Был у Птицы старый добрый друг — Бережность. Или Bear-ежность, как она иногда про себя думала и хихикала, довольная удачной игрой слов. Удачной, поскольку он, правда, ужасно напоминал огромного, лохматого и доброго медведя. Теплого, уютного, почти урчащего.
Птица медведя любила и ценила. Было в нем что-то, делающее пространство вокруг теплее и безопаснее. Рядом с ним крылья как будто становились легче и сильнее, хотелось исследовать мир, летать, творить.
Медведь поглядывал на начинания подруги неизменно дружелюбно. И всегда удивительно тонко чувствовал, в чем она сейчас нуждается. Если Птица совсем уж выбивалась из сил, клал ей аккуратно на спину тяжелую лапу и вопросительно урчал. И Птица останавливалась, замечала, что правда устала, благодарно прижималась к теплому меху и выдыхала. А бывало и наоборот, когда Птице страшно было взлетать, подталкивал ее медведь влажным носом — давай пробуй, чую, что важно это для тебя. Знал, что если не попробует, грустить начнет, вот и подталкивал. И напоминал, что, даже если не получится - вот он медведь, он есть и всегда готов обнять и пережить неудачу вместе. И это медвежье «я здесь» часто оказывалось сильнее страха.
***
Медведь обычно ходил на водопой к своему любимому ручью. Добираться приходилось долго, но он сильный зверь и прогулки по красивым местам только в радость. А ручей был прекрасен. Вода в нем искрилась хрустальная, прохладная и ужасно вкусная. А еще ручей чудесно звучал. В переливах воды медведю слышались песни о ценности всего живого, хрупкости и силе жизни.
Но в какой-то серый и не очень приятный день не было никакого настроения гулять, лапы не несли, хотелось просто сидеть. Но и пить хотелось тоже. Медведь решил, что раз такое дело, можно обойтись и тем источником воды, что поближе.
Тот был мутным, более теплым, не очень приятно пах и вода в нем не хрустальная, а как будто тяжелая, не переливалась игриво, а вязко перетекала. Не слишком привлекательно, но медведь видел, что и туда на водопой ходят звери, и вроде как никто рядом с отравлением не валяется.
Подошел ближе. В вязком течении воды тоже слышалась песня. И она завораживала.
«Позже, позже, ты устал. Позже, позже, отдохни. Позже, позже, сделаешь все позже, а пока посиди...»
Иногда что-то похожее медведь говорил своей Птице. И он подумал, что это заботливый ручей. А забота — это очень хорошо, медведь ее всегда ценил.
Испил медведь воды и присел у ручья. Не хотелось шевелиться, почему бы не побыть здесь еще немного и не послушать гипнотизирующую песню.
«Ох, хорошо, что к привычному не пошел. Сюда-то лапы еле донесли» — подумалось Бережности.
***
Дольше обычного отсутствовал медведь прежде, чем вернуться к Птице. Обнаружил ее мечущейся между страхом и стремлением лететь. Потянулся было дружеской лапой в сторону подруги, хотел привычно поделиться своим уверенным теплом и спокойствием, да что-то не вышло. А вышло совсем другое: «Страшно? Ну и не лети сегодня никуда, давай посидим, чаю попьем».
И заварил медведь крепкий чай на водах мутного ручья. И действительно, просидели они с Птицей весь вечер, не покидая берлоги, за вязкими неспешными беседами.
На следующий день медведь все еще не чувствовал в себе вдохновения на дальние прогулки и снова пошел к мутному ручью. И Птица вечером снова осталась с ним. И на следующий тоже. И на следующий...
Заботливо заваривал медведь чай на мутной воде, не впускал в их жилище сквозняк, не откликался больше на голос Птицы, который рвался к полету, а прислушивался лишь к голосу, который пел про страхи и нехватку сил.
Не заметили друзья, как стала Бережность Замиранием.
Где большой пушистый и спокойный зверь? Сидит на его месте что-то тощее, скрюченное, неуверенное. Шерсть липкая в колтуны сбилась, потускнела. Дышит хрипло, поверхностно, словно воздух ему — отрава.
И в жилах его как будто не алая кровь, а все та же мутная липкая жижа. И находиться с ним также липко. Вроде тепло и не больно, даже почти уютно, только дышать нечем, и апатия по телу разливается как хозяйка полноправная.
И на Птице перемены сказались. Что-то с крыльями произошло. Перья той же вязкой водой пропитались, тяжелыми стали ужасно. Не то что взлететь - волочить за собой с трудом получается. А однажды Птица с ужасом обнаружила на них плесень.
Побежала она к скрюченной Бережности, закричала: «Лететь надо! Сейчас! Смотри, что со мной!». А та лишь вторила тяжести крыльев: «Нет у нас сил... Какой полет? Куда же ты на таких тяжелых? Не получится ничего. Поспи, отдохни, появятся силы — полетишь».
Послушала Птица старого друга. Осталась вновь в их пыльной душной берлоге. Спала, лежала, но не становилось сил больше, а крылья все тяжелели и покрывались плесенью дальше...
***
Кто знает, сколько времени они так провели. Его течение тоже стало вязким и трудноуловимым.
