(реабилитация культур кочевников евразийцами 1920-х-1930-х г.г.)
- Евразийская концепция монгольского ига в русской истории и ее предвосхищение у А.С. Хомякова
Признание некоторых положительных аспектов монгольского ига для России в наши дни принято считать новацией евразийской социально-философской и культурологической школы (П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой, Г.В. Вернадский и др.), существовавшей в 1920-е-1930-е г.г. в русском зарубежье[1]. Более того, именно этот тезис евразийской историософии вызывал и вызывает больше всего нареканий и обвинений в том, что евразийцы якобы пытались в погоне за оригинальностью выдать величайшую трагедию национальной истории – монгольское иго за некое «благо». Так, эмигрантский историк А.А. Кизеветтер – постоянный оппонент евразийцев 20-30-х г.г. писал: «Весь этот апофеоз русско-татарского культурного единения (у евразийцев – Р.В.) производит весьма странное впечатление на человека, хотя бы несколько знакомого с фактами русской истории. …о каком-то культурном взаимодействии Руси и татарщины можно говорить … закрыв глаза на целый ряд красноречивых свидетельств, указывающих на то, что русское национальное самосознание вырастало не на почве тяготения к татарщине, а прямо наоборот на почве возмущения татарским игом и сознательного отталкивания от татарщины…»[2]. Подобные инвективы, в еще более резкой форме повторяют и современные критики евразийства. Скажем, А. Янов заявляет: «Татаро-монголы, огнем и мечом покорившие Русь, разорившие ее непомерной и унизительной данью, которую платила она на протяжении многих столетий, оставившие после себя пустыню и продавшие в рабство цвет русской молодежи, вдруг оказываются в пылу гумилевской полемики ангелами-хранителями русской государственности от злодейской Европы»[3] (полемические нападки А. Янова направлены против учения Л.Н. Гумилева, чья трактовка монгольского периода русской истории, как мы уже отмечали, отличается от трактовки классиков евразийства, но именно в упомянутом аспекте - защиты Ордой Руси от западной экспансии Л.Н. Гумилев и евразийцы 20-30-х г.г. единодушны[4]).
Вместе с тем историки русской философии, занимающиеся исследованиями евразийства, уже указывали, что сама мысль об относительно положительном значении монгольского ига для Руси высказывалась задолго до евразийцев. По замечанию С.М. Половинкина нечто подобное утверждал основатель славянофильства А.С. Хомяков[5]. Действительно, в своей знаменитой статье «О старом и новом» - своеобразном первом манифесте славянофильства А.С. Хомяков анализирует историю России и пишет буквально следующее: «Гроза налетела с Востока, ужасная, сокрушившая все престолы Азии, достаточная для уничтожения всей Европы, если бы Европа не была спасена от нее безмерным расстоянием. Тень будущей России встретила ее при Калке, и побежденная – могла не стыдиться своего поражения. Бог как будто призывал нас к единению и союзу. … Кара была правосудна, перерождение было необходимо. Насилие спасительно, когда спит внутренняя деятельность человека. … монголы были случайностью, счастливою для нас (курсив мой – Р.В.): ибо эти дикие завоеватели, разрушая все существующее, по крайней мере, не хотели и не могли ничего создать»[6]. Итак, согласно А.С. Хомякову, монгольское нашествие было справедливым наказанием за грехи киевских русичей, погрязших в междоусобицах. Но не только в этом его спасительное значение, монголы не исказили оригинальный строй русской культурной жизни, как это сделали бы, например, западные рыцари, если бы они подчинили себе Русь. Монголы ничего русским не навязывали кроме политического господства. Наконец, монголы, сами того не желая, соединили Русь, сделали ее из федерации княжеств, постоянно враждовавших между собой, цельным централизованным государством. «До нашествия монголов никому, ни человеку, ни городу, нельзя было восстать и сказать: «Я представитель России, я центр ее, я сосредоточу в себе ее жизнь и силу»» - развивает свою мысль Хомяков, тогда как после ига – «Старые города переполнились, выросли новые села, выстроились новые города, Север и Юг смешались, проникнули друг друга, и началась в пустопорожних землях, в диких полях Москвы, новая жизнь, уже не племенная и не окружная, но общерусская»[7].
