.
.
.
Если бы я вышел и публично произнес что я русский, это было бы смешно и нелепо, даже при всей моей любви к русской культуре, и к отдельным русским людям. .Я как человек с немецкой кровью в жилах, все свое детство противостоял русским детям, начиная со школы и детского сада. И даже одиночество мое не русское, а чисто немецкое. Я ,как бы, всю жизнь жил между двумя полюсами - гофмановского ужаса заколдованности этой жизни, (говоря шире, заколдованности всего бытия, и космоса) и полюсом голубого цветка Новалиса, как светлой, райской разгадки этой темной заколдованности жизни, разгадки в Боге, или в светлой области Духа. Наверное, это и есть два полюса немецкой, нордической души. Я такой же по складу как Кант. Когда я его открываю , я будто вижу в нем себя. Кант никакое не другое, а мое . Другое для меня , например философ Флоренский, близкое мне , но иначе, как близким может быть, что -то загадочно иное. Даже когда на днях были передачи о фельдмаршале Паулюсе , и битве за Сталинград , я и в Паулюсе мог разглядеть прежде всего чистого немца, который мне лично очень понятен, даже понятнее многих русских людей. Немцы очень исполнительные и честные люди, но они не изверги, как не был извергом Паулюс, который отменил все антисемитские, и антирусские, касающиеся мирного населения приказы Гитлера , еще задолго до того, как его армия попала в окружение. Просто потому. что он был обычным, чистым, потомственным немцем, не смотря на то, что не был потомственным офицером, происходя из семьи обычно служащего.
Даже в плен сдался благородно, став антифашистом только по убеждениям, и только в тот период, когда узнал, как Гитлер расправился с его друзьями после заговора, из числа офицеров покушавшихся на Гитлера. Так получилось, что это были лучшие друзья Паулюса , которым тот очень доверял, очень их знал, будучи о них всегда высокого мнения, как о людях надежных. Нужно отметить, это был долгий путь, Паулюс долгое время упирался, считал себя преданным Германии, и даже вначале отказался других немцев призывать сдаваться в плен, на том основании, что как он сам заявил. он теперь не офицер, а обычный военнопленный , не имеющий никакого морального права делать никаких распоряжений или агитаций. Прошло немало времени, прежде чем Фридрих Паулюс изменился, став антифашистом СОЗНАТЕЛЬНО , а не по малодушию, или по расчету, поняв весь тупик и всю жестокость гитлеровского пути не только для мира, но и для Германии . Паулюс очень типичный немец, от черт лица , и телосложения до склада ума и души, как и многие другие потомственные генералы и офицеры , которые в глубине души всегда недолюбливали Гитлера, как и не верили в его идеологию.
А скажем, Гиммлер не был типичным и чистым немцем.
Впрочем, в данном моем очерке речь идет не о политике, и даже не об истории, во всяком случае, так получилось, что история отдельного человека мне казалась всегда честнее и благороднее истории какого либо народа, или страны, хотя, едва ли возможно историю отдельной личности отрезать от истории страны и народа . Но интересно это будет в том случае, если история страны, или говоря, шире эпоха , отразится в личности конкретного человека, не обязательного даже большого , или великого. Иногда, интереснее, когда эпоха отражается не в самом приметном человеке, или даже в человеке, чья жизнь не сложилась.
Как не сложилась жизнь, например у меня.
Впрочем, может быть и хорошо, что жизнь моя не сложилась, что я не обзавелся ни семьей, ни каким либо местом в социуме. Зачем немцу оставлять детей в России? Наверное я бы мог жениться , и иметь детей только от чистокровной немки . Разумеется, я совсем не гетевский Фауст, я лишь Ганс, не встретивший свою Грехтен. Да и что делать немцам в России? Сейчас уже давно не 19 век, в котором немцы России хорошо служили, становясь честными чиновниками и дворянами. Немцы должны жить в Германии, а российские немцы должны жить в своих германских поселениях на Волге. Внутри России должна быть своя внутренняя Германия , которая со временем стала бы не меньше Германии за ее границами.
Так вышло, что месяц назад я перенес тяжелый , сердечный инфаркт.
Наверное такие жизненные повороты не проходят для человека бесследно. Нет, меня совсем не нужно жалеть после инфаркта, ведь если сказать по честному, у меня после инфаркта родилось какое то странное чувство облегчения от этой жизни, которая мне всегда была в тягость, почти род тайной радости , пусть и окрашенной грустью, будто , сто то свыше наконец положило предел моим несчастьям, будто ангел небесный начертал на моем сердце знак обреченности, в форме надреза своим острым святым перышком.
