер дома и квартиры.
На КПП матрос брал паспорт, проверял пропуск или прописку, внимательно смотрел на фотографию, потом на въезжающего и снова сличал его с фото в паспорте. К ней подошел. Она одной рукой чужой паспорт протянула, другой в сумке косметичку нашарила.
Матрос посмотрел на фото, прописку, поднял на нее взгляд. А Люда не на него смотрит, а в зеркальце, глаз оттянула, тушью ресницы подкрашивает, зыркнула зло на матроса, тот сразу паспорт закрыл и вернул.
Сегодня так не получится. Билеты на автобус до Полярного она на свой паспорт взяла. А дальше…
Вот и первый КПП. Колючая проволока, запретная зона. Здесь с их документами целый мичман разбирается. Она ему растолковывает, что муж на корабле, она на Вологодчину к родителям выезжала, чтобы дочку родить, и вот с ней и сыном возвращается, ну а папа помогает, иначе ей с двумя детьми и вещами не доехать. Пожалуйста, пропустите отца до второго КПП. Туда ему пропуск привезут…
Уболтала. Отец слова не успел вставить. Снова северный скупой пейзаж за окном. Опять колючая проволока и запретка – второе КПП.
Их ждали. Здесь мичман перелистал документы, локтем отодвинул, попытавшуюся встрять Людмилу и сурово спросил:
– С какой целью решили перейти границу, Иосиф Адамович?
Отец вздохнул:
– Мальчик, я границу переходил только, чтобы Берлин взять…
Отца увезли куда-то на уазике. Дочка на руках у Людмилы словно почувствовала что-то и начала плакать. Денис держится за ее пальто. Грудой лежат вещи.
Кое-как добрались до квартиры. Ключа нет. Муж застрял на корабле. На сторожевике могли объявить тревогу, оргпериод, запретить сход с борта, они могли уйти на сдачу задачи, да и просто неожиданно и срочно в поход на несколько месяцев.
Людмила посадила сына на вещи, с дочкой на руках вышла на улицу, остановила проезжавшую мимо милицейскую машину.
– Нет, мамаша, – выслушав ее, заключили милиционеры, – был бы там дебош, преступление какое, взломали бы сразу. А просто так двери ломать не положено.
И уехали.
Хныкавшую Ленку давно пора было перепеленать и покормить.
Людмила принесла камень, несколько раз ударила по замку. Денис терпеливо сидел на ступеньках рядом с вещами. Снова выбежала на улицу. Бросилась к какому-то капитану третьего ранга. Тот выслушал ее, зашел в подъезд.
– Отойди! – сказал офицер и ударом ноги высадил дверь. Та с грохотом упала, открыв проем.
Капитан третьего ранга поднял дверь, прислонил ее к стене, козырнул и ушел.
Их недавно полученная и еще толком не обжитая квартира имела странный вид. Пол по углам в дырах. Пакеты с крупой порваны и растащены по кухне. Скорее покормить и перепеленать дочь, накормить сына. Остальное потом.
Приехал из комендатуры отец. Зашел в пустой проем, в котором раньше висела дверь. Оглядел квартиру, прошелся из угла в угол по единственной девятиметровой комнате. Посмотрел в окно. Не то, что деревца, зелени никакой нет.
Из-под пола раздался хруст. Крысы прогрызали очередной ход.
– Дочка, – вздохнул Иосиф Адамович, – я-то в лагере подневольно был, а ты – добровольно.
За несколько дней он повесил и укрепил входную дверь, залил цементом и заделал дырки в полах. Быт наладился. Люда с утра бежала за молоком, чтобы успеть получить по талону на детской кухне: пятьдесят грамм кефира, пятьдесят творога…
Отец помог с ремонтом соседкам, мужья которых неделями пропадали на кораблях. Походил по городу. Прошелся по местной достопримечательности – Чертову мосту, посмотрел на серые корабли у стенки и отшвартованные на бочках в заливе.
Пора было возвращаться.