Приходится только удивляться совпадению в этом вопросе мнений основателя славянофильства и основоположников евразийства. Так, евразиец П.Н. Савицкий в статье «Степь и оседлость» также писал: «Велико счастье Руси, что в тот момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам, а никому другому (курсив мой – Р.В.). Татары – «нейтральная» культурная среда, принимавшая «всяческих богов», и терпевшая «любые культы», - пали на Русь как наказание Божие, но не замутили чистоты национального творчества … татары не изменили духовного существа России; но в отличительном для них в эту эпоху качестве создателей государств, милитарно-организующейся силы, они несомненно повлияли на Русь. … они дали России свойство организовываться военно, создавать государственно-принудительный центр, достигать устойчивости…»[8].
Как видим, П.Н. Савицкий повторяет практически все аспекты хомяковской оценки монгольского ига – и восприятие его как наказания Божьего за грехи погрязшей в раздорах Киевской Руси, и утверждение, что монголы не исказили строй русской души, и, наконец, признание того, что во многом благодаря монголам Русь стала централизованным сильным государством. Отметим, что парадоксальным образом почти дословно совпадают даже формулировки: Хомяков пишет о том, что «монголы были случайностью, счастливою для нас», а Савицкий – «велико счастье Руси, что … она досталась татарам». И это при том, что судя по всему Савицкий и другие евразийцы либо не знали о данной позиции славянофильской историософии, либо упустили ее из вида, иначе их обвинения славянофильства в том, что оно якобы недооценивало туранский элемент в русской культуре, были бы не столь резкими и однозначными[9]. Скажем более, и оппоненты евразийства, поносящие его за «отатаривание русской истории» также ведут себя так, будто никто ничего подобного до евразийцев не говорил. Так, двусмысленность позиции того же А.А. Кизеветера состоит в том, что он вообще критикует евразийцев именно за излишний отход от славянофильской концепции русской истории и культуры.
Итак, перед нами некий парадокс. С одной стороны мысль о том, что монгольское иго принесло России не только страдания, но и положительные плоды, высказывалась еще до евразийцев. С другой стороны все – и сторонники, и противники евразийства воспринимают ее именно как евразийскую новацию. Как же это объяснить?
- Историософский базис евразийской концепции монгольского ига: критика теории «исторических» и «неисторических» народов
Вообще-то в истории науки уже не раз случались подобные прецеденты. Самый известный пример предоставляет нам история химии. Как известно, А. Лавуазье справедливо считается создателем кислородной теории горения. Но часто при этом забывают, что вообще-то не Лавуазье открыл кислород. Это сделал за некоторое время до него английский ученый Пристли. Но Пристли был сторонником ошибочной теории флогистона, согласно которой горение – следствие наличия в веществе гипотетического флюида горения – флогистона. Поэтому он не сумел правильно объяснить природу кислорода, увидев в нем «дефлогистонизированный воздух». Лавуазье же отбросил теорию флогистона, то есть изменил «парадигмальную оптику», предложил рассматривать кислород с позиций иных теоретических установок – как элемент, соединение с которым других элементов и является горением. Таким образом, в определенном смысле те, кто считает, что именно Лавуазье открыл кислород также правы – не фактически, а сущностно: ведь открыть – значит не только обнаружить, но и правильно объяснить: что обнаружено. Если под кислородом понимать газ, обеспечивающий горение при соединении с некоторыми другими элементами, то его открыл Лавуазье, а не кто-нибудь иной.