И я теперь ношу этот знак обреченности, как веру.
Я и раньше то никогда миру не принадлежал, а теперь тем более не принадлежу этому миру., и мне теперь все равно, положат ли меня в Кащенко, или выйду ли я погулять в любимый парк, как ангел дернет за ту самую тонкую ниточку жизни в моем сердце, и ниточка оборвется, и я облегченно вздохну, упав на землю...
Я с самого детства объявил нравственную войну этому миру. Мне был чужой этот мир.
Сразу весь мир, но прежде всего Америка, ибо именно Америка и окрасила все страны и само чувство бытия какой то чужестью человеку , посредством своей цивилизации и власти капитала . А к России было другое чувство. Да и Россия мне конечно чужая. Что такое Россия? Если не говорить о культуре, церкви, и русском мире, которые я все таки люблю, Россия это очень сильное, но чужое мне государство, это мощная машина подавления всего личного, хрупкого индивидуального, особенного, еще с 19 века, если не ранее...
Но Россия все таки противостоит Америке, а это уже большой плюс .
Во вторых, в России всегда жили какие то несчастные, потерянные одинокие, и одаренные люди, которых можно было всегда найти , и которым я покровительствовал , поддерживал, а эти люди в свою очередь находили во мне не просто друга, а своего принца, некоего принца Гамлета для потерянных и бедных. Когда меня отправили в психушку в Кащенко, в пору моих 18, никогда не забуду как меня неожиданно хорошо приняли уголовники из числа блатных. Раньше не понимал, почему? Позднее понял, а они меня пожалели.
Почему именно меня, а не кого то другого?
Наверное потому, что я интересно мог говорить, что то рассказывать, в больнице постоянно скучно. Конечно , я мог этих людей своими рассказами развлечь .А еще, наверное потому, что, что -то они во мне смогли разглядеть, того, что не было в других . Потому они меня постоянно защищали, угощали , даже просили читать стихи . И я понял, как это красиво. Красиво когда тебе покровительствуют сильные, и красиво, когда ты сам покровительствуешь. Так со временем я стал сам покровительствовать.
А друзей у меня не было.
Были те, кто во мне нуждались, как в принце , кто слегка мне поклонялись .Это не дружба, (ибо дружба предполагает равенство), это нечто иное, может быть и более лучшее чем дружба. Но и я к таким людям относился всегда с чутким вниманием и заботой. Я почти не знал иной любви, кроме нисходящей. Возможно, эти люди меня со временем и погубили. Во мне было слишком много сострадания, наверное больше, чем я мог сам представить...Я часто шел к этим людям в их темный лес, или в их холодный сумрачный мир, что бы просто этих людей согреть, и в конце концов, может быть, слишком далеко забрел.
А еще мне вспоминается одна давняя история.
В больнице Кащенко, где я лежал в пору 18, был один старик довольно мрачного вида , и хотя на его руках проступали тюремные татуировки , (говорящие о том, что человек немалую долю своей жизни провел в сталинских лагерях) он был из культурной семьи, из какого - то именитого рода. Старик периодически впадал в затяжные и глубокие депрессии, во время которых , он не реагировал ни на кого, и ни на что, и просто лежал, мрачно и отвлеченно куда -то глядя .
Реагировал , только если дочь придет.
А дочь его была красивая, с декадентским отсветом в лице, и образе, как с картин серебряного века. И как то, лежа третий день в депрессии, старик вдруг позвал меня. С удивлением я подошел к его койке. Не поворачивая ко мне глаз, старик вдруг спросил, можешь мне почитать свои стихи?
И я стал ему тихо читать свои стихи .
Когда старик закрыл глаза , я подумал, что он уже спит , и хотел было уйти, как вдруг услышал его голос, не уходи, прошу тебя, почитай еще .У тебя такие стихи. Так хорошо писал, как ты, один только Блок , еще до Революции. И ты так хорошо их читаешь.
А через полчаса был ужин.
И старик за долгое время впервые поел . Сейчас понимаю, насколько в этом чтении стихов старику, было больше смысла, чем в моих журнальных публикациях, в моих литературных выступлениях, или поэтических вечерах.
Но понял я это, лишь спустя тридцать, или тридцать пять лет.
