От редакции: По просьбам читателей выкладываем полную версию знаменитой статьи о традиционном китайском ушу хорошо известного и в Китае, и в СНГ мастера и исследователя ушу Ильей Профатилова, одного из немногих иностранцев, который много лет живет в КНР, чтобы исследовать китайскую культуру, а не приезжает наездами, чтобы перехватить крупицы знаний...
Если вы хотите хоть немного понимать, в какой среде существовало народное ушу - читать обязательно!
Кто хоть какое-то время провел в Китае знает, как здесь относятся к алкоголю вообще и к водке в частности. А те, кто читал китайскую классическую поэзию, помнят, что вино и водка были и остаются частыми гостями на страницах литературных шедевров китайской цивилизации. Да и в повседневной жизни – без невероятных количеств алкоголя невозможно представить себе ни одну китайскую вечеринку, будь то дружеский ужин или официальный банкет. Без добротного застолья невозможно решить личные и мировые проблемы, подписать контракт, заключить сделку или пари. Совместное распитие алкогольных напитков здесь принято считать гарантом крепкой дружбы, ведь именно изрядно опьянев китайцы обзаводятся новыми друзьями, тем самым строя прочную сеть личностных связей и отношений взаимопомощи и выручки, называемую гуаньси (关系). Даже школьные сочинения до сих пор пишут о вине. Так, в прошлом 2018-м году, на государственном экзамене, выпускница средней школы города Харбина, написав практически идеальное сочинение, заняла первое место на всекитайской олимпиаде по письму и поступила в один из самых престижных университетов Цинхуа. И называлось оно «Вино»!
Известный поэт, художник и гурман Юань Мэй (1716-1797 гг.) в своем выдающемся труде о кулинарии и гастрономии «Списки блюд из сада Суй» (隨園食單 Suí yuán shí dān), опубликованном в период расцвета цинской династии, в 1792 году, дает инструкции и критические замечания по китайской кухне, а также описывает большое количество рецептов блюд этого периода.
И, конечно же, не обходит стороной разнообразные горячительные напитки популярные в то время:
Когда пьешь шансийскую гаоляновую водку из Фэньяна, то лютость ее является качеством превосходства. Фэньянская водочка есть самая крепкая из всех водок за 50°. По-моему, крепкая водка, все равно что «гладкая палка» —бобыль-хулиган среди обычных людей, или как зверский начальник уездного суда ямыня. Ведь не бывает же кулачных боев на помосте лэйтай без бобылей-хулиганов хаохань, да и бандитов нельзя изгнать без жестокого чиновника. Так и от зимней хвори не избавиться без крепкой водки. На втором месте после Фэньянской водки идет нажористая шаньдунская водка. Если ее хранить лет десять, то она позеленеет и станет сладкой на вкус, прямо как тот самый хаохань, который через много лет теряет свой гневный пыл и с ним можно даже дружить. Я однажды видел, как дома у художника Тун Эршу настаивали десять фунтов крепкой водки. Кидали в нее четыре ляна дерезы, два ляна корневища атрактилоидесового, один лян моринды и завязывали тканью на месяц. Как откроют керамический кувшин, так аромат на всю округу. И если же есть свиную голову, бараний хвост и “шаманское сало” (жаренная жирная свинина), то без крепчайшей водки тут никак не обойтись, она будет только к месту!
Прочитав эту оду водке мы сразу начинаем ценить истинное знание предмета, коим очевидно обладал Юань Мэй. Конечно, не приходится сомневаться в его глубоком знании человеческой натуры и социальных нюансов. Не зря же поэт в своих блестящих, емких метафорах использует столь сочные образы, сравнивая крепость водки с молодыми болбылями-сорвиголовами, храбрецами и удальцами, не связанными никакими узами ни с чем и ни с кем.
Принято было считать, что только они способны запрыгнуть на высокий помост и на потеху толпе убить один другого. Ведь именно так заканчивались многие из кулачных боев лэйтай, столь популярных в Китае вплоть до середины 20 века. И называли в те времена этих сорвиголов-«голых палок» не иначе, как уважительным «хаохань» (好汉 Hǎohàn), что дословно означает «добрый молодец».
