- Вместо предисловия
В середине девяностых годов по разным жизненным обстоятельствам случилось мне проехать по железной дороге из Сибири до Архангельска.
Путешествие это было тяжелым, ехать пришлось, пересаживаясь из одной электрички в другую. Много разных людей встретилось на пути, много рассказов привелось выслушать. Страна была взбулгачена, мои попутчики рассказывали свои жизненные истории бесхитростно и откровенно, как бывают откровенны люди с незнакомцами, случайно встреченными в путешествии, с которыми не рассчитывают встретиться вновь. Впечатления от этих встреч, жизненные истории этих людей и легли в основу рассказов, написанных по итогам этой поездки.
Я ничего не выдумывал, стараясь максимально достоверно изобразить только то, что видел и слышал. Пришлось лишь заново выстроить жизненные обстоятельства, обозначить новые сюжетные линии, но каждая художественная деталь, каждая черта моих героев взяты из реальной жизни. Сама жизнь, и время были настолько интересны и художественно выразительны, что любая выдумка делала картину только менее яркой. Примечательной чертой этого времени было то, что исчезли и были отброшены за ненадобностью ложные реалии и в людях проступила их изначальная сущность, не подвластная никакому времени.
Не мне судить, насколько удалась эта художественная задача, но я старался выполнить ее честно.
* * *
...Эта история была рассказана мне случайным попутчиком на глухом полустанке, где мы коротали ночь в ожидании поезда. Утром мы должны были разъехаться в разные стороны и вряд ли бы встретились вновь, поэтому разговор шел о женщинах. Я вспомнил изречение Аристотеля: «Женщина - это увечный, от природы изуродованный мужчина». Мой собеседник поморщился.
- Суждению о том, что женщина - не человек, многие тысячи лет; только вот что я вам скажу: мужчина, один, сам по себе, он ведь тоже не человек. Со мной вот совсем недавно история какая произошла.
...Я по случаю подрабатывал на лесозаготовках. Однажды мы с напарником подрядились побыть денек на сенокосе у одного фермера, и вечером возвращались домой на попутной автомашине. Справа от дороги тянулись сплошные луга, где-то и дело попадались уже сложенные стога сена или валки подсыхающей свежескошенной травы. Воздух был напоен таким ароматом трав, что голова кружилась.
Машина притормозила, и в кузов забралась женщина, в руках - грабли и завернутая в тряпку коса-литовка; тоже видать, на сенокосе была. Она села на охапку травы как раз напротив, и я ее хорошо рассмотрел. Ей было не больше сорока лет, и красавицей назвать ее было нельзя. Волосы светлые, почти белые, глаза светло-голубые и какие-то блеклые, как осеннее небо. А их узкий разрез почему-то вызывал ассоциацию с лезвием бритвы; взгляд такой быстрый, стремительный, острый. Проехала она недолго, на окраине поселка наш грузовик вновь остановился, и женщина спустилась на землю. Я смотрел ей вослед, она прошла несколько шагов и вдруг, почувствовав мой взгляд, оглянулась. Надо было видеть, как она вся преобразилась в это время: только что была усталая, сгорбленная, вялая, и вдруг - голова в гордом повороте, в глазах холодный огонь, стан изогнулся как у кошки перед прыжком; линия бедра обозначилась столь соблазнительно, что я почувствовал, как жар острого нестерпимого желания прокатился по всему моему телу и тяжело ударил в голову. Было в ее облике в этот момент что-то притягивающее и в тоже время настораживающее; призрак опасности витал, казалось, над ее головой.
Как мне потом рассказали, эта дама пользовалась самой дурной репутацией. Мужем ее был военный, прапорщик местной воинской части. Он был застрелен в лесу, куда ходил за клюквой, убийцу не нашли, но по общему убеждению жителей поселка, им был любовник Ольги (так звали женщину), который часто бывал у них в доме.
Прошло несколько лет, она уже открыто жила с этим своим любовником, как вдруг был убит и он. На этот раз все было явно. В праздник, во время шумного застолья, без видимых причин его ударил ножом приятель - и прямо в сердце.
Любовника похоронили, приятеля посадили, а у Ольги через некоторое время появился новый ухажер - сорокалетний охотник, удачливый и веселый, неимоверной силищи мужчина по кличке Зуб. Увы, уже через несколько месяцев его постигла общая участь. Его напарник по промыслу дождался, когда Зуб по деревенской привычке парился в баньке, распахнул дверь и разрядил в голую фигуру на полке оба ствола своего ружья, после чего вошел в дом, спрятался в чулане и просидел там до прихода милиции.
