Зимний Никола. Мороз, а солнце такое яркое, что, кажется, будто вся долина по-над Кромой застлана тончайшей сусалью. Даже не верится, что три дня кряду куролесило и бесилось так, что носа за порог никто не высовывал. Казалось, вся нечистая, что только водится на свете, слетелась в наши края на шабаш: гудело, ухало, тявкало и хохотало в трубе, колотило и билось в двери, скреблось и горстьми швырялось ядрёной сечкой в дребезжащие со страху окна.
А нынче! Нынче день-то, как есть – золотой! И небеса сияют, и косогоры блещут, и сугробы горят! И задорно пощёлкивают поленья в печи, и горница облита янтарным сиянием. И не усидеть взаперти. На волю, в этот искрящийся чудесный мир!
Спуститься вдоль хутора по хрустким, сверкающим драгоценными каменьями сугробам, завернуть за тётки Лизкину избу и по утрамбованному, выкатанному метелью до блеска насту, бездорожьем, дошагать до самого плёса.
Там, на Облоге, у переезда – я так и знала! – длинная, с дюжину саженей, полынья. В ней радостный переполох – барахтаются, когочут, орут на всю пойму, бьют крылами, выбрасывая из воды в каляные воздухи искрящуюся золотистую пыль, несчётные гусиные табуны.
Накупавшись, обламывая тонюсенькую кромку пересверкивающегося зеленоватого льда, важно ступая красными лапами, чередом выбираются они на берег, угоманиваются, втягивая погреться то одну, то другую лапку в густые пухи подбрюшья.
Чуть поодаль, на бережку, дымя папиросами, тоже переминаются с ноги на ногу, хлопают рукавицами, разгоняя мороз, игинские и кировские мужики. Любуются птичьим базаром, сговорившись обменяться гусаками, бьют по рукам, тут же, не откладывая в долгий ящик, проставляют калым.
Если от этой птичьей купальни пробежаться минут десять (для согрева) по твёрдому насту облитой солнцем долины в направлении синеющих за игинским полем Хильмечков, к истоку впадающего в Крому ручья Жёлтого, то ещё издали заприметишь курящийся в декабрьской стыни Иванов ключ.
Лёд на русле выскользнувшего из него ручья размыт аж до самой середины луга. Родничок этот норовистый благодаря своему тёплому дыханию ни за какие коврижки не позволяет холодам себя заковать.
Стоя в низине, вскинешь глаза, посмотришь на взгорье, подивишься: изб как не бывало, вовсе не видать, прямо из сугробов ровными-преровными столбами, не колыхнутся, в поднебесье уходят перламутровые дымы.
Тишь необычайная. И только со стороны Кромы нет-нет да прорвётся сквозь сияющий воздух радостный вскрик пересытившейся волей птицы. Да пробьётся переметённой стёжкой соседка Кузина Саша, звякнет ведёрком, зачёрпывая из родника вместе с водой золотое блюдо полуденного солнца, проскрипит валенками на гору, и опять – тишина да в честь Николина дня обласканная солнцем бескрайняя парчовая гладь.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Грибанова Татьяна