Отец на прощание покачал головой и заключил:
– Ты эту жизнь выбрала себе сама…
* * *
Прохожие на главной улице невольно останавливались и провожали его взглядом. В самой вологодской глубинке, по главной улице села имени Бабушкина шел мичман в парадной форме. Золотые погоны, стрелка на брюках острее бритвы, фуражка с лакированным козырьком.
– Да это же Володька Мальцев! – ахнул кто-то. – Надо же, призвали на срочную службу на флот на три года, а вернулся через два мичманом! Чудеса!
А тот словно не замечал взглядов односельчан. Шел уверенно, как по плацу или палубе. Лишь перед домом одноклассницы замешкался, но, набрав в грудь побольше воздуха, шагнул за дверь.
Иосиф Адамович возился у дома. Он скользнул взглядом по его форме, спрятал, мелькнувшую было улыбку, и спросил прямо:
– Парень! Ты вокруг Люды со школы ходишь. Ты вообще жениться собираешься?
– Так я за этим и пришел! – выпалил он.
– Хорошо, – будущий тесть отложил инструмент, – а она как?
– Она… – тут мичман сник.
– Хороший ты парень, Володя, но пусть Люда сама решает, а она учиться хочет, – подключилась к разговору мать – Александра Васильевна.
Мичман возвращался, как в воду опущенный. Разговор с невестой накануне не получился. Он ей про свой красный диплом, она – что и у нее такой же вот-вот будет. Он, что в любое высшее военно-морское училище теперь может поступить, сдав на отлично один экзамен, она, что и ее красный диплом ждет, и попала она в пять процентов лучших выпускников медучилища, зачисляемых без экзаменов в институт. Дальше дискуссия, чья профессия важнее с убийственным аргументом, что на мичмана учат лишь два года, а на акушерку два года и восемь месяцев.
Владимир загибал пальцы: после школы отказала, в медучилище отказала, и через родителей, получается, отказала. И кому?! Без пяти минут подводнику, мичману Северного флота. Специалисту ОСНАЗ…
Тут он остановился: «Ты же разведчик! Почему прешь в лобовую? Неужели обходного маневра нет?..»
Он развернулся и зашагал в другую сторону от своего дома.
В районном ЗАГСе сидела подруга матери.
– Володенька! – обрадовалась она, – Какой ты красавец в форме, ну просто жених.
– Жених! – согласился он. – Прибыл подать заявление от себя и Людмилы Берчинской!
– Где же Люда?
– Она в Вологде в медучилище, попросила заявление от двоих подать, к свадьбе приедет и везде, где надо, распишется.
– Вообще-то так не положено, но отказать военному, да еще моряку…
Через несколько дней в селе о свадьбе знали все, кроме невесты.
Володя Мальцев выждал немного и поехал в Вологду к Людмиле.
– Тебя хоть на свадьбу отпустят? – буркнул он.
– Смотря, кто женится.
– Женюсь я, а невеста – ты. Заявления от двоих поданы. В селе все знают. Готовятся. Мне назад дороги нет. И что, ты и теперь откажешься?!
Свадьбу сыграли широко, по-деревенски. К месту службы в Западную Лицу мичман Владимир Мальцев убыл женатым человеком. Супруге предстояло доучиваться, но в гарнизон к мужу она летала каждый месяц.
* * *
В Киеве рано расцветают каштаны. И весь город, тогда еще не застроенный высотками, не обезображенный стеклом и бетоном, выглядел тихим и патриархальным. Мичман Владимир Мальцев сдал единственный экзамен на «отлично» и поступил в Киевское высшее военно-морское политическое училище. Их было уже трое. Сын Денис пошел в ясли, Людмила туда же воспитателем. На пару с еще одной курсантской семьей они сняли трехкомнатную квартиру на Подоле в старом доме. Мебель была как в мемориальных квартирах – под белыми чехлами. По комнате на каждую семью и большой зал, в котором жены кормили пришедших из училища после обязательного просмотра программы Время мичманов-курсантов. Потом, на Севере, она часто вспоминала те дни. Солнечный Киев, их планы на жизнь. Выучится он, пойдет учиться она. Станет врачом-акушером. Он флотский офицер, дед которого в семнадцатом году служил на Авроре. Обязательно станет подводником. А ей предстоит лечить людей, а главное, принимать роды в самых современных роддомах, сверкающих кафелем и оборудованных новейшей аппаратурой.
– Семьдесят пять! – гордо говорила ему она. – Семьдесят пять только мальчиков появилось на свет с моей помощью, когда я практику проходила!
Как незаметно пролетели эти пять лет, и какими счастливыми они были!
* * *
Закончивший с отличием училище лейтенант Мальцев выбрал Северный флот. Северный флот выбрал ему Полярный, направив заместителем командира на сторожевой корабль.
– Делай, как знаешь, как лучше, – сказала ему она.
Ах, этот быт! Ну куда уйти от него? Прибывших в Полярный лейтенантов с семьями разместили в гостинице, отвели им целый этаж. Кухню заменял электрический чайник. В нем варили картошку, яйца. Мужья, как ушли на корабли, так и пропали, появляясь изредка. Потом пошли съемные квартиры, жили в чьей-то новостройке. Мебели в ней не было, спали с сыном на постеленном у батареи паласе.
Свою квартиру-маломерку получили только, когда появилась дочка. Вот только с маленькой Еленкой случилась беда. Ей, еще грудной, врачи поставили тяжелый диагноз. Три года предстояло провести в гипсовом корсете. Раз в несколько месяцев поездка к детскому травматологу в Мурманск для наблюдения и перегипсовки.
Закованную в гипс девочку приходилось одевать в несколько курток, везти, держа перед собой, на катере из Полярного в Североморск, оттуда до больницы в Мурманск.
Однажды в Североморске мужчина на стоянке такси пропустил ее вперед, и, когда уже устроила ребенка на сиденье, какая-то женщина из очереди потянула ее за воротник и прошипела прямо в лицо:
– Понарожают уродов, а потом с «этим» без очереди лезут.
Она плакала и в такси, и в больничной палате. Ей разрешали остаться здесь, на время, пока врачи занимались дочерью. Спать на стульях в детской палате и обихаживать восьмерых малышей, шестеро из которых были детдомовскими. И хоть весь день она хлопотала и помогала врачам, ночью сон не приходил. Было скорее забытье.
Она словно снова оказывалась в родном доме. Вспоминала разговоры с родителями.
– Мама! Почему люди такие жестокие? Ведь не война!
– Что ты дочка! Не вспоминай ее! Мама погибла, меня с братом по разным детдомам отдали, только после войны его нашла.
– Мама! Но ведь сейчас мир!
– Мир он тоже разный бывает. И по-всякому жизнь повернуться может. У отца на родине после войны бандеровцы лютовали. Придут ночью в хату, хозяина разбудят, дадут винтовку и скажут: «Иди, убей такого-то, а мы пока с твоими детьми посидим…» Не убьет – всю его семью вырежут.
– И убивали?
– Убивали. Пришли к соседу и твоего отца назвали, велели: «убей ястребка!». Отец шум в саду услышал, вышел, и ему ударом плечо перебили. Назад в хату рванулся, схватил ружье, да мать на нем повисла: «Не стреляй! Там может брат твой или кто подневольный…»
Может и хорошо, что он на Вологодчине оказался. Как там у тебя в свидетельстве о рождении: «Особый участок. 9 квартал».
Муж у тебя офицер, детей двое – живи дочка, это и есть счастье, а что плохое сегодня есть – завтра пройдет…»
Глаза слипаются. Приглушенный ночной свет из больничного коридора словно мигает. Как в селе на Вологодчине. Мигнет он там в полночь три раза и погаснет до утра. Дочка спит в своем каменном панцире. Другие детки на своих койках носами сопят. И ей надо заснуть хоть ненадолго на четырех стульях у окна…
Дочь начала ходить на два года позже, чем одногодки, сняли гипс, и она неуверенно, на пяточках, потом все лучше. Топ-топ. Сначала держалась за папины и мамины руки, потом сама.
Соседи удивлялись. Оказывается, у Мальцевых детей двое. Пацан-то всегда на виду, а дочку прятали, наверное, потому что маленькая, все время дома была. Погода-то у нас суровая. Что вы хотите? Заполярье!
– Люда! – вернулся со службы муж, – мне предложили перейти на подводную лодку!
– Сколько у нас времени собраться? – вскинулась она. – Делай, как знаешь, как считаешь, будет лучше…
* * *
Как это здорово делать то, что нравится и то, чему учили. С работой в Лиинахамари, как и везде в гарнизонах, было непросто. Вот только не находилось желающих трудиться в госпитале, в который надо ходить за два километра. Жена замполита подлодки с женой начальника политотдела меняли друг друга на дежурствах медсестер.
Другие жены бывало пальцем у виска крутили. Северного жалованья мужей им что ли не хватает? А Людмила ждала попутку, а чаще привычно шагала по дороге между сопок, отмеряла зимой и летом два километра до госпиталя и обратно. О чем только не передумала. Вспоминала Киев, Крещатик, цветущие каштаны. Как было все тогда легко и просто. Утром с сыном на работу в детский сад, вечером домой, дождаться мужа с учебы, накрыть на стол. Это и было ее счастье? А здесь в Заполярье? Бесконечная зима, полярная ночь, ожидание мужа из похода. Волнение, как там у него на лодке, у сына в школе, и у дочки в садике? Почему же в этих суровых краях ты считаешь себя счастливее? Может потому, что счастье здесь дороже достается?
Пять лет в Лиинахамари завершились, когда Володя, вернувшись со службы, сказал:
– Мне предложили перевод в Видяево.
Людмила только плечами пожала.
– Решил – значит переводимся. Сколько есть времени, чтобы собраться?..
* * *
В Видяево была гражданская поликлиника. Обслуживали три с половиной тысячи человек – всех, кто не в погонах. Людмилу Мальцеву, после немалого конкурса взяли участковой медсестрой, а через два месяца сделали главной медсестрой поликлиники.
С этого момента, помимо чисто медицинских дел, навалились хозяйственные хлопоты. Обеспечение двух машин скорой помощи всем от бензина до колес, получение лекарств в больнице Колы за шестьдесят километров от Видяево. К этому добавлялись обычные дежурства и работа на скорой. Было это в лихие времена, в середине девяностых…
Сидящая в очереди к врачу женщина средних лет мягко валится на пол. Ее успевают подхватить, выбежавшая из кабинета медсестра подносит к ее носу ватку с нашатырным спиртом.
Женщину сажают на диванчик, врач накачивает грушей манжету на ее руке, смотрит на ртутный столбик на табло.
– Вы что-нибудь ели сегодня?.. – спрашивает он.
В кабинете осматривают мужчину. Вялый, лицо с синим оттенком.
На тот же вопрос отвечает доктору:
– Грибы…
– Ну, а кроме грибов что ели?
– Грибы… ягоды… была бы лодка, может, треску поймал бы.
В середине девяностых жалованье военнослужащим задерживали по несколько месяцев. Те, кто еще вчера посмеивались над Людмилой, теперь ей завидовали. Гражданским платили! Военные врачи вечерами вели прием в городской поликлинике и зарабатывали здесь больше, чем на службе.
На фоне бытовых неурядиц распадались семьи, бывшие жены оставались без денег, без работы, без пенсий, часто без возможности куда-нибудь уехать с севера.
Муж пропадал на службе. Она отправляла детей в школу, оставляла на столе блюдо с пирожками и шла на дежурство.
Очередной вызов: «В квартире плачут дети». Приехали. За дверью никого из взрослых, четверо малышей, двое двухлеток, старшим четыре и пять лет. Прошлись по соседям. Расспросили. Отец семейства в тюрьме, мать неизвестно где, видели, что слонялась у магазинов.