Так кто же были эти воины с большой дороги, какое место они занимали в китайском социуме, как были связаны с боевыми искусствами ушу и что же, наконец, представляли собой бои на помосте?
На эти и многие другие вопросы мы попытаемся ответить в данной статье.
Давайте вернемся лет на 150 назад, когда, в конце XIX века, бандитские шайки китайцев, которых называли «краснобородые»-хунхузы (红胡子 Hóng húzi), терроризировали как русское, так и коренное население Дальнего Востока. Много было написано о хунхузах, но наиболее интересными с этнографической точки зрения являются мемуары и статьи русских современников, свидетелей этих событий, проживавших в тех краях.
Осенью 1896 года газета «Владивосток» опубликовала следующее описание причин толкавших китайцев на стезю бандитизма:
Вот он, грязный, оборванный, полуголодный, ежедневно в работе, под дождем, на глинистой липкой земле… Какие у него радости жизни? Какие у него радужные мечты? Куда направлены его ум и сердце? Что он видит в будущем? Неудивительно, если он идет в хунхузы, на жизнь, полную приключений. Тут хотя бы есть борьба, своего рода геройство, иногда разгул. Неудивительно, если он ищет случая забыться, обезуметь, покурить опиума… И надо ли нам, европейцам, удивляться, что они с таким равнодушием подставляют свою голову под секиру палача? О, если бы они имели какой-нибудь «смысл жизни», они не были бы хунхузами!
Жители Сибири и Дальнего востока того времени презирали мирных китайцев, которых называли «ходя», и панически боялись бандитов хунхузов. Хунхузам нечего было терять, но им также нечего было и приобретать, все награбленное делилось между бандитами и сразу же тратилось на оружие, еду, водку и наркотики. Бандит хунхуз прожигал жизнь, постоянно находясь в текущем моменте. Прошлое для них не содержало ничего памятного или хорошего, а будущее сулило скорую смерть от пули русского казака или от сабли маньчжурского солдата. Он был психологически неуязвим, он ничего не боялся, а главное он отрицал смерть.
Превыше всего было соблюдение законов шайки, и почитание главаря-атамана. А награбленное покупало хунхузу сиюминутное счастье. Будучи разбойниками, «краснобородые» автоматически включались в категорию бобылей-хулиганов, которых в старые времена называли либо «гладкими палками» (光棍 Guānggùn), либо «псами одиночками» (单身狗Dānshēn gǒu).
Как писал в своем социологическом исследовании 1899 года Артур Смит, проживавший в провинции Шаньдун:
У китайцев есть много слов для обозначения человека, которого бы мы назвали просто хулиганом. Одним из наиболее распространенных терминов является «гладкая палка», который намекает на тот факт, что хулиганами были, как правило, те, у кого не было семьи и собственности, и им нечего было терять.
Это была особая категория маргинализированного населения, которая регулярно пополняла полукриминальный и криминальный круг бродяг, разбойников с большой дороги, гадателей и кулачных бойцов, романтически называемый «Мир рек и озер» - Цзянху (江湖 Jiānghú), то есть – запредельнaя реальность, мир, на который не распространяются государственные законы.
«Гладкие палки» и «псы одиночки» следовали определенным правилам поведения и идеалам «хаоханя», «доброго молодца» (好汉 Hǎohàn), которые зародились ещё при династии Хань (206 до н.э. — 220 гг. н.э.) и окончательно сформировались в XIII-XIV веках на основе фольклорных рассказов и театральных постановок. В одном из четырех шедевров китайской литературы минской династии, знаменитом романе «Цветы сливы в золотой вазе» («Цзинпинмэй», 金瓶梅 Jīnpíngméi, 1617 г.) есть следующая запись:
В те самые времена Сунской династии они назывались «грабители» (捣子 даоцзы), а теперь их обычно называют «голыми палками».
Семантическая дихотомия и романтизация образа хулигана-одиночки, возведение его в ранг героя и «доброго молодца» может быть проиллюстрирована многими эпитетами популярными во времена правления династии Мин (1368–1644 гг.).