Точно также предшественники евразийцев, скажем, тот же А.С. Хомяков, в отдельных аспектах предвосхитившие их оценку монгольского ига, при этом исходили из совершенно иных методологических и историософских установок. Для них монголы и другие кочевые народы были варварами, стоящими много ниже на лестнице культуры, чем народы оседлые, к примеру, те же славяне. Вспомним, что Хомяков писал о монголах лишь как о разрушителях, «диких завоевателях», которые сами якобы ничего не могли создать. Эта точка зрения –что кочевники, собственно, лишены культуры, так как последняя есть созидание духовных и материальных ценностей, а кочевники якобы способны лишь их захватывать и разрушать – вообще характерна и не только для русских славянофилов, но и для западников (не говоря уже о западных философах и историках)[10]. Естественно, исходя из нее невозможно говорить о культурном обмене и диалоге, пусть и иногда бессознательном, между русичами и народами Степи, прежде всего монголами, который констатировали евразийцы. В рамках данной парадигмы монголы могли послужить делу возвышения русского народа лишь тем, что в своем слепом порыве разрушать все и вся, они не позволили Западу захватить Русь и исказить ее православную самобытную душу, а также и тем, что ослабляли и врагов русской цивилизации, так что потом, когда иго пало, Москве легче было подняться и превратиться в собирателя державных земель.
Надо заметить, что эта концепция напрямую вытекает из гегелевской концепции народов исторических и неисторических (а влияние Гегеля на наших славянофилов общеизвестно[11]). Обратимся же к данной концепции Гегеля.
Классик немецкой философии признавал историческое, иначе говоря, положительное значение не за всеми, а лишь за некоторыми народами. Именно на них в определенную эпоху почиет мировой Дух, и своим бытием они выполняют историческую сверхзадачу данной эпохи. Большинство же других современных им народов, являются по мысли Гегеля неисторическими, их существование оправдано лишь в той мере, в которой они подчинятся и станут «питательным материалом» для исторического народа данной эпохи. «Самосознание отдельного народа является носителем данной ступени развития всеобщего духа в его наличном бытии и той объективной действительностью, в которую он влагает свою волю. По отношению к этой абсолютной воле, воля других отдельных народных духов бесправна, упомянутый же выше народ господствует над всем миром»[12] - пишет Гегель в своей «Энциклопедии философских наук». Так, в античности такими историческими народами, по мнению Гегеля, были греки и римляне. Включение множества народов в состав Римской империи и даже жесточайшее отношение к ним Гегель оправдывает историческим предназначением древних римлян. Надо ли добавлять, что народом-господином, в котором воплотился смысл нашего времени, Гегель считал, естественно, немцев, а, например, русские, по его мысли, не входили в состав исторических народов (Гегель даже не удосужился упомянуть русских в своей философии истории), не говоря уже о народах азиатских. Они, по Гегелю, равно как и прочие незападные народы, обречены на порабощение со стороны германцев, также как в свое время сирийцы и иудеи обречены были на захват со стороны тогдашнего «всемирно-исторического народа» - римлян.
Славянофилы в этом смысле развивали именно концепцию Гегеля и лишь вносили в нее определенные коррективы: если по Гегелю господством западных народов история завершается, исчерпав содержание промысла Мирового Духа, то согласно славянофилам, в будущем предстоит еще один исторический этап, когда весь смысл истории сосредоточится уже в бытии не романо-германских, а славянских народов, и, прежде всего, русского народа[13]. В эту концепцию совершено органично вписывается понимание всех кочевых народов как бескультурных разрушителей.