Дети словно прозрачные, смотрят как зомби. Как обычно в таких случаях, пристроить к кому-нибудь в семью на время? Но их четверо.
– Везем в Ура-губу! – решили вместе с врачом.
В Ура-губе находился санаторий для больных детским церебральным параличом и с последствиями полиомиелита. Всем заправляла вдова подводника Людмила Савченкова. Благодаря ей санаторий не закрылся, ни одного ребенка не отдали на усыновление за границу.
Водитель и врач сидели в кабине, она в салоне с детьми. Обняла и все думала, как же могла мать бросить их, вспоминает ли о детях отец или они для него словно перекати-поле?
Ее отец часто улыбался, был веселым. Как-то раз она спросила:
– Папа, как у тебя получается быть таким?
– Дочка, в нашей семье все играли на скрипке. – Отец посмотрел на свои руки рабочего человека, которыми воевал, валил лес, работал механиком. – Но это до войны. Потом немецкий концлагерь. Когда нас освободили, мне сказали: «ты высокий, тебе лет наверняка больше, чем говоришь, иди – воюй». И я воевал, мстил за убитых фашистами. А война закончилась – сказали, ты слишком молодой, чтобы уволиться, и меня перебросили под Оренбург охранять секретные заводы. Перебросили так быстро, что у меня ни одной награды за войну.
– Потом ты вернулся домой?
– Я ехал домой и гадал, а есть ли он этот дом? Уцелел ли, живы ли родители? Нашел их, долго стоял у ворот, и почему-то не мог назвать себя, зашел и попросился переночевать. Я сильно изменился. Концлагерь, война, служба… но отец сразу узнал меня.
Людмила вернулась в дом, когда Лена и Денис уже спали. На тарелке остались два пирожка для нее.
На следующий день она набрала номер санатория.
Трубку сняла Савченкова.
– Твои крестники? Рубают за милую душу! Еду руками хватают. Ты не переживай, найдем им нормальную семью, без всяких заграниц обойдемся…
* * *
Скорая помощь тихо едет по улицам. Полярный день, время не разобрать, утро или вечер. Наверное, все же утро. На улицах еще никого нет. Белый рафик с красной полосой по борту останавливается то у одного, то у другого дома. В салон садятся женщины. Машина выезжает из городка, долго петляет по извилистой дороге, потом сворачивает в едва заметный проезд между скалами. Белый рафик с красными полосой и крестом не вездеход, но преодолел осыпь и выкарабкался на поросшее ромашками поле.
Женщины разбирают ведра и рвут на поле цветы. Завтра возвращается подводная лодка «Даниил Московский». Из похода на северный полюс. Денег на торжественную встречу, на традиционного поросенка у командования нет. Многие из жен сидят без работы, считают копейки. Собирают на сопках грибы и ягоды, не для забавы, чтобы было, что поставить на стол. Но завтра мужья вернутся из похода, и они встретят их, как положено. С цветами, купленным за свои деньги поросенком.
Ленка и Денис повиснут на папе. Потом он спросит:
– Ну как вы без меня?
– Все нормально, – ответит она, – многим сегодня тяжелее.
– Но ведь это закончится?
– Конечно! – уверила Людмила, – вы все обещали нам светлое будущее, так пусть оно просто будет.
* * *
Взяв акушерскую укладку, Людмила садится в машину. Водитель уже на месте.
– Петр Павлович, – ты же у нас некрещеный?
Тот с недоумением смотрит на нее.
– Роды еще не принимал?
– Тьфу! – шофер ведет машину и ворчит, – не понимаю, как сейчас детей заводить решаются? В стране бардак, что завтра – неизвестно. Рафик этот не сегодня-завтра развалится, тогда уйду к коммерсантам товары возить, а вы тут болейте… рожайте…
Роженица осторожно поднимается в машину, ложится на носилки.
До Кольской больницы шестьдесят километров. Поздняя осень, уже холодно. По убитой дороге добираться не меньше часа.
– Петр Павлович! Аккуратнее!.. Миленькая, терпи, сколько можешь...