В те времена «гладкие палки» и «псы одиночки» также назывались «шпана» (无赖 у-лай), «хулиганье» (流氓 люман), «смертники» (亡命 ванмин), «убийцы» (凶手 цюншоу). Позже их стали называть «пацаны» (家伙 цзяхо), «мелкая шантрапа» (小子 сяоцзы), «местная шпана» (地痞 дипи) и наконец «местные палки» (地棍 дигунь или 土棍 тугунь). Все эти криминальные элементы автоматически приравнивались к категории «грабителей» (盗匪 даофэй), «бандитов» (盗贼 даоцзэй) и «разбойников» (土匪 туфэй).
Однако с учетом концепции «добрых молодцев»-хаохань, все они так же носили и более привлекательные названия, такие как «герои» (豪杰 хаоцзя), «защитники слабых» (任侠 жэнься), «странствующие молодцы-бойцы» (游侠 юся, 武侠 уся, 侠 сякэ).
Более того, в 1729 году цинский император Юнчжэн (1723-1735 гг.) в попытке легитимизировать маньчжурскую династию Цин и доказать, что маньчжуры, если и были раньше варварами, то теперь являются с китайцами одной культурной общностью, издал специальную книгу «Беседа о великой праведности, разрешающая путаницу» (大义觉迷录 Dàyì jué mí lù), где впервые зафиксировал термин «бобыль-хулиган» («гладкая палка»), как социальное явление.
В 4-ой главе второго тома «Если императорами становятся лишь согласно принципам конфуцианского учения Кунцзы и Мэнцзы, то тогда основатели династий Хань, Тан, Сун и Юань все являются «гладкими палками» император писал:
Императором должен быть тот, кто сам изучил конфуцианское учение, а не тот, кто является храбрецом с большой дороги. Со времен смуты конца династии Чжоу (1122-247 гг. до н.э.) сплошь и рядом императорами становились не те, кто знали конфуцианское учение, а наоборот храбрецы с большой дороги и, более того, даже пройдохи и мошенники, которых и называют «бобылями-хулиганами» или «гладкими палками».
В старом Китае существовали четыре стандартные модели мужского поведения и образа жизни.
К первой относились «гении и таланты» (才子 цайцзы), например, Сыма Цянь, Ли Бо и Су Ши, ко второй – бессмертные и святые мудрецы (神仙 шэньсянь, 圣 шэн): Лао-цзы, Чжуан-цзы, Конфуций и Мэн-цзы, к третьей – «военные герои» (英雄 инсюн), такие, как знаменитые генералы Лю Бан и Юэ Фэй.
Ну а в четвертую категорию записывали лихой люд – «добрых молодцев» (好汉 хаохань), Лу Чжишэня и Ли Куя и других.
В отличие от всех остальных моделей мужского поведения, вполне укладывавшихся в существовавшие социальные нормы, «добрые молодцы» стояли несколько особняком.
Старое китайское общество создавало весьма благоприятные условия для успешного пополнения рядов «хаоханей». Происходило это обычно так. Как правило, смена династий сопровождалась кровопролитными войнами, экстремальными по уровню насилия и жестокости, в результате общая численность населения Поднебесной резко сокращалась. После установления новой династии следовали не менее жестокие периоды правления первых императоров. Далее наступал период мира, когда китайское общество бурно и всесторонне развивалось. Экономическая и социальная стабильность приводили в итоге к всплеску рождаемости. Подобные волны скоростного увеличения населения вместе с разнообразными отрицательными внешними факторами, такими как природные катаклизмы и ростом коррумпированности государственного аппарата неизбежно нарушали экономический и социальный баланс, приводя в итоге к массовому обнищанию большей части населения.
Согласно традиционно-патриархальным устоям, китайские семьи с фанатичным упорством всегда отдавали предпочтение рождению детей мужского пола, что приводило к массовым убийствам новорождённых девочек, и как результат, росту процентного соотношения молодых мужчин с девушками брачного возраста в обществе.
Этот дисбаланс, в сочетании с экономическим кризисом, в итоге приводил к всплеску люмпенизации и маргинализации среди молодых мужчин. Разрушение строгих, регламентированных конфуцианством рамок социального поведения и невозможность создания традиционной семьи обеспечивали все необходимые условия для наступления морального-психологического кризиса среди молодых людей.
