Найти в Дзене
Жизни странствие

Мой Крым. Часть первая - детство

Все персонажи в повести реальные... Пограничник повторяет свой вопрос: - Крым чей? Я поднимаю глаза на его скривившееся в усмешке лицо, смотрю в молодые, вроде не глупые, разноцветные, почти как у меня, глаза и упрямо твержу: - Мой, чей же еще… Просыпаюсь в холодном поту, не дождавшись реакции парня… Крым был в моей жизни с самого раннего детства и не только в моей… Впервые в Крым я попала в нежном возрасте. Уже в год и четыре месяца я, веселая и счастливая, протирала голой попкой евпаторийский песок и плавала в море на надувном круге-уточке. Помнить я этого не могу, но фотографии и мамины рассказы надежнее памяти. В Евпатории жила наша дальняя родственница – баба Люся Пятаченко. Её муж лежал в военном госпитале, и после войны они решили здесь остаться. Жили на улице Кирова. Во время войны санатории, стоящие на ней, разбомбили, остался один, который и был приспособлен под госпиталь. А на развалинах потом еще долго подрывались подростки, которые и в то время искали приключений. Остался

Все персонажи в повести реальные...

Пограничник повторяет свой вопрос:
- Крым чей?
Я поднимаю глаза на его скривившееся в усмешке лицо, смотрю в молодые, вроде не глупые, разноцветные, почти как у меня, глаза и упрямо твержу:
- Мой, чей же еще…
Просыпаюсь в холодном поту, не дождавшись реакции парня…
Евпатория майская... Фото автора
Евпатория майская... Фото автора

Крым был в моей жизни с самого раннего детства и не только в моей…

Впервые в Крым я попала в нежном возрасте. Уже в год и четыре месяца я, веселая и счастливая, протирала голой попкой евпаторийский песок и плавала в море на надувном круге-уточке. Помнить я этого не могу, но фотографии и мамины рассказы надежнее памяти.

В Евпатории жила наша дальняя родственница – баба Люся Пятаченко. Её муж лежал в военном госпитале, и после войны они решили здесь остаться. Жили на улице Кирова. Во время войны санатории, стоящие на ней, разбомбили, остался один, который и был приспособлен под госпиталь. А на развалинах потом еще долго подрывались подростки, которые и в то время искали приключений.

Остался на улице нетронутым Большой ботанический сад, основанный еще до войны. Тогда Евпаторию активно превращали в детский курорт, но не хватало зеленых насаждений – так и возник посреди степи зеленый оазис.

А на Кирова после войны начали строить халупы из ракушечника без каких-либо удобств, в одной из которых поселилась наша родственница с мужем. Сюда и начала ездить моя мама в пятидесятые для восстановления здоровья. Вначале со своей мамой, моей бабушкой, позже уже самостоятельно, с подругами или компанией. Однажды за ними увязалась младшая дочь соседей по коммуналке, уж больно хотелось ей на море, а денег у семьи не было. Так и путешествовала на третьей полке зайцем, к счастью, никем не обнаруженная.

В студенческие годы мама с подругой ставили палатку во дворе дома, потому что Пятаченко и соседка тетя Таня сдавали в сезон все, что можно было сдавать, чтобы заработать хоть какую-то копеечку.

Там же мама познакомилась с тети Таниной дочкой, Ирой, ровесницей, с которой долго и основательно дружили. После школы и училища Ира уехала работать на Севера, после выслуженных «северных» лет обосновалась в Брянске, но ближе к девяностым снова вернулась в Крым, потому что внучке по состоянию здоровья прописали морской климат. Их тогда уже переселили с улицы Кирова, из самого центра, за железную дорогу в новые дома.

Мы встретились абсолютно случайно в середине девяностых во время отпуска на каком-то городском мероприятии, и мама с подругой через столько лет узнали друг друга…

Однажды произошел небольшой инцидент, запечатлевшийся в моей памяти и на голове, но не испортивший отношение к Евпатории.

Ребенком я была послушным, но активным. То есть, если оставить на лавочке, никуда не уйду, но и сидеть на месте не обещаю. Мама отправилась стоять в очереди за черешней, а я мирно играла неподалеку - вокруг санатории-дворцы, цветы, лепнина. Красота, одним словом…

И вдруг окрестные здравницы оглушил детский крик, что само по себе было вызывающим событием, потому что, играя, дети в то время вели себя прилично. Я, прыгая на ступеньках красивой, с гипсовыми балясинами, лестницы, сорвалась и пересчитала их количество своей лобной костью. Скорая приехала быстро, но медики не знали, кого первым реанимировать – меня, громко подающую признаки жизни, или мою выдержанную маму, впавшую в глубокий обморок.

