предыдущая глава
***
На перрон вокзала областного города Владикавказа Мария ступила в самом скверном расположении духа. Ночное происшествие не позволило не только уснуть, но даже собрать в единую картину расползающиеся чувства и мысли. Она было попыталась искупить собственный стыд от несвоевременного обморока тем, что вытащила из саквояжа дорожную камеру и, заправив магнием вспышку, принялась фиксировать место преступления, чем немало удивила присутствующих. Но вскоре тело упаковали в брезент, и скорбная процессия проследовала в вагон. Поезд тронулся. Вернувшись в купе, Мария первым делом нашла набор для письма и подробнейшем образом, записала все, что она знала о Курте. Затем она расспросила немку, кое-как отошедшую от шока, в чем ей немало помогла жидкость из плетеной фляжки. Но она мало что смогла добавить к тому, что Мария уже знала. Остаток ночи Мария, как и остальные пассажиры, отвечала на вопросы заспанного тощего жандарма, подсевшего в состав на ближайшей станции. Впрочем, допросы хоть и растянулись до рассвета, информации дали мало. Все видели, как Курт слонялся пьяным по вагонам, подолгу стоял в тамбурах, но что именно произошло, и как именно оказался он на путях никто не знал. И лишь кондуктор, впав в отчаяние, повторял из раза в раз, что жизнь его кончилась и как он виноват, что не запер пьянчугу-дебошира под замок от греха подальше. А теперь из-за нехристя, которому вздумалось убиться на путях, ему, кондуктору, придется распрощаться со службой. Марии стало невероятно жаль бедного железнодорожника, а у опытной гувернантки и на этот раз нашлось чудодейственное снадобье, чтобы чуть успокоить сердце старого служаки. Ну, а то, что из бутылки пахнуло первостатейным коньяком, так того никто не узнал.
Когда допросы кончились, уже светало. За окном купе потянулись предгорья, покрытые лесистым зеленым ковром. Над холмами выкатывался яркий солнечный блин, разгоняя предрассветную дымку, клубившуюся в долинах. Мария уселась поудобнее, уставившись в окно и морщась от оглушительного храпа немки. Похоже ночные волнения благотворно повлияли на ее бессонницу, отметила про себя Мария и сама не заметила, как заснула. Проснулась она только когда в купе сунулась голова обер-кондуктора, который устало заявил, что поезд давно уж прибыл на конечную станцию.
Препоручив нехитрый свой скарб носильщику, и оставив при себе лишь саквояж с камерой, Мария семенила теперь за тележкой по полупустому перрону. Пассажиры, утомленные долгой задержкой в пути и мечтавшие вырваться из плена железной машины, стремительно разбежались, подхваченные дружескими и родственными объятиями. Марию же никто не встречал, и единственным ее желанием было поскорее добраться до приличной гостиницы, где можно было бы смыть с себя неприятности прошедшей ночи. Краем глаза она заметила, что носильщик все время бросает на нее подозрительные взгляды. Наконец он набрался храбрости и, притормозив тележку перед очередным ухабом, произнес:
-Барышня охотиться любит?
Мария опешила, но быстро сообразила, что же он имеет в виду: поверх небольшого дорожного сундука, на тележке был прилажен брезентовый мягкий мешок с фотографической треногой, который по незнанию вполне можно было принять за бедненький ружейный чехол.
- Очень люблю, - чуть надменно молвила девушка.
-И на кого ж барышня изволит охотиться? – простецки продолжил носильщик.
- В основном, на слишком болтливых носильщиков.
Носильщик крякнул, кинул на девушку быстрый взгляд, будто пытаясь удостоверится в том, что она, конечно же, шутит, и молча потолкал тележку дальше. В конце перрона, из тени вокзальной стены, вынырнула фигура в пасторском облачении и быстро направилась к Марии. Подошедший был высок ростом, облачен в черную католическую сутану, чей цвет еще более подчеркивался сверкающей белизной накрахмаленного воротничка. Узкое лицо его было довольно бледным, но за стеклами пенсне виднелись живые серые глаза, которые смотрели на Марию с ласковой иронией.
-Здравствуйте! Вы Мария Войшицкая? - произнес незнакомец, слегка заикаясь, и получив утвердительный ответ, продолжил - Позвольте представиться: Антоний Червинский, настоятель костела святого Антония Падуанского во Владикавказе. Мой добрый друг, нотариус Иван Ревво сообщил мне, что вы прибываете в город, и просил помочь вам с обустройством. Позвольте выразить вам свои соболезнования по случаю кончины вашего папеньки. Наша община хоть и не самая большая в городе, однако, могу вас уверить, что все относились к нему с большим почтением и благодарностью. Он был удивительный человек. И такое несчастье! – ксендз горько вздохнул и покачал головой. Мария задумчиво смотрела на него, пытаясь понять собственные чувства и как это ни сложно было признать, все больше и больше понимала, что не чувствует по поводу кончины отца ровным счетом ничего. Смутные образы счастливого детства не посещали ее душу, отец все-время был в разъездах и виделись они от силы раз пять за всю Мариину короткую жизнь, а редкая переписка, которую вели отец и дочь не выходила за пределы бытовых домашних дел, а потому никакой семейной ласки и теплоты Мария и не знала. Впрочем, дочерний долг заставил ее со всей возможной сердечностью принять соболезнования ксендза, поблагодарив его за заботу. Их обмен любезностями был прерван долгим вздохом носильщика:
-Понесли, родимого! Упокой Господь его душу! – пробормотал он, широкой лапой сгребая с головы картуз.