Одинокие и нищие бобыли-хулиганы, забытые семьей и государством, оказывались брошены на произвол судьбы. Многим из них оставалось только встать на путь насилия, ведь такая модель поведения складывалась веками и была овеяна легендами. Доведенные до отчаяния «гладкие палки» сначала пополняли ряды бандитских шаек, а потом уже и повстанческие отряды, руководимые самыми отважными лидерами, зачастую выходцами из их же среды.
Народные восстания свергали старую власть, и новыми императорами становились все те же бобыли-хулиганы. Конечно же не каждый доведенный до отчаяния молодой китаец становился на криминальную стезю, для этого ему было необходимо иметь определенный набор качеств и умений, как врожденных, так и приобретенных. Так, например, для многих храбрость и отвага были качествами врожденными, а физическая сила и мастерство владения боевыми искусствами – приобретались по ходу жизни.
Потенциально любой китаец, принадлежащий к любой социальной группе, мог стать «хаоханем», но только при определенном стечении обстоятельств, зачастую от него не сильно зависящих.
При этом все необходимые морально-этические качества для вступления на путь «доброго молодца» как-бы лежали, затаившись на уровне китайского подсознания, и для того, чтобы их активизировать, необходимо было мощное моральное-нравственное, физическое или социально-экономическое потрясение.
Идеалы «хаоханя» – это набор специфических моральных и этических ценностей, определявший и цементировавший мужскую дружбу, которая ценилась ими превыше всего.
Их поступки и решения определяла постоянная готовность сделать большой и безрассудный шаг без учета каких-либо последствий. Например, отдать жизнь за честь друга в любой ситуации, но при этом поведение самого «хаоханя» было всегда связано с чрезмерными проявлениями насилия и жестокости. Убийство абсолютно неизвестного «хаоханю» человека по просьбе не только друга, но и даже незнакомца, которое в итоге приводило к казни «доброго молодца», как раз и является классическим примером поведения «хаоханя». Совершивший преступление «добрый молодец» не получал от этого никаких благ, а совершал преступление только лишь во имя собственной чести и в рамках стереотипов поведения «хаоханя».
Классический роман XIV века «Речные заводи» (水浒传 «Шуйхучжуань») является главнейшим и пожалуй наиболее ранним произведением определяющим основные моральные концепции «добрых молодцев». Частично основанный на реальных событиях, «Речные заводи» повествует о подвигах и приключениях 108 «благородных разбойников» под руководством Сун Цзяна.
Согласно этому эпическому произведению «добрые молодцы» обладают двумя основными и незыблемыми качествами «преданности и долга» (忠 чжун), а также «справедливости и порядочности» (义 и). Они демонстрируют свою преданность в служении государству и свою праведность в личных отношениях между людьми.
Если преданность является общеконфуцианской концепцией наличия повышенного чувства долга как по отношению к своей стране, так и императору, то справедливость является, в значительной степени, популярной идеей личной чести и бескорыстной дружбы уже частного характера. Этот вид дружбы можно назвать «диким рыцарством в отношениях с друзьями».
Ближе к концу романа между Сун Цзяном и его братьями-разбойниками возникает ссора на почве конфликта, как раз между «преданностью и долгом» (忠) и «справедливостью и порядочностью» (义). Последствия этого драматизируются в «Речных заводях».
Желание Сун Цзяна получить амнистию от императора Хуэй Цзуна (1082-1135 гг.) противоречит воле его братьев, а именно Ли Куя, Лу Чжишеня и У Суна, которые не доверяют коррумпированным чиновникам императорского двора. Согласно версии, включающей 120 глав, в конце романа, все братья получают амнистию и по желанию Сун Цзяна присоединяются к имперской армии Сун. Там они выполняют свои обязанности и служат стране, участвуя в серии военных кампаний против вторжения врагов и против повстанческой армии мятежника Фан Ла (?-1121 гг.).
Обе кампании успешны, хотя последняя из них и оказывается дорогостоящей – более половины «добрых молодцев» погибает. Те, кто выживают, в итоге расходятся в разные стороны, а роман трагически завершается смертью двух лидеров Сун Цзяна и Лу Цзюньи, спровоцированной в свою очередь смертью Ли Куя, которому Сун Цзян подает отравленное вино из страха, что Ли сделает безрассудный шаг и подорвет репутацию братства «мира рек и озер».
