По центральной улице деревни Гребаново в тулупе, тёплых валенках и фуражке с высокой тульёй медленно двигался пожилой человек, опирающийся на палку, раскрашенную под дерево со стальным набалдашником на конце, остро заточенным. Глубоко втыкая свою трость в снег, он раз за разом вдыхал морозный воздух и поворачивал голову на шум проезжавших по дороге машин. Тело его усохло, но было ещё крепким. Он ходил с палкой, но шаг его был твёрд и уверен, лицо с бородкой под Троцкого всегда тщательно выбрито. Морщины на лбу и у крыльев носа, холодные, давно потухшие глаза говорили, что прожил этот человек на земле достаточно. На его посеревшем лице никогда ничего не отражалось - ни гнева, ни одобрения, ни даже простого любопытства, оно было пустым и зловеще холодным, как подземельный мрак, и поэтому, каждый, на ком останавливались глаза бывшего предводителя так называемой "Народной освободительной армии", а теперь руководителя абвергруппы -101 Антона Кузьменко, цепенел от животного страха. Особенно если знал, что этот пожилой, сутулый человек имеет чин штандартенфюрера, то есть полковника общих войск СС. В тонких, жилистых руках этого старика трудно было предположить наличие какой-либо силы, но он своей страшной тростью мог раскроить череп собеседнику или проткнуть его, как шпагой, насквозь. И ни один мускул притом на его лице не вздрагивал, ни одна складка на лбу не двигалась. Он стоял и мёртвыми глазами смотрел на жертву, которая от его чудовищного удара или укола, подержавшись какие-то мгновения ещё на ногах, обрушивалась на пол. И только тогда у Кузьменко чуть брезгливо опускались уголки губ, тугих и резиновых, как и у его рябого сына Владимира Сорокина, привыкшего всем представляться материнской фамилией на зло отцу, не состоявшему с ней в законном браке, а имевшим по жизни кучу любовниц и развесёлых вдовушек в своём развратном арсенале. Теперь же на войне их соединяло многое, в первую очередь - их звериная и предательская сущность, хотя по другому в биографии обоих и быть не могло.
Ещё перед концом гражданской войны в Сибири, видя и понимая, что контрреволюция разгромлена, бывший следователь Новониколаевской жандармерии Антон Кузьменко уехал в Москву. Там он сразу включился в работу троцкистских группировок, а в 1922 году был направлен в город Владимир и устроен на работу следователем районной прокуратуры, где стоял у истоков создания там крупной вредительской организации. Но уже через год попал в поле зрения местных чекистов, почуял капкан и немедленно убрался с чужими документами обратно в Москву, где связался с савинковской террористической организацией, через её агентов имел доступ к высшим органам власти, вербовал новых членов для подпольной работы, обеспечивал безопасность перехода границы савинковских курьеров, провожал и встречал их на советской территории, потом был одним из тех, кто разрабатывал безопасность перехода границы самим Савинковым. А в 1924 году после провала савинковской авантюры, остерегаясь ареста, снова уехал в Сибирь, намереваясь переждать лихое время у своей старой любовницы, вдовы провокатора, который когда-то возглавлял Томский городской комитет РСДРП, Вот там-то в Томске эта самая вдовушка его и познакомила с одним очень полезным "для дела возрождения России" человеком, Фирсовым Михал Михалычем, который представил ему ещё одного полезного человека, его подросшего сына, которого он уже давно не помнил в лицо, Владимира Сорокина, имевшего большие связи в криминальной среде. Вскоре Фирсов увёз Кузьменко в Москву где снова пристроил на работу в аппарат Троцкого и Кузьменко, каждый раз получая документы на новую фамилию, разъезжал по стране, изучал положение в местных партийных, советских организациях, присматривался к кадрам. Одним словом, вёл бурную деятельность по разъеданию партии изнутри. Сын его напротив, от политики был далёк, но никогда не гнушался грязной и порочной наживой, считал, что миром правят сильные личности и сам старался быть таковой. И когда в Томске был пойман Деевым в 1936 году, а потом сбежал из под стражи с помощью отцовских связей, то понял - не только сильные и храбрые личности его интересуют, но хитрые и ловкие в первую очередь.
"Народную освободительную армию" его отец сколотил ещё в ноябре 1941 на оккупированной фашистами советской земле, получил ещё и немецкий гарнизон впридачу под своё покровительство, а потом и абвергруппу -101. В Шелехове под Орлом была долгое время её штабквартира. Но теперь советские войска двинулись вперёд и, похоже, не собирались останавливаться. В ходе Курско-Орловской операции их вышибли со своего привычного места дислокации, и вот теперь - Украина. "Благословенная земля" - как о ней отзывался его беспутный сынок. Сейчас Кузьменко как раз и шёл навстречу с сыном для откровенного и серьёзного разговора.
Машины и танки прошли к железнодорожной станции и мёртвая тишина зависла над деревушкой. Она действовала на Кузьменко удручающе, он боялся её и понимал - в любой момент она может взорваться здесь и кончиться, как окончилась нынешним летом под Орлом. Там он стрелял и вешал, проводил карательные акции против некоторых деревень в которых была налажена связь с проклятыми партизанами, акции устрашения - когда сжигались все дома, уничтожались все жители поголовно, включая детей. Но это наоборот только усиливало злобу местного населения к оккупационным властям. И вот теперь он шёл по этой накатанной заснеженной дороге и от злости скрипел зубами, он шагал по середине улицы и с ненавистью глядел на молчаливо стоящие в темноте дома и хаты. У него почему-то родилось и жило в душе чувство, что эти невзрачные деревенские здания вовсе и не дома, а враждебные ему существа, притаившиеся во мраке, готовые рухнуть на него, едва он к ним приблизиться, раздавить, уничтожить. Кузьменко хотелось запереть намертво двери каждого дома, наглухо забить каждое окно, а потом облить керосином, поджечь, самому стоять и слушать, как стонут, воют в запертых и горящих домах эти дряхлые старухи, безобразные женщины и их дети, похожие на живые скелеты. А так скоро и произойдёт, мрачно думал он, чувствуя, как из сердца толчками плещется злость. Это будет его месть всему человечеству. За что? А за то, что жизнь на земле идёт не туда, куда хочется ему - Кузьменко. Он глубоко вздохнул, ещё раз окинул недобрым взглядом округу и пошёл топтать снег на окраину к дому с высокой крышей, где остановился Сорокин и его несколько головорезов.
В это время Глушков и его двое товарищей отошли подальше с наступлением темноты от Гребанова в лесопосадки близ железнодорожного разъезда Ковин - Мельники. Основные данные уже были собраны, требовалось пройти вдоль полотна ещё километров пять и выйти на Томаровку, а там до переднего края оставалось не больше двух километров где пройти нужно было ещё осторожнее и осмотрительней. Теперь они шли ещё тише и останавливались чаще, прислушиваясь к далёким пушечным выстрелам и коротким пулемётным очередям где-то в стороне. Везде притаилась война и её коварные признаки были разбросаны повсюду. Вот красный телефонный шнур, незаметно скользнувший под ногой, это говорит, что здесь недалеко - неприятельский командный пункт или застава. Несколько сломанных осин и помятый кустарник - значит недавно прошёл танк или самоходное орудие, а слабый, не успевший выветриться запах чужого искусственного бензина и горючего масла показывал, что этот танк или самоходное орудие были немецкими. В некоторых местах, тщательно обложенных еловыми ветками, стояли, как поленницы дров, штабеля мин или артиллерийских снарядов. Но брошены они или приготовлены к завтрашнему бою - было неизвестно, значит нужно пробираться тут с особой осторожностью, чтобы не налететь на боевое охранение.
Тропинку к железнодорожному полотну преградил сломанный снарядом ствол столетней сосны. Когда Глушков с ребятами перелезли через него, то наткнулись на глубокий, извилистый ход сообщения, уткнувшийся в командирский блиндаж накатов в шесть, с дверью, обращённой на запад - это красноречиво говорило, что блиндаж немецкий, а не наш. Нога наступила на брошенный противогаз, на раздавленную взрывом немецкую каску. И вот в гаснувших красках угрюмого пасмурного вечера, разведчики увидели среди раскиданных во все стороны деревьев громадную воронку от авиабомбы. Она была полузасыпана землёй, другая её половина, менее развороченная, была закрыта грубо обструганными досками по верху которых были хаотично разложены пустые ящики от мин и снарядов. Глушков с товарищами подошли ближе к этой странной находке.
Взлетела осветительная ракета: она долго висела над макушками деревьев, и её плывущий голубой свет, смешанный с дымным светом тускнеющего запада, насквозь озарил эту поляну у полотна. Диц наклонился над воронкой и приподнял край одной из досок, потом с ужасом в глазах откинул её в сторону. И тут разведчикам открылась жуткая картина: там на дне наполовину засыпанные землёй, лежали трупы женщин с жёлтыми лицами и синими провалами глаз, они были в порванных тонких платьях и блузках и у каждой к телу был накрепко привязан мёртвый младенец. Одна из убитых женщин прижимала к груди своего малыша, руки её не были связаны назад, как у остальных, голова была запрокинута и губы приоткрыты, на её теле не было следов от пуль или ожёгов. По всему было видно, что эту несчастную закопали сюда заживо вместе с ребёнком и остальными расстрелянными женщинами.
Ракета ещё не погасла, три солдата неподвижно стояли над этой воронкой среди облетевших и заиндевевших кустов и сами сейчас были похожи на каменные изваяния. Сухарева всего трясло, Диц потом признавался, что почувствовал, как волосы поднимаются дыбом под шапкой и леденеет макушка головы и затылок. И в этой губительной, кромешной тишине, которую хочется разорвать своим бешеным криком, вдруг раздаётся, где-то совсем рядом, детский всхлип, а за ним тихий плач, переходящий в глухое бульканье. Все трое разом переглянулись, быстро запрыгнули в глубокую воронку, но там кроме трупов не было живых людей, а всхлипы всё продолжались...
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.