Мария и пастор обернулись. Из вагона-ресторана на перрон двое городовых вытаскивали металлические носилки с грубым брезентовым мешком. За ними спускался Ян и один из близнецов Мартинсов. Процессия в скорбном молчании прошествовала по перрону в сторону служебного выхода из вокзала. Поравнявшись с ксендзом и Марией, городовые замедлили ход и тепло поздоровались с пастором.
- Принимайте покойничка, Антоний Викторыч! – крякнул один из полицейских, - Вашенских будет.
- А что случилось, Агафон Сергеевич? – учтиво промолвил пастор
- А шут его знает. Под поездом убился. А как он там оказался, то мне неведомо. Мы его сейчас в покойницкую к Магомет Магометычу свезем, а после, как они решат – кивнул он на бельгийцев.
Городовой подался вперед и жарко шепнул в ухо пастору
- Но, сдается мне, лежать ему у нас, прости мя, Господи! Ох, не люблю я этих бельгов.
Мария кинула быстрый взгляд на Яна, отметив про себя, что лицо его от ночной бессонницы вытянулось и заострилось, под глазами залегли тени, от давешнего румянца не осталось и следа.
Ксендз мелко перекрестил мешок с телом, прочел краткую молитву, и процессия двинулась к вокзалу. Мария же, поторопив пастора, быстрым шагом пошла догонять носильщика, уже тронувшего свою тележку к выходу.
***
Владикавказский нотариус Иван Васильевич Ревво вернулся в контору после обеда, и единственное что сейчас жаждало его полное тело – это подремать. Прикрикнув на нерадивого помощника, разомлевшего от жары над книгой актов, Иван Васильевич прошел к себе в кабинет. В просторном помещении, отделанном мореными дубовыми панелями, было прохладнее. Тихонько кляня небывалую жару, обрушившуюся так некстати на город, толстые ветви каштанов, норовившие заглянуть в распахнутые окна, дуболомов – клиентов, испортивших ему настроение аккурат с самого утра, Иван Васильевич уселся в большое кожаное кресло, украдкой скинул туфли под столом и тихонько прикрыл глаза. Блаженное состояние покоя, однако, все никак не приходило. Он думал о том, что через час в этот кабинет придет дочка Ивана Войшицкого, и ему предстоит неприятная процедура оглашения завещания, и она, конечно, будет реветь в три ручья, шутка ли, такой человек помер… да как помер… Женских слез нотариус не выносил, но деваться было некуда. Нотариус поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее. Ивана Войшицкого он знал хорошо, впрочем, как хорошо можно знать такого закрытого человека? Тоже вопрос. Тем не менее, нотариус с удовольствием вспоминал званные обеды на которых Войшицкий был обязательным гостем, и то, как пан, впрочем, как и сам нотариус, любил пропустить рюмочку – другую фирменной реввовской кизиловки после борщечка, которым потчевала их супруга нотариуса любезная Катерина Гордеевна. Накатившую было дремоту прервало неясное бурчание за дверью. Нотариус прислушался. В приемной явно разговаривали двое. Он бросил взгляд на часы, до прихода ксендза и дочки Войшицкого оставалось не меньше получаса, кого же тогда принесла нелегкая? Нотариус, кряхтя, обул туфли, встал и подошел к двери. Голоса на миг затихли, нотариус распахнул дверь, но застал в приемной только помощника
-Кто приходил?
-Не знаю, Иван Васильевич. Какой-то молодой человек.
-И что ему было нужно?
-Спросил, не записана ли на сегодня на прием госпожа Войшицкая.
-Хм.. – удивленно протянул нотариус и выглянул за дверь. Естественно незнакомца там не было. «Неужто кто-то прознал про завещание?!» - пронеслось у него в голове. Он захлопнул дверь и, обернувшись к помощнику, произнес как можно мягким тоном
-И что ты ответил?
-Как вы учили-с. Сказал, что сие есть информация конфиденциальная, и сообщать ее первому встречному не полагается.
-Молодец! – нотариус повеселел. – А не спросил ли ты, голубчик, зачем этому юноше понадобилась пани Войшицкая?
-А как же – с! Спросил – с! Только они сказали, что, мол, как встретили ее, так и влюбились в девицу без памяти, теперь вот-с разыскивают!
Нотариус понимающе покачал головой. «Большего от этого обалдуя не добьешься», - с легкой досадой подумал нотариус, - Интересно, кто же все-таки разыскивает девушку?»