Мы, уже в этом столетии, как-то проходили мимо больницы, в которую нас отвезли. За сорок лет там практически ничего не изменилось…

Голову зашили (она у меня крепкая), оставив на память шрамы, которые с возрастом затянулись, а мы продолжили отдыхать…

В детстве я очень боялась Пятаченко, она была похожа на бабу Ягу, то ли по генетическим причинам, то ли из-за тяжелой жизни. Еще и одевалась во все темное. Поэтому, увидев ее, я начинала плакать. К счастью, у нее мы перестали останавливаться, потому что жить совсем без удобств целый месяц с маленьким ребенком было сложно. Нам часто составляли компанию мамины подруги с детьми, поэтому снимали на всех большую комнату, что позволяло и в деньгах экономить, и нам, детям, не скучно. А вечерами дружной компанией ходили на переговорный пункт, чтобы сообщить оставшимся домочадцам о своих курортных буднях.

Но однажды мы познакомились с любимыми Соловьевыми.

Ехали в поезде вместе с семьей из Козельска, тоже мама с дочкой. Мы, ровесницы, в поезде сдружились со Светой, мама с тетей Машей нашли общие темы для разговоров, решили вместе поискать жилье. Жилье искать не пришлось, на евпаторийском вокзале нас встретили две веселые женщины-татарки, которым хозяйка наказала привести москвичей для заселения. Обычно этим занимался ее муж, но в тот день он был занят, пришлось отправить своих же жильцов…

Так мы попали на Партизанскую, 13, где и остались на долгие 20 с лишним лет. Подружились со всеми обитателями, на правах знающих город, показали все пляжи и места для купания отдыхающим. Женщины, нас встретившие, загорали на ступенях набережной Старого города, даже не предполагая, что совсем недалеко, на Новом пляже, есть песок. Туда и тетя Маша со Светой ездили на трамвае.

У нас же был неизменный на все времена евпаторийский маршрут.

Утром мы садились на трамвай, ехали почти до Мойнак, завтракали в столовой, там же покупали кефир, булочки и что-то из фруктов на обед, и шли мимо лимана на свой любимый широченный и длиннющий (в то время) песчаный пляж с дюнами. Там проводили время до четырех часов дня и отправлялись в обратный путь пешком через весь город, по Курзалу в Старый город, по дороге ужиная.

Там же я тренировалась в школьные годы, чтобы не терять фигурнокатательную форму. Мама намазывала мне шишки на локтях и коленях целебной мойнакской грязью, чтобы потом смыть это почти горячей рапой из лимана. И вздрёмывали под оливками во время сильной жары.

Мама рассказывала, что во времена студенчества они с подружкой в целях экономии даже под этими оливами готовили еду на привезенной керосинке. Ведь нужно было уложиться вместе с жильем в 1 рубль в день. Отсюда же, с Мойнак, мама притащила домой два больших необработанных камня-ракушечника, на которых долгое время выращивала фиалки и кактусы, приводя в неописуемый восторг своих гостей.

Вечерами мы со Светкой устраивали представления во дворе наших хозяев, пока они вместе с отдыхающими чинно заседали под виноградом – обстановка всегда была почти семейной. Весело разыгрывали сценки, еще и рассказывая где-то услышанные взрослые анекдоты. Тогда смысла еще не понимали, но очень радовались тому, что взрослые до слез хохочут над нашими шутками про короткий фитиль.

Мама с тетей Машей брали под ручку молодого хозяйского сына, Вовку (так мы его звали) и отправлялись в кино или на танцы. Хозяева пытались его немного окультурить с помощью отдыхающих москвичей. А мы со Светкой получали по коробке «Сладких кукурузных паличек», моего самого любимого лакомства в Крыму, и рассказывали друг дружке выдуманные истории, мирно засыпая под веселый балаган соседей.

Через год, приехав вновь в Евпаторию, мы обнаружили Вовку уже женатым и даже родившим сына, Макса, в следующие годы перешедшего под мою опеку. Теперь уже я оставалась в качестве няньки, пока молодые родители отправлялись в кино, прихватив с собой и моих родителей.

Владимир проявлял незавидные дизайнерские задатки – его поделки и инсталляции я вспоминаю и ныне, когда обдумываю какую-то новую интерьерную идею. Наверное, сейчас он имел бы большую клиентуру, а тогда максимум, что плел гамаки и изготавливал фонтаны редким заказчикам. Его же тогдашний двор, а особенно, грот были произведением дизайнерского искусства даже по современным меркам. Я очень любила останавливаться именно в гроте, хоть там и не было окон.

Работал он матросом - иногда чинились, иногда уходили в море на несколько дней. Именно после его дежурств я впервые попробовала жаренные мидии, которые в то время показались мне чем-то божественным. Приносил изредка домой жене и импортные вещи, привезенные коллегами из заграничных рейсов. Денег особых не было, выручала мать, работавшая швеей, да летние накопления. И очень уважал кОфЭ, так и говорил с ударениями на эти две гласные. А мы всегда знали, что привезти ему в подарок.

Вечерами я уговаривала родителей ходить на вокзал, провожать и встречать поезда. А позже, когда уже хорошо читала, всегда останавливалась около бюллетеней о междугороднем обмене, потому что мечтала переехать жить в это райское место, где «сладкие палички» можно есть хоть каждый день…

Продолжение следует...