Но самое загадочное - это поведение Ольги во время этой житейской драмы. Она не испугалась, услышав выстрелы, не зарыдала, когда увидела, чем все это кончилось, и даже не вышла из дома, когда машина участкового увозила в больницу тело мертвого Зуба.
Я бы скоро забыл все эти разговоры и встречу на дороге, если бы через некоторое время не столкнулся вновь с Ольгой. Жила она на самой окраине поселка, и в ее квартире частенько случались вечеринки, на которые забредали целые бригады с лесоповала, раз в неделю приезжающие в поселок развеяться.
Каким ветром нас с приятелем занесло на эту вечеринку, я уже не помню, были мы под хмельком. Но хмель сразу же отлетел, как только я очутился за столом прямо напротив Ольги. В квартире уже стоял дым коромыслом. Четверо мужиков из леса, накачавшись спиртом, слегка куражились. Кроме Ольги здесь было еще две женщины, одна из которых спала в соседней комнате.
Помню, как Ольга полоснула меня своим быстрым и острым взглядом - ну, бритва и бритва! - и волной неведомого жара обдало с ног до головы. Голова зашумела, закружилась, и пришло уверенное осознание того, что она сегодня обязательно должна быть моей.
А Ольга, без труда прочитав желание в моих глазах, точно принялась поддразнивать; то пройдет, чуть жеманясь, по комнате, гибкая и проворная, точно кошка, то встретится со мной взглядом - и как две синие молнии сверкнут из-под длинных и мохнатых ресниц. Я никого не видел, кроме нее, и даже не заметил, как моего приятеля точно ветром сдуло, как очухавшись и почуяв неладное, обе бабы убрались куда-то, уведя с собой одного из мужиков, совсем пьяненького. Я остался один против троих здоровых и угрюмых лесовиков, готовых выплеснуть на меня весь запас накопленной в лесу пьяной злобы и душевного раздражения.
Один из них крикнул что-то Ольге, грубо сжав ее плечо своей лапищей и притянув к себе. Кровь ударила мне в голову. Вскочив на ноги, я схватил первое, что подвернулось мне под руку - это была старенькая табуретка, и обрушил ее на голову лесовика, что был поздоровее других. Мгновенно завязалась жестокая драка. Мне пришлось бы туго в другой обстановке. Но в таких поединках побеждает не тот, кто сильнее или ловчее, а тот, кто более одержим, кто готов идти до конца. Когда мы уже порядочно обменялись ударами, и я почувствовал, что так просто их не одолею, то подскочил к столу и схватил нож, узкий и острый, как бритва. Одна только мысль стучала в висках и владела всем моим существом - Ольга должна быть моей. Уже не заботясь о последствиях, я наотмашь полоснул ножом мужика, подступавшего ко мне сбоку, и весьма удачно: заревев, как бык, он зажал предплечье рукой. Сквозь пальцы заструилась кровь. Остальные лесовики замерли в растерянности.
Этот миг решил все: подхватив под руки раненого собрата, двое других вывалились на улицу. Я еще стоял среди комнаты, тяжело дыша, как почувствовал прикосновение рук, которые легли мне на плечи, и услышал шепот Ольги:
- Ну, ты просто бешеный, слышишь? Откуда только взялся такой... Ты мне нравишься, оставайся...
Я обернулся и руками, запачканными чужой кровью, попытался ее обнять, но она выскользнула легко и ловко, как змейка.
- Подожди минутку...
Ольга закрыла дверь на засов и щелкнула выключателем. За окном луна заливала все ярким светом.
- Помоги мне...
Непослушными пальцами я расстегнул две пуговички на платье у нее на спине, она тут же сбросила его, оставшись совершенно нагая и прекрасная; кожа почти светилась в полумраке странным жемчужным блеском.
Острое почти нестерпимое желание уже владело каждой клеточкой моего тела. Подхватив ее, неожиданно легкую, на руки, я сделал несколько шагов по комнате...
...Странник ненадолго прервался, невидящим взором уставившись в одну точку. Его лицо, обычно непроницаемое для переживаний, неподвижная фигура, тяжелые руки, сложенные на коленях, - все говорило о спокойной усталости. Затем он потянулся к карману, достал надорванную пачку сигарет, и закурив, продолжил свой рассказ.
- Это была самая необычная ночь в моей жизни. Не то, чтобы раньше мне попадались женщины не такие темпераментные... И дело даже не в темпераменте. Меня точно накрыло волной острого дурманящего чувства, в душе как будто проснулся дремавший раньше зверь. Резко обострилось восприятие всеми органами чувств: я слышал собачий лай на другом конце поселка, ощущал, как шуршали тараканы за печкой, как скреблась мышь в подполье, меня душили запахи увядающих трав, проникающие сквозь неплотно прикрытое окно... Кончики пальцев слегка покалывало - так они стали чувствительны,;и каждая клеточка обнаженной женщины, лежащей рядом в постели, ощущалась мною. Мы выпили эту ночь, как пьют неотрывно большой ковш хмельного и терпкого вина, ударяющего в голову, но освобождающего тело.
Когда рассвет прокрался сквозь ветки деревьев, закрывающих окно, Ольга лежала в легком полузабытьи, положив голову мне на грудь. Страсть утихла, уступив место чувству успокоенности и уверенности в себе, но зверь, разбуженный в душе этой удивительной женщиной, не ушел. Он лишь стал более умиротворенным, насытившись бурными ласками. Именно поэтому я хорошо услышал слабые голоса на улице. Сорвавшись с кровати и совершив прыжок, я вмиг оказался у окна. В сумраке утра были видны силуэты трех мужчин, подходивших к Ольгиному дому; между двумя милиционерами в полной форме тяжело шагал вчерашний, пораненный мною, лесовик. Одна его рука была забинтована и повязана цветным платком. Все это я рассмотрел без труда. Кровь вновь забурлила во мне, умиротворенный было зверь взъярился...
За спиной послышались легкие шаги и, как в прошлый раз, я почувствовал на своих плечах ладони Ольги. И снова - ее горячий шепот:
- Подожди, милый, не горячись... Не время еще, не время... Ты мне нравишься - пошли со мной.
Она потянула меня за руку и - странное дело! - я, как послушный мальчик ,пошел вслед за ней. За кухонькой была дверь в кладовку, а в темноте узкого и длинного помещения светлел квадрат подслеповатого окна, вполне достаточного, чтобы пролезть через него наружу. Я так и сделал и оказался на противоположной от входа стороне дома. В дверь уже громко стучали. Я обернулся и ухватил Ольгу за руку:
- Когда увидимся? Где?
- Сумасшедший... Беги! Спасайся! Увидимся еще. Ты мне нравишься...
И засмеялась коротким грудным смехом, от которого у меня в сердце снова сладко заныло.
Оконце захлопнулось, я торопливо пошел к забору, чтобы перелезть на улицу, но услышал топот за спиной.
Зверь, сидевший во мне, образно выражаясь, встал на дыбы. Прекрасно осознавая, что лучший способ защиты - нападение, я выдвинулся навстречу подбегавшему милиционеру и, изловчившись, ударил его первым. Не ожидая такой прыти, тот споткнулся и растянулся на земле. Ощущая в груди всю сладость бешенства, я ударил его несколько раз ногой по голове, стараясь наверняка отключить его сознание, потом снова кинулся к забору, который перемахнул одним прыжком.
Пробегая вдоль улицы, я чутко прислушивался к тому, что творилось за спиной, но следов погони не было. Злость прошла, страха не было, в душе - только лишь чувство удовлетворенности и осознание собственной силы, а перед глазами стоял образ Ольги: ее лицо, слабо освещенное в квадрате окна. И странное дело, я не мог не чувствовать определенную двойственность в восприятии всего, что происходило. Сердце говорило: «Тебя разлучили с твоей возлюбленной!» А зверь, прочно обосновавшийся во мне, рычал: «У тебя отобрали твою законную добычу, честно завоеванную тобой. Борись!» Но эта раздвоенность не создавала мне проблем - я точно знал, что и как буду делать, и что в своих действиях пойду до конца.
Я в полной мере верил всему тому, что я слышал об Ольге от других, тень смутной опасности, казалось, витала над ее головой. Но именно это чувство опасности придавало особую остроту и пряность чувству, которое я испытывал по отношению к ней. Мне казалось, что именно такой и должна быть любовь, душе было удивительно и радостно от того, что это чувство меня посетило; ко всему примешивались легкая грусть и сожаление, что этого не произошло раньше, что так много пустых, без такой любви, лет прошло, и столько сил понапрасну растрачено.
...После памятного происшествия в доме Ольги спокойной жизни уже не было. Столкновение с милицией не могло пройти бесследно, и я посчитал за благо убраться на время из поселка. В это время как раз формировалась бригада из отчаянных сорвиголов для валки леса на отдаленной деляне. Я ушел с ними.
Такие бригады жили в лесу месяцами, лишь время от времени посылая гонцов в поселок за продуктами. Жили там по своим законам, милиция или другие представители власти в лесу не рисковали появляться. Там я и отсиживался, пока очередной гонец не прислал весточку от Ольги. В записке она сообщала, что происшествие забылось, никакого дела не заводили, раненый лесовик уехал на родину, а милиционера, пострадавшего в схватке она «умаслила».
Надо сказать, что к этому времени я в значительной степени успокоился и временами даже забывал о существовании Ольги. Мне казалось, что это уже перевернутая страница моей жизни. Но это «умаслила», брошенное мимоходом, вызвало взрыв боли, горя и отчаяния в моем сердце. Уснувший было зверь опять ожил в душе и, казалось, выл, раздирая все внутри когтистыми лапами. Ревность услужливо рисовала самые разные картины того, как Ольга «умасливала» милиционера. Зачем она это сделала? Да гнить бы мне лучше в тюрьме до скончания века, обречь себя на новые лишения и скитания, чем купить благополучие такой ценой! По ночам, лежа на жестких нарах в полевом вагончике, я мучился бессонницей, уставясь в клочок звездного неба, заглядывавшего через небольшое оконце, и чего только ни чувствовал! Я презирал себя, ненавидел Ольгу и вынашивал самые страшные планы мести.
Наконец мне стало понятно, что дальше так продолжаться не может. После одной такой ночи я переговорил с бригадиром, собрал кое-какие вещи, повесил на пояс добротный охотничий нож в потертых кожаных ножнах и отправился в поселок.
До этого наши гонцы добирались до жилья обычно с машинами-лесовозами, но ждать еще неделю до того, как придут лесовозы, я не мог и не хотел, поэтому пошел пешком. Путь занял почти два дня и лишь к вечеру, когда вокруг уже было темно, я оказался у поселка.
До этого момента я шел, подталкиваемый чувством оскорбленной гордости, ущемленного самолюбия и горячечной злобы. Но остановившись у высокой, развесистой березы, стоявшей в ста метрах от крайнего жилого дома, я не чувствовал ничего, кроме огромной усталости. В самом деле, почему я до сих пор ни разу не задумался над тем, почему она так поступила? И «поступила» ли вообще, или это все плод разгоряченного воображения? И если это все так, как я себе представляю, то ни ради ли меня все это произошло?
Но стоило этим простым и разумным мыслям прийти в голову, как зверь шевельнулся вновь, и пламя ревности разгорелось с новой силой. Я понял, что должен довести дело до конца, иначе жизни мне не будет.
Было совсем темно, когда пробираясь окраиной, я приблизился к Ольгиному дому. В окнах света не было. Услужливое воображение подсказывало одну ревнивую мысль за другой, мне уже казалось, что именно сейчас, именно здесь Ольга, не ожидая моего появления, продолжает «умасливать» своего любовника. «Убью обоих!» - мелькнула отчетливая мысль.
Вероятно, я выглядел страшно, когда взошел на ступени крыльца, сжимая в руке рукоятку ножа. За несколько месяцев, проведенных в лесу, волосы отросли густой шапкой, а на лице появилась черная борода. Я нажал на дверь, которая неожиданно легко подалась...
...Мой собеседник закурил последнюю сигарету и смял пустую пачку. Вечер догорал, как пишется в романах, солнце как раз опустилось в большую разбросанную гряду облаков, окрашивая их в багровые тона. То ли от слов рассказчика, то ли от этого кровавого заката в воздухе повисло тягостное чувство безысходности и предопределенного конца. Незнакомец молчал, будучи полностью погруженным в недавние переживания, которые, судя по всему, были для него нелегкими. Я внимательно его рассматривал и тоже молчал, не решаясь прервать его размышления. Меня поразило несовпадение того, каким он рисовал себя в этом рассказе, с тем, что я наблюдал перед собой. Вместо шапки густых черных волос я видел шевелюру, пересыпанную сединой, не было и черной бороды, лицо незнакомца было чисто и гладко выбрито. Тем не менее, почему-то верилось в полную реальность того, что с ним якобы произошло.
Обжигаясь, мужчина докурил сигарету до конца.
- Дверь подалась и я вошел внутрь, стараясь ступать бесшумно. В кухоньке никого не было. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. Было темно, но я отчетливо рассмотрел Ольгу, которая спала на кровати ничем не прикрытая, разметав волосы по подушке. Она была одна.
Казалось бы, я должен был почувствовать облегчение от того, что она была одна, но ничего подобного, ревность вспыхнула еще ярче, я совсем потерял голову. «Наверное, уже ушел, - думал я про своего предполагаемого соперника. - Ишь, как сладко спит. Насытилась...» В голову лезла всякая подобная чушь.
Зверь, сидящий во мне, издал торжествующий рев, я готов был уже ударить Ольгу, но перехватывая нож поудобнее в трясущейся руке, сделал неосторожное движение и глубоко разрезал запястье. Кровь побежала тоненькой струйкой, окрашивая ладонь, и это неловкое обстоятельство вдруг подействовало на меня ошеломляющим образом: я замер неподвижно, не отрываясь от этого вида крови, капающей с руки на пол. Нож был острым, разрез получился глубоким, кровь в лунном свете казалась густой, почти черной. На полу стала образовываться маленькая лужица, и чем больше было крови, тем спокойней стало на душе. Это может показаться странным, но ощущение нелепости всего происходящего действовало не просто отрезвляюще: я почувствовал себя настолько усталым, что хотелось сидеть вот так, не двигаться, пока вся кровь не вытечет из моих вен и пока я не умру у ее ног...
Ольга шевельнулась, открыла глаза, и в них вспыхнувшее удивление сменилось неподдельной радостью.
- Ну что же ты... Так долго... - Она заговорила бессвязно, бестолково, откинула одеяло и привстала с постели, затем увидела кровь и смертельно побледнела. Вскрикнув, она закрыла лицо руками, замерев так на долгие, томительные секунды.
Быстро и ловко, кошачьим движением она соскользнула с постели, схватила первое, что подвернулось под руку - это была ее лучшая ночная рубашка, и я услышал громкий треск разрываемой материи. Она бинтовала мне руку, продолжая бормотать прерывающимся, плачущим голосом: «Господи, ну как же ты... Напугал-то как... Я-то подумала...», а я оставался все в том же оцепенении, будучи не в силах ни сделать ничего, ни сказать, ни подумать. Волна светлого, необычайно нежного чувства возникла где-то далеко, на самом дне измученной души, и вдруг стала расти, усиливаться, подниматься, вытесняя из нее все наносное, все мутное, изгоняя навсегда жившего в душе зверя. Ольга выпрямилась, не понимая, что со мной происходит, а я в безотчетном порыве вдруг приник головой к ее груди, от которой так маняще пахло медом и молочком, почувствовав себя маленьким ребенком, который, проплутав ночью в чужом лесу столько времени, к утру вышел, наконец, на порог родимого дома...
...Собеседник замолчал. Молчал и я. Да и о чем, собственно, было говорить? Есть чувства и мысли, которые невозможно выразить словами, да и не нужно совсем это делать, непосредственное впечатление вызывает отклик в душе другого человека, и все становится ясным и понятным.
Подошел поезд. Пора было прощаться. Мужчина встал, подхватывая свои немудреные вещи, и считая нужным подвести черту, все же сказал:
- Вот... У любви, стало быть два крыла - страсть и нежность. Страсть разъединяет мужчину и женщину, она эгоистична, но она на время, она преходяща. А нежность самоотверженна, она соединяет, и она - навсегда.
- А сейчас она где? - спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- Сейчас?.. - переспросил он, вглядываясь вдоль перрона. - Да вот она...
Красивая не старая еще женщина спешила нам навстречу, и я без труда узнал в ней героиню услышанного повествования.
Они встретились, обнялись и пошли прочь, забыв о моем существовании. Я стоял в задумчивости, и на душе было немного грустно. И почему в такие моменты в душе непременно присутствует грусть?