В одно утра занесло в их берлогу случайный Лучик весеннего солнца. Закашлялся Лучик от пыли в воздухе, потерял направление, заметался во все стороны. Пока метался, пробежался по крылу Птицы. Та вздрогнула. Крыло кольнуло неприятно, даже больно. Отозвалось оно на солнечное прикосновение искоркой пробудившейся жизни, отозвалось проснувшейся чувствительностью, а чувствительность под слоем тяжести и плесени выдала ноющую боль.
Лучик нашел выход и улетел уже почти из берлоги, которая была ему неприятна, но что-то его остановило. Почувствовал, что может помочь. Приблизился к Птице. Та аж зашипела.
- Уходи, разве не видишь - мне больно от твоих прикосновений!
- Конечно, больно, у тебя мышцы почти атрофировались, кровь едва-едва по венам ползет, а от моего тепла бежит быстрее... Это хороший процесс, но да, будет больно. Как же ты себя довела до такого состояния, Птичка, что же ты себя не бережешь совсем?
Птица чуть не подавилась.
- Как это не берегу?? Вот же — Бережность моя, только и делает, что бережет. Старается очень. Говорит, еще немного отдохнем, и станет лучше.
- И как, становится?
- Что-то не очень...
Скрюченное существо вяло зашевелилось, прислушиваясь к разговору. Оно желало Птице добра. Оно старалось ей помочь и было готово помогать еще лучше.
- Думаешь, надо БОЛЬШЕ бережности?
Птицу передернуло.
- Спасибо друг за заботу. Но мы с тобой точно делаем что-то не то.
А Луч тем временем переключился на исследование медведя. Пробежался по липкой шерсти, про скрюченной спине, по морде, мятой от бесконечного лежания и потухшим глазам.
- Ого-го... А я ведь помню тебя! Ты раньше каждый день шел по лесу, радовался лучам солнца и был самой настоящей Бережностью. Ты где же так отравился??
Заметил Лучик чайник на столе, заглянул внутрь.
- Ой-ой-ой... Ты же воду из ручья избегания взял. Все с тобой понятно... Знаю я, что надо делать. Ступайте-ка туда, где любимый хрустальный ручей Бережности в озеро впадает, да искупайтесь там хорошенько. Рано-рано выходите, чтобы успеть к часу, когда растворены в воде первые лучи солнца.
Встрепенулось скрюченное существо, ужаснулось.
- Как?? Так далеко?? Да еще в такую рань?? Мы не сможем! У нас нет сил! Не получится! Надо еще отдохнуть, набраться энергии и тогда, может быть...
А Птица разглядывала в свете Лучика свои крылья с плесенью, разглядывала, во что медведь ее любимый превратился, дом их, ставший липким, темным, грязным, и понимала — пора. Не может она больше так существовать.
***
Поддалось существо на уговоры. Заскрипело, но зашевелилось. Оно правда любило Птицу.
Двигались они сначала медленно-медленно. Было больно, было сложно, ужасно хотелось отложить все на когда-нибудь потом. Но видела теперь Птица ясно после привычного скрадывающего полумрака их жилища, ЧТО с ними стало и отказывалась останавливаться, подбадривая своего медведя, как раньше подбадривал он ее.
Тело, изначально сопротивлявшееся движению, со временем набрало скорость. Запульсировала кровь,прогревала и питала застывшие мышцы. Было неприятно, но теперь, кажется, и выбора остановиться не осталось, механизм был запущен.
А остановиться хотелось. Становилось все страшнее. Перья отваливаться стали. И понимала Птица, что раз отвалились — значит нездоровые это уже перья, не спасти их, новые вырастут. Но страшно и жалко, когда твое и такое привычное отваливается.
Держалась Птица, шла вперед. Держался медведь, шел за подругой. Лучик не оставлял их, подбадривал, отдавая, сколько мог, тепла и света. А в какой-то момент стало доноситься и пение хрустального ручейка. Удивительно согревающее пение для такой холодной воды, дающее ощущение своей ценности и силы.
***
Добрались. И даже до того, как окунулись, Птица почувствовала, что ей уже лучше. Они справились! Они дошли! И это подзабытое уже ощущение успешного преодоления так приятно будоражило кровь.
Окунулись они в озеро. Смыли с себя липкое, противное, плесневелое.
Грела Птица мокрые чистые перышки в лучах солнца. А медведь жадно пил прозрачную вкусную воду.
Пил, пил, да вдруг позеленел весь. Дурно-дурно ему стало. Затрясло, затошнило.
Испугалась птица за старого друга, думала, отравился. Носилась вокруг, да как помочь не понимала.
А существо наизнанку выворачивало.
Выворачивало, выворачивало, а как вывернулось — обернулся старым добрым знакомым медведем. Спокойным, сильным и пушистым. Стоит, улыбается, лапу Птице протягивает. Снова не только лишь голос сомнений слышит, а целиком подругу воспринимает и понимает, что ей сейчас действительно нужно. И говорит: «Со всем ты справишься. Лети, а я пригляжу, чтобы все хорошо было. И дома приберусь, а то совсем мы с тобой пылью заросли, дышать уже нечем».
(с) Анастасия Браун