Смогла до полпути. Пришлось пересесть к ней в салон.
– Петя! Только не останавливайся! Держи одну скорость!
Стоя на коленях перед носилками на грязном полу качающейся на ухабах машины она принимала роды.
Закричал ребенок.
Водитель от неожиданности ударил по тормозам, так, что Людмила стукнулась головой о переборку.
– Мальчик! – потирая лоб, сказала она ему в окошко.
Новорожденного завернули в байковое одеяло, Людмила сняла пуховую кофту и укутала в нее малыша, перенесла из холодного салона в кабину, положила на теплый капот между водителем и акушеркой. Он уже не кричал¸ успокоился, но не спал, лежал и таращился в потолок.
Водитель с побелевшим лицом подался вперед, вцепился в руль, смотрел на дорогу, то и дело, бросая взгляд на новорожденного. Людмила рукой придерживала малыша.
Сколько детей в нынешних семьях? Один или двое. А у ее родителей пятеро. У Володи в семье четверо. Как же они в те времена не боялись заводить детей? Вспомнился разговор с матерью:
– Мама, почему я раньше была с твоей фамилией – Дубова?
– Время такое было. Кто знал, как дальше жизнь повернется? Решили записать тебя на мою фамилию.
– Почему потом на папину переписали?
– В шестьдесят первом году отцу пришла повестка. Явиться в райцентре по такому-то адресу, в такой-то кабинет. Он собрался и пошел, а я сидела и ждала. Думала, что есть дом и вы, о том, что будет дальше. О том, что в Станиславе, который теперь Ивано-Франковск, было тепло, о том, как хорошо жили здесь, хоть края холодные, о том, что есть места, где вообще лета нет и полярная ночь полгода, вдруг выпадет туда попасть. Сидела и смотрела в окно. Ждала. А он все не возвращался и пришел только поздно вечером. Чуть выпивший и счастливый. Его вызывали, чтобы вручить его плутавшие где-то пятнадцать лет фронтовые медали.
Я столько за это время передумала, все казалось, что конец и выхода нет, а выход-то только один. Держаться друг за друга, жить, заводить детей…
– Не понимаю…
– Вырастешь, дочка, поймешь…
Малыш спал на капоте, словно в яслях. Стемнело, новая звездочка зажглась впереди на небе.
Скорая доехала до больницы. Роженица тяжело сошла, долго смотрела в лицо сына, спросила:
– Как вашего мужа зовут? Его именем ребенка назову.
– Владимир.
Женщина кивнула…
Потом она как-то пришла к ней на прием. С порога заявила:
– Я назвала сына, как и обещала, Владиславом!
Наверное, у нее вытянулось лицо, поскольку молодая мама переспросила:
– Что-то не так?
– Хорошее имя, польское.
* * *
А ее мечта стать врачом-акушером все-таки сбылась. Сын Денис долгое время заведовал реанимацией в третьем роддоме Мурманска. Самом современном, сверкающем кафелем и оборудованном новейшей аппаратурой. Дочь Елена окончила университет, вышла замуж за. И ничего не помнит о гипсовом корсете, в котором провела три первых года своей жизни. Из поездки в Польшу она вернулась с широко открытыми глазами.
– Мама! У нас, Берчинских, оказывается есть фамильный герб!
Стройная Людмила Иосифовна невольно еще выпрямилась, подняла подбородок.
Владимир Мальцев, услышав их разговор, только хмыкнул.
– Да-да! – подтвердила ему она, если бы не твой дед в семнадцатом на Авроре, был бы ты у меня конюхом на конюшне.
– И ходила бы ты тогда ко мне на конюшню! – невозмутимо заметил капитан первого ранга. Он как раз искал, куда пристроить новую работу жены – выполненную из бисера картину.
– Вот наш герб – повесил он картину на стену.
На ней парусник под полными парусами несется куда-то. Море бурное, как сама жизнь. А будет ли она когда-нибудь без штормов? Вряд ли…
Андрей Макаров