Сегодня представляю моим читателям историю девушки, пожелавшей представиться Мариной. Это довольно тяжёлый сценарий, когда есть дисфункциональная, неподдерживающая семья и одновременно непринятие в школе, которое выливается в травлю. Я очень рада, что Марина нашла в себе силы докопаться до корней, до первоисточника низкой самооценки, мешающей жить полноценно, и начала свой путь к себе. Путь ещё не закончен, возможно, у него и нет конца, но сейчас Марине совершенно точно легче, чем той маленькой, беззащитной девочке Марине, которая ОБЯЗАНА быть хорошей, чтобы … быть.
С раннего детства я была идеальным объектом для травли. Меня рано отдали в садик и в школу, так что я постоянно оказывалась младше и слабее. К тому же я абсолютный интроверт, вся в себе, мне было интереснее со своими фантазиями, чем с людьми. И ещё, это я теперь, в терапии, понимаю, мне родители запретили выражать гнев. Они и со своими эмоциями не умели справляться. Тем более с моими. У нас дома не умели решать конфликты. Собственно, конфликтов не было. Просто сразу орали друг на друга, потом разбегались по разным комнатам и дулись по углам. И никогда не мирились. А что с ними мириться, захотят есть — сами выползут. Поэтому любой спор, любую ссору я до сих пор воспринимаю, как катастрофу. Как что-то окончательное. Оттуда нет выхода. И это страшно настолько, что я предпочитаю не идти на конфликт вообще никогда. Даже с теми, кто ведёт себя откровенно враждебно.
В два-три года, как это и заложено природой, у меня начался кризис отделения от родителей, период «я сама». А они на мои эмоции неизменно реагировали отвержением. Плохая я была не нужна. Мой гнев был невыносим. Вообще, любые проявления меня были невыносимы. Я была хорошей, только пока сидела в углу, играла, читала.
Моё мнение в семье не учитывалось. На словах как будто спрашивали, а на деле неправильный ответ вызывал гротескно эмоциональную реакцию. Я думаю, мама боялась не справиться с ролью матери. Может быть, ей казалось, что она плохая мать, если я на что-то жалуюсь. Я очень рано почувствовала, что она рушится, когда мне плохо, и старалась не показывать, что мне плохо. К тому же я не чувствовала заинтересованности во мне со стороны родителей. Они интересовались только внешней стороной дела, а что я там думаю, никого не волновало.
Маме всегда было за меня стыдно, до сих пор стыдно. За все мои маленькие детские прегрешения: «Да куда ты лезешь?», «Да что ты делаешь?», «Ну-ка перестань!» Помню, как она всегда оглядывалась: а не видел ли кто, не слышал ли кто, какая тут плохая девочка. Говорю, что меня угостили печеньем. «А ты спасибо сказала?» И это говорится таким голосом, с таким лицом, что я нутром чую: если я не сказала, то это катастрофа вселенского масштаба. Небо на землю упадёт. Мне приходилось научиться врать и выкручиваться, потому что я, конечно же, не сказала. А она всегда боялась кому-то помешать, боялась, что кто-то осудит, сделает замечание. И тогда окажется, что она плохая мать. Я в глазах видела этот ужас перед людьми. Тогда я и приняла решение быть хорошей, удобной, чтобы мама меня полюбила. Я не могла быть плохой ни для кого.
Так я лишилась возможности защищаться. Не научилась этому. Я же послушная девочка, отличница, скромница. Рано научилась читать, быстрее всех осваивала программу, меня любили учителя и воспитатели... И терпеть не могли дети. Ещё в детском саду со мной не хотели играть. Просто не брали в игры, а если брали, то всячески делали так, чтобы я фактически не участвовала. Я не понимала, что происходит, за что так.
В младших классах школы было сносно. Мало помню про это время. Друзей у меня никогда не было, но и особой травли тоже не случилось. С мальчишками дрались, было дело. Дразнили, за косу дёргали. Но этим я могла дать отпор, это я даже не воспринимала как какую-то проблему.