Евразийцам была чужда эта позиция. Евразийцы вообще отвергали разделение народов на исторические и неисторические, тем самым подрывая самый фундамент славянофильского восприятия кочевых народов, в том числе и монголов. Г.В. Флоровский в период своего участия в евразийском движении развивал мысль о том, что все однолинейные концепции истории – от гегельянства до марксизма и либерализма, для которых как раз и свойственна ранжировка народов на высшие, «цивилизованные» и низшие, «нецивилизованные», исходят из того, что история есть детерминистский процесс, подчиненный бездушной и неотвратимой закономерности и тем самым они противопоставляют себя христианству. Ведь христианство, по мысли Флоровского, в принципе отвергает такой взгляд на мир и на историю, оно есть религия жизни и творчества, победивших энтропию и смерть. «.. религиозно-просветленный взор видит под конструктивною преемственностью бытовых картин трагическую мистерию исторической жизни… … «прошлое» незримо и не гнетет настоящего и будущего слепой неотвратимостью Рока. В этой мистерии священнодействуют свободные служители идеалов – правда, в благодатном общении между собой»[14]. Причем, это не частная точка зрения евразийца Г.В. Флоровского. Во вступлении к первому сборнику евразийцев - «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» (София, 1921) эта же мысль повторяется с некоторыми несущественными вариациями: «Мы не верим, чтобы существовали народы, предназначенные навеки быть избранными носителями культуры; мы отрицаем возможность «последних слов» и «окончательных синтезов». История не есть для нас уверенно восхождение к некоей доисторически предначертанной абсолютной цели, но свободная и творческая импровизация, каждый момент которой исполнен не какого-либо задуманного в общем плане, но своего значения»[15]. И хотя достоверно известно, что это предисловие было написано Н.С. Трубецким, из его содержания и стиля ясно, что оно представляет позицию всей евразийской группы в ее первоначальном составе (Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский, Г.В. Флоровский).
Кроме того, эта концепция Флоровского перекликается и с критикой европоцентризма, предпринятой Н.С. Трубецким в книге «Европа и человечество», и во многом легшей в основу евразийской культурологии «многополярного мира». Н.С. Трубецкой утверждал, что нет никаких научных рациональных оснований для того, чтобы европейскую культуру считать высшей, развитой, а все остальные, на нее непохожие - отсталыми. В такой оценке, по Н.С. Трубецкому, проявляется лишь наивный эгоцентризм европейцев. На самом деле: «Момент оценки должен быть раз навсегда изгнан из этнологии и истории культуры, как и вообще из всех эволюционных наук, ибо оценка всегда основана на эгоцентризме. Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие. Объявлять похожих на нас высшими, а непохожих низшими – произвольно, глупо, наивно, наконец, просто глупо»[16]. Исходя из этого, культуры русская, монгольская, чукотская, новогвинейская и другие ничем не хуже и не ниже немецкой или английской.
Итак, согласно евразийству даже так называемые «неисторические» или «нецивилизованные» народы имеют свою идею и свое предназначение. Они неясны для тех, кто втискивает живую ежечасно творимую ткань истории в узкие и мертвенные логические схемы – для исторических детерминистов и отвлеченно-идеалистического и материалистического толка. Но они проясняются для всякого, чей взор очищен пониманием наличия Божьего промысла в истории и осознанием творческого характера «народных духов». Множество самоценных, творчески, во многом непредсказуемо развивающихся самобытных культурных миров, среди которых и многонародная Россия-Евразия и каждый из них несет свою идею, свое мировоззрение, свое мирочувствование – вот взгляд на историю евразийцев.
- Евразийская оценка культуры кочевников
Из этого взгляда прямо вытекает тезис о самобытности и самоцености кочевых культур, которым слишком долго отказывалось в самом наличии культуры, поскольку таковая признавалась лишь за народами оседлыми. Этот тезис подробно развивается П.Н. Савицким в работе «О задачах кочевниковедения (почему скифы и гунны должны быть интересны для русского?)». П.Н. Савицкий в ней справедливо указывал на то, что до сего времени история писалась представителями оседлых народов, которые, естественно, склонны были преувеличивать значение оседлых культур и принижать значение кочевых (Савицкий называет такую трактовку евразийской истории «окраинолюбивой», так как она создана народами «окраины» Евразии, в о же время как Степь составляет «сердцевину», «ядро» Евразии). Возможна и иная – «степолюбивая» трактовка». Савицкий предостерегает от тенденциозности выводов и в рамках первой, и в рамках второй трактовок[17]. То есть, по Савицкому, не стоит возвышать оседлые народы за счет кочевых или наоборот, и те, и другие – носители своеобычных культур, приспособленных к их местообитанию и выполняющих важные функции в истории Евразии.
Продолжение читайте на сайте журнала "Бельские просторы"
Из архива: декабрь 2010г.
Автор: Рустем Вахитов
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого!