Когда мы поженились, и стали жить у Нелички, то у меня, тем самым, появилось и свое пианино, к которому меня тянуло, несмотря на те неудачи, которые постигли меня в те две ночи, проведенные за роялем. Я стал понемногу пробовать одной рукой разбирать и наигрывать некоторые мелодии, которые мне были особенно по душе. Это меня еще удовлетворяло, когда я наигрывал так вальсы Шопена, ноктюрны и другие пьесы, в которых были явная мелодия и аккомпанемент, который можно и опустить. Однако, когда я таким же образом попытался наигрывать сонаты Бетховена, то понял, что из этого ничего не может получиться. В этих сонатах, да и в других волновавших меня вещах, не было явного аккомпанемента, который можно было бы опустить без заметного ущерба.
Ущерб от этого был настолько очевиден, что это заставило меня изменить тактику. Так как именно к такого рода вещам меня стало тянуть, то я решил попробовать играть пусть хоть немного, хоть один такт или даже часть одного такта, хотя бы один или два аккорда, но зато, по-настоящему, обеими руками и всеми пальцами. Для этого мне пришлось прибегать к сложной, нудной и мучительной процедуре. Надо было медленно разбирать нотный текст, медленно по очереди ставить пальцы в найденные места, и не трогая их с места, искать места для других пальцев, а потом уже извлекать божественные аккорды.
При этом я не ставил своей целью не только научиться играть, но даже сыграть какую-либо вещь целиком и не только всю вещь, а просто много тактов. Поэтому я не играл никаких упражнений, а сразу же брался за гениальное произведение, состоящее из божественных звуков. А удовольствие от этого какое! Так в таком качестве эти аккорды не оценишь, когда слушаешь это произведение в чьем либо исполнении, пусть даже в превосходном. Когда сам извлекаешь эти гениальные звуки, то полностью входишь в них, ощущаешь их красоту и мощь полностью! Этих исключительно приятных ощущений мне было тогда вполне достаточно и дальше них я не старался никуда продвинуться.
Барьеры.
Так получилось, что я начал свои занятия музыкой, когда уже заканчивал учебу в университете, и был очень занят. Я мечтал больше всего о том, чтобы закончить университет, отделаться от всех обязательных занятий, экзаменов, защитить диплом с тем, чтобы, наконец, вдоволь наиграться, наслушаться божественных звуков. Хотя играть в то время я не мог совсем, но тот удивительный прогресс, который я заметил во время своих первых занятий, все еще продолжался и даже стал еще заметнее. Однако, этот прогресс замечал только я сам. Мне эти отдельные аккорды, отрывки мелодий все легче и легче давались.
После очень успешного окончания университета свободного времени у меня не только не прибавилось, а стало заметно меньше, так что вдоволь поиграть мне так и не пришлось, и эта мечта отложилась. Я был распределен в аспирантуру, в которую надо было немедленно сдавать экзамены и поэтому не было даже малейшей передышки. Поступив в аспирантуру, я стал работать над диссертацией и снова готовиться к многочисленным экзаменам, которых в то время у аспирантов было очень много. Но это еще не все.
Когда дела с диссертацией пошли успешно, а кандидатские экзамены почти все уже сданы (на это у меня ушло около года интенсивной работы), мне поручили читать курс лекций по общей физике для студентов физмата. Когда мне только поручили эту работу, я не представлял себе, как много она отнимет у меня времени. Я считал, что физику-то я знаю и сумею рассказать ее студентам. Оказалось, что все это гораздо сложнее. На этом примере я понял, что, на самом деле я ничего не знаю, а знаю только то, что преподаю, так как по-настоящему узнаешь предмет только во время его преподавания и то не всегда с первого раза.
Каждая лекция требовала от меня 20-30 часов домашней подготовки, которая все равно не давала мне полной уверенности при чтении лекций. Видя мою неуверенность, опытная женщина-лаборант, которая готовила и помогала мне показывать лекционные демонстрации, пыталась меня ободрить. Она говорила: "Там же девчонки, они ничего совсем не знают, держитесь уверенно!" Это мне не помогало. Во время лекций, чувствуя свою недостаточную подготовленность, я так волновался, что совсем не видел тех, кто передо мной сидит, девчонки или кто другой. С тем, чтобы как-то справиться с лекциями, я готовился к ним, тратя на это все свое время. Интересно, что в это же время я выступал с научными докладами в Москве, в солидных аудиториях, перед профессорами и нисколько при этом не волновался и почти совсем не готовился к этим сообщениям. Вдобавок, вскоре меня избрали секретарем партийного бюро факультета, а это, в те времена, была очень большая и ответственная работа, отнимавшая много времени. Кроме этого, мы завели ребенка, еще не успев кончить университет и к этому времени у нас было уже двое детей. Маленькие дети требовали заботы не только днем, но еще и ночью. Мы с Неличкой мечтали только о том, чтобы спокойно выспаться, будучи при этом уверены, что этой мечте не суждено осуществиться, так как дети росли так медленно, так неторопливо, что, казалось, не вырастут никогда.
Тем не менее, меня магически тянуло к себе пианино. Когда мне удавалось урвать хоть сколько-нибудь времени, которого не было, но будь, что будет, и посидеть за пианино, то я был от этого счастлив невероятно. Мне нравились каждый звук, каждый аккорд из гениальных произведений Бетховена, Шопена, Грига, Чайковского. Слушая их до того, как сам стал пытаться их играть, зная все оттенки мелодии, я получал особое удовольствие, медленно разбирая отдельные аккорды, слушая их удивительную красоту и гармонию. Я не мог сыграть тогда эти вещи, как надо, однако, они у меня звучали в мыслях, в воображении и звучали так, как они должны звучать.
Музыкального слуха у меня нет, но есть обостренное чувство красоты музыкального звука, которое мне заменяет музыкальный слух. Благодаря этому чувству я способен наслаждаться музыкальными звуками и замечаю малейшую фальшь. Может быть от того, что я ни разу в жизни так и не смог досыта наиграться, у меня огромный интерес и тяга к музыкальным занятиям не только сохранилась, но и приумножилась. Я испытываю большую радость не только от самих занятий музыкой, но даже от предвкушения такого занятия - это моя постоянная мечта. Мне кажется, что я могу подряд заниматься музыкой, если ничего не мешает, сколько угодно времени, хоть сутки подряд, хоть больше. Голод на такие занятия никогда не утолялся, а аппетит только рос.
Не было возможности вволю позаниматься в силу разных причин. Здесь и обремененность многими обязанностями, но не только это. Мне очень мешает и другой фактор - это стеснительность. Я всегда стыдился этого занятия и поэтому всячески стараюсь сделать вид, что меня к пианино вовсе и не тянет, что я , как и все нормальные люди, считаю это свое занятие делом несерьезным и ненужным. Конечно, свою тягу к музыке я полностью скрыть не мог – это выше моих сил, – но насколько мне этого действительно хотелось, никто не догадывался. Я сам всячески старался себя сдерживать, не давать себе слишком уж много заниматься этим действительно бесперспективным и никому не нужным делом, к тому же явно недостойным серьезного человека. Играл я тогда, испытывая многочисленные трудности, которые не позволяли мне исполнять некоторые вещи так, как мне того хотелось.
Этих трудностей было так много, что невозможно их даже все перечислить. Например, долгое время я ничего не мог играть двумя руками, даже с великим трудом добиваясь того, чтобы движения рук согласовывались между собой и происходили в приемлемом темпе. Дело было в том, что левая рука, аккомпанируя правой, полностью заглушала правую руку, так что мелодия, исполняемая правой рукой, совсем не была слышна. Чтобы уловить эту мелодию, мне приходилось играть ее только одной правой рукой без аккомпанемента. Я долгое время очень сильно удивлялся тому, что настоящие пианисты умеют очень четко выделять мелодию на фоне аккомпанемента. У меня это настолько не получалось, что я стал считать это вообще невозможным. Постепенно я, даже, не заметив как и благодаря чему, полностью преодолел эту трудность и научился отчетливо выделять мелодию, звучащую не только в правой руке, а и в левой, что для меня оказалось существенно труднее. Преодолев эту трудность, я столкнулся с массой других. Оказалось, что очень трудно согласовать движения обеих рук между собой в тех случаях, когда одна рука должна сыграть три ноты, в то время, когда другая только две. Таких случаев оказалось предостаточно, причем подобные места, когда обе руки играют разное число нот за точно одинаковое время, помещены композиторами в таких наикрасивейших местах, которые так не хочется пропускать.
Характерная черта всех таких трудностей состоит в том, что они кажутся абсолютно непреодолимыми и совершенно неясно будут ли увенчаны хоть каким-нибудь легким успехом труды, затраченные на их преодоление. Удивительно, что удивляться приходится дважды и с одинаковой силой. Сначала, встретив непреодолимую трудность, удивляешься тому, что с ней элементарно справляются настоящие пианисты, а потом удивляешься тому, как эта трудность вообще возникла, откуда она взялась, ведь с ней удается справиться так, что она становится совсем незаметной. Для меня совершенно неожиданным оказалось то, что успешное преодоление очередной казавшейся мне "абсолютно непреодолимой" трудности вселяет исключительную радость. Это другой источник радости, который происходит уже не от самой музыки, а от преодоления себя. Соединяясь с удовольствием от музыки, эта радость от исполнительских успехов очень велика и ни с чем не сравнима.
Тем не менее, несмотря на то двойное удовольствие, которое доставляло мне занятие музыкой, я его все равно бросил бы, если бы против него хоть чуть-чуть возражали бы мои домашние. Наша квартира была перенаселена. В двух маленьких смежных комнатках ютились две семьи с маленькими детьми. Однако, в той семье, куда я попал в результате женитьбы, культивировалось и в то же время считалось нормой и абсолютной аксиомой удивительно доброе, чуткое отношение к людям. Считалось совершенно естественным, что, если человек спит, то его нельзя беспокоить ни в коем случае сколько бы и когда бы он ни спал и сколько бы он ни проспал перед этим и как бы он не был необходим в данный момент. В такой степени уважались не только сон, а и любые занятия. Я не могу вспомнить и привести пример такого занятия, которое бы не уважалось. Руководствуясь этим правилом, никто из членов семьи ни разу не высказал вслух или выразил бы как-то иначе свое недоумение по поводу того, что я так стремлюсь к музицированию, которое у меня, взрослого, серьезного человека, получается хуже, чем у маленького ребенка. Прогресс в занятиях и быстрый прогресс, приносящий мне радость, был в то время заметен только мне одному. Я понимал всю глупость и бесперспективность своих занятий музицированием, прилагал усилия, чтобы отделаться от него, как от вредной привычки и, если бы мои домашние меня в этом немного бы поддержали, то я нашел бы в себе силы все бросить раз и навсегда.
Мощная поддержка.
Однако, моя Неличка не только меня не упрекала, а чувствуя мою страсть к музыке и уважая ее (вряд ли она понимала всю глубину этой страсти) она всячески способствовала моему увлечению музыкой. Когда мы, наконец, получили свою квартиру от университета, то пианино у нас не стало, так как по давнему уговору пианино принадлежало Неличкиной сестре, которая проявила больше терпения и кончила музыкальную школу. В числе первых покупок, которые мы должны были сделать, значилось пианино для меня. Мы действительно сделали такую покупку, только вместо пианино, которое стоило тогда невероятно дорого, и было нам совсем не по карману, купили великолепный огромный (2м 80см в длину) настоящий концертный рояль. Этот рояль принадлежал когда-то директору Рижской консерватории, который удрал из Риги вместе с немцами. В его квартире поселился сотрудник госбезопасности, жена которого в отсутствие мужа решила срочно и без огласки (и поэтому дешево) этот инструмент продать, так как он у них никак не употреблялся.
Моя жена – человек решительный, но, главное, умеющий и любящий больше всего на свете, доставлять другому человеку радость на всю катушку и без оглядки на возможные и весьма вероятные последствия таких действий. Это качество она унаследовала от своего отца, который именно этим отличался. Он, жестоко из-за него пострадав, не изменил этому своему качеству.
Неличка, нисколько не задумываясь над тем, что мы находимся в Риге затем, чтобы купить мебель для своей новой квартиры, а совсем не рояль, этот громадный инструмент купила без малейшего колебания. Ее не поколебало, что рояль таких размеров займет почти всю квартиру целиком, а играть на нем пока некому. Она сделала это исключительно ради того, чтобы доставить мне удовольствие и дать мне возможность позаниматься любимым, хоть и абсолютно бесполезным делом. Впоследствии Неличка еще раз проявила подобную чуткость, купив пианино на дачу, чтобы я мог играть, будучи в отпуске, а не забывать все то, что я с таким трудом разучивал, отрывая время от нормального человеческого, разумного отдыха.
Так как я играл помногу раз одно и тоже, то я этого весьма стеснялся и предпочитал играть тогда, когда никого не было дома. Дело было даже не в качестве игры, так как некоторые вещи в то время у меня начали почти получаться, а в том, что даже и те вещи которые получались или почти получались, требовали дальнейшей работы, повторений, а это слух домашних услаждать не могло. Когда вошел в моду хоккей с шайбой, и все смотрели его по телевизору, то это было для меня самое счастливое время. В это время вся семья, включая детей, отправлялась к соседям смотреть хоккей, а я мог дома насладиться занятиями музыкой. Свой телевизор мы подарили моим родителям, так как техническим чудом довольно быстро насладились, а смотреть непрерывно в ящик нам было и не очень интересно и некогда (возможно это взаимосвязанные вещи).
Продолжение следует...
Предыдущая серия:
Путь к исполнению музыки: начало
#музыка #историиизжизни #проза