Проблемы начались при переходе в пятый класс. В то время на нас ставили эксперимент, и я была из тех, кто пропустил четвёртый. А многие другие в четвёртом учились. Я опять оказалась младше многих. Но хуже всего, что я пришла в школу первого сентября, а моего имени нет в списках, вывешенных на доске. Со мной рядом оказалась ещё одна такая же «потеряшка», но её нашли и отправили в класс, а меня... Сказали: «Ну, наверное, туда же». Мы пошли вместе, и уже на перекличке я поняла, что попала не в свой класс. Я была в такой растерянности, что даже не смогла сразу об этом сказать. В итоге я так в этом классе и осталась. Когда позже выяснилось, что это не мой класс, я со слезами призналась, что потерялась, и... началось. Меня сразу признали слабой. Идеальной жертвой.
Зачинщиц было трое. Это те, кто активно действовал. Остальной класс присоединялся молчаливо, просто не препятствовал. Правда, всегда оказывалось, что кто-то соглашался общаться со мной. У меня всегда находились «подруги». Но это не были те люди, с которыми мне было бы интересно, на которых я могла бы положиться. Просто они меня выбрали, подобрали, как бездомного щенка, и я за ними шла, потому что больше идти было некуда, и делала то, что было интересно им, потому что больше делать было нечего. Я как-то даже особо не думала тогда, почему веду себя так. Не могла принимать решений.
Ситуация в школе была непрерывно стрессовой, а моя реакция — замри. Меня просто не было во всём этом. Я не участвовала в своей собственной жизни. Моя настоящая жизнь была сосредоточена внутри, в мыслях, фантазиях, а внешняя — ну так. Само как-то. Как щит между мной и миром, прозрачный такой, но очень прочный.
Моё мнение никогда не принималось в расчёт даже «подругами». Остальные же меня попросту презирали. Зачинщицы презирали активно, остальные — молча. Вот это презрение для меня было самым страшным. Возможно, если бы меня ненавидели, я чувствовала бы себя иначе. Возможно, если бы ко мне применили физическое насилие, я смогла бы дать отпор, свою физическую неприкосновенность я всегда блюла строго. Но меня просто презирали. На меня смотрели свысока. Как на какое-то насекомое. Что бы я ни сделала, это вызывало смех. Меня дразнили только словами, потому что на слова я ничего не могла ответить. Не умела. Обо мне всегда говорили, как о чём-то никчёмном, всегда как бы приглашая других надо мной посмеяться. Я сейчас не помню конкретных слов, фраз, память будто вытеснила. Но я помню это мерзкое чувство, ты стоишь, словно оплёванный.
Вообще-то, им было над чем смеяться. Я всегда была замкнутой, неряхой. Я была бедной, как раз грянула перестройка, развал, мы еле сводили концы с концами. Я всегда была несовременной, немодной, не умела одеваться, не слушала правильную музыку. Я сидела в углу, задумавшись, любила читать, хуже того — я любила учиться! Но в ту пору я даже не осознавала, что происходит, почему надо мной смеются. Не думала, что это как-то ненормально. Мне и в голову не приходило, что с этим надо бороться. Я просто жила, как я теперь понимаю, с отключёнными чувствами. Пребывала в состоянии глухой обиды весь год, с сентября по май. Потом внезапно наступало лето, и весь мир вдруг окрашивался красками. Я чувствовала себя живой, ощущала мир вокруг себя, он настоящий, я настоящая. А потом наступал сентябрь … как рубильник дёрнули. Всё гасло. Я снова не чувствовала себя. Вокруг сгущалась серая хмарь. Я как бы сжималась, втягивала голову в плечи, старалась поменьше смотреть вокруг. Единственной эмоцией становилась обида. Она то сильнее, то полегче. Но только она. Мысли почти не шевелились в голове. Рефлексия? Какая рефлексия? Я старалась просто не думать, не чувствовать и не делать. Отпускало, только когда мы с братьями жили у бабушки. Я раньше думала, что я просто люблю лето, а остальные времена года не люблю. Это потом уже, когда стала взрослой и полюбила все времена года, поняла: просто лето — это время без школы.
Я жила с постоянным ощущением собственной «плохости», так что я и травлю воспринимала, как закономерное следствие. Раз обижают, значит, я недостаточно старалась быть хорошей. Значит, так мне и надо. Значит, заслужила.
Взрослые ничего не замечали, пока дело не дошло до критической точки. Кажется, это был восьмой класс. Однажды на перемене мы остались в классе без преподавателя. И вот тут они на меня насели. Не помню причины, с чего началось. Помню только, что главная зачинщица кривлялась передо мной, напевая: «Хорошая девочка», а остальные кружили, как стервятники. Я попыталась выйти, но дверь оказалась закрыта на ключ, а я никогда не знала, как она открывается, и в тот момент, конечно, не смогла бы разобраться. Я вернулась за парту и заревела. Тогда только и узнали.
Учителя были в шоке и полной растерянности. Тогда с таким не умели работать. Мама спросила меня, хочу ли я перейти в другую школу. Конечно, я отказалась. Я не могла принимать никаких решений, я вообще думать не могла ни о чём. И на этом всё закончилось. Никто ничего не сделал. Никто ни с кем не беседовал или что-то в этом роде. Меня даже никто не спросили, как я, всё ли у меня в порядке. Просто все так и оставили. Ничего, конечно же, не изменилось.
У меня в голове постепенно что-то сдвигалось. Я чувствовала себя чуждой, непонятой и непринятой, и, в конце концов, мне стало казаться, что мне вообще не надо быть человеком. Не вышел из меня человек. Стану зверем! Уйду в тайгу и буду там жить, сама по себе. План зрел долго. Я готовилась. Продумывала. И... после десятого класса я убежала из дома. В лес. Я жила в лесу неделю.
Вот был кипиш в нашем маленьком городе! У целой кучи взрослых людей прибавилось седых волос. Но если честно, мне их не жаль. Даже никого. Даже теперь. Они могли предотвратить, они могли заметить, но они не захотели, предпочли закрыть глаза и не видеть. Нет, никого не жаль. Я потом сама вернулась, когда поняла, что ничего у меня из этой затеи не выйдет. Но напугала всех знатно.
После этого травля прекратилась, как будто её выключили. Город маленький, все знали, что я потерялась. Не знаю, что там произошло, но, когда я вернулась в школу, все в классе смотрели на меня с опаской, как будто я могу в любой момент что-нибудь выкинуть. Но задирать больше не задирали. А мне и такого уже было достаточно! У меня нет версий, что именно переломило ситуацию. Я никогда не спрашивала.
Мне вообще об этом было страшно говорить. Но с ними со всеми что-то случилось. А может быть, со мной? Может, это я другим человеком вернулась? Я ведь как раз после этого разрешила себе ненависть. У меня разморозилось замороженное. Может, они почувствовали мою злость?
Хотя что-то и в одиннадцатом классе было. Увидели мои тапочки в шкафу. «А это чьи? А, твои! Ну, я так и подумала, у кого ещё такие могут быть?» Но это уже так было, мелочь. Не от души. То есть полной и абсолютной перемены не случилось всё-таки. Скорее всего, это я стала иначе реагировать.
А ещё мне припоминается, что появилась у нас другая девочка. Она была ещё хуже меня: от неё ещё и пахло. Травля частично переключилась на неё. А я тогда только радовалась, что мне теперь меньше достаётся. Может быть, когда я стала творить дичь, они просто переключились на другую жертву.
Что можно сказать по последствия? Во-первых, мне очень долго пришлось с этим разбираться. Размораживать чувства. Пытаться как-то вернуться в себя. Уже после тридцати внезапно выплыло ощущение, будто меня нет и никогда не было. Вылезло на уровень формулировок. И не было меня до тридцати семи лет, пока я не пришла в психотерапию.
Во-вторых, базовое доверие к миру утрачено и, наверное, уже не вернётся. Человек, который остался один в самые критические моменты, который справился в одиночку, вряд ли уже станет искать в ком-то поддержку. Семьи у меня нет. Я не чувствую внутри себя даже принадлежности к родительской семье, к роду. У меня нет детей — не в последнюю очередь потому, что я считаю детство самой ужасной порой жизни. У меня нет друзей. Когда некоторые люди, где-то упоминая меня, называют меня подругой, мне становится ужасно неловко. Я-то так не чувствую! Я заново училась общаться с людьми уже в тридцать лет, у меня много хороших знакомых, но всё равно я себя чувствую так, будто я одна в мире. (Правда, надо сказать, что теперь мне это даже нравится. А когда-то я всерьёз страдала от одиночества).
По телу тоже есть проблемы. В детстве я жила съёжившись, ходила, глядя под ноги, втягивала голову в плечи, старалась спрятаться и казаться меньше. Поправить осанку так и не удалось. Единственное, что я теперь могу, это не реагировать на замечания типа «не горбись» приступом ярости. От позвоночника, конечно, и всё остальное вылезает, тут много.
Уже после школы я, пытаясь как-то интегрироваться в эту жизнь, выработала множество психологических защит. Например, стать маленькой, безобидной и смешной, чтобы никому и в голову не пришло меня обижать. А теперь, в сорок лет, внезапно выясняется, что именно эти защиты мне и мешают двигаться к своим целям. Что мне теперь надо прорабатывать огромный пласт эмоций, прежде чем я смогу вообще разрешить себе хоть как-то действовать. Я не знаю, сколько ещё лет жизни на это уйдёт.
Я по-прежнему становлюсь беззащитной, сталкиваясь с презрением. Когда, уже в почти тридцать, я вдруг столкнулась с девчонками, как две капли воды похожими на тех, из школы, я снова впала в состояние абсолютной беспомощности. Это был жесточайший откат, и, если бы меня не спасла начальница, я даже не знаю, что бы было. Я до сих пор, как от пола, отскребаю свою самооценку. Всё, что я делаю, кажется мне полным «фуфлом». Даже когда хвалят. Никакие люди уже не могут мне доказать, что я делаю что-то стоящее.
Эмоции не отпустили. Предсентябрьская суета «скоро в школу» вызывает «вьетнамские флешбеки». Каждое первое сентября меня трясёт, и я стараюсь не смотреть по сторонам. В родной школе я не была со дня выпускного. В родной город тоже не тянет даже в гости. Но самое смешное (или страшное) во всём этом вот что. Меня не за что было не любить. Я это поняла, только когда вырвалась оттуда, из города, от людей. Я увидела других людей, которые меня... просто приняли. Вот прямо так. Неряхой, немодной, задумчивой, скромной, книжной. Все мои качества внезапно оказались востребованы. Оказалось, что со мной можно дружить. Можно было дружить прямо так. И получилось, что я всё своё детство страдала ни за что. Это стало для меня открытием, одновременно утешительным и нет.
Я до сих пор задаюсь вопросом: а если бы мне тогда помогли, сложилась бы моя жизнь иначе?
Комментарий автора канала
Никакого морализаторства и выводов не будет. Всё на поверхности. Очень хочу, чтобы каждый, кто прочёл, просто задумался над одним вопросом. А какой вы родитель?
Неравнодушных педагогов и осознанных родителей я приглашаю в Телеграмм-канал «Учимся учить иначе» и в привязанную к каналу Группу.
Книгу «Травля: со взрослыми согласовано» можно заказать тут.