Еще два разбойника У Юн и Хуа Жун совершают самоубийство во имя настоящей дружбы. Оба повесятся на деревьях перед могилами Сун Цзяна и Ли Куя. Именно таким образом добрые молодцы доказывают миру, что они не только люди «преданности и долга» (忠义 Zhōngyì), но и «справедливости и порядочности» (义yì), и что они, следуя свои обетам и принципам, служили стране и умерли за свои идеалы.
«Хаохань», как социальное явление – это, в первую очередь, борец за справедливость во имя истинной дружбы. В своей самоотверженной борьбе с супостатом он может в бешенном приступе бесконтрольной ярости невзначай зарубить дюжину или две невинных зевак и это считается нормальным, поскольку, повторимся, насилие – это путь «хаоханя».
Например, поведение «доброго-молодца» Чжун Куя после успешного боя на помосте его собрата У Суна – прекрасный тому пример. Чжун Куй впав в экстаз от невиданных успехов товарища, дает волю своей жестокости, выхватывает два топора и рубит на куски несколько десятков прохожих и зрителей.
«Хаохань» должен был уметь драться и не просто драться, а мастерски владеть боевыми искусствами. К сожалению, в современной китаистике роль, которую играли боевые искусства, боевой дух и военные организации в формировании структуры насилия и жестокости в социальной страте «хаоханей» китайского общества династий Мин и Цин изучена крайне незначительно.
Боевые искусства оказывали огромное влияние на создание популярных концепций чести, справедливости и мести. Как правило моделирование классического поведения «хаоханя», приобретение правильных навыков и культивирование особого психофизического состояния необходимого для функционирования в рамках поведенческих особенностей «добрых молодцев» было практически невозможно без высокого или хотя бы среднего уровня владения боевыми искусствами.
А ушу нужно было долго и упорно учиться. Ведь уже будучи членом бандитской шайки, у «добрых молодцев» не было времени для овладения базовыми навыками боевых искусств.
Так где, когда и как «добрые молодцы» изучали ушу?
Ответ на этот вопрос довольно прост.
Как уже говорилось выше, «хаохани» приходили в бандитские и разбойничьи шайки из различных социальных слоев, но доминирующей здесь была, конечно же, наиболее многочисленная прослойка китайского общества – крестьянство.
Они имели более чем достаточно поводов для того, чтобы заниматься боевыми искусствами. В первую очередь, крестьяне должны были защитить себя от внешнего врага, а именно – тех же самых бандитов, ряды которых они, чаще всего, и пополняли. И для этого существовала особая система сельской самообороны или милиции.
Усадьбы земледельцев, составляющие одно селение, обносятся одной общей земляной стеной, причем уездные власти часто разрешают отдаленным селениям образовать отряды добровольной деревенской милиции, вооруженной средствами селения и носящей название туань-лянь-ху (团练户 Tuánliàn hù - обучение военным приемам), для защиты селений от хунхузов
писал Полевой Е. в книге «По ту сторону китайской границы. Белый Харбин».
Система государственного народного ополчения была известна в Китае испокон веков, но механизмы ее создания, цели и задачи отличались от механизмов, целей и задач деревенской милиции.
Прототипы системы отрядов ополчения и деревенской самообороны (团练 туаньлянь) функционировавшей в Китае с переменным успехом с XVII по XX век, сложились еще в конце династии Мин и достигли своего расцвета в 1850-е годы, уже при Цинской династии.
В то время солдаты, служившие в войсках, делились на две основные категории и обязаны были носить на груди нашивку с иероглифом, обозначавшим их принадлежность. Первая категория носила иероглиф «солдат» (兵 бин).
Это были рядовые регулярной правительственной, т.н. «восьмизнаменной» армии. В свою очередь они уже делились на элитные маньчжурские знаменные войска, основные монгольские знаменные войска и вспомогательные китайские войска, так называемые войска «зеленого знамени».
Вторая категория солдат носила иероглиф «храбрецы» (勇 юн) или «волостные храбрецы» (乡勇 сянюн).
Сюда относились участники временного деревенского ополчения, организованные без прямого участия государства и за свой счет.
Одним из ярких примеров «волостных храбрецов» было войско хунаньских ополченцев (湘军 сянцзюнь) генерала Цзэн Гофаня (1811−1872 гг.), успешно подавившего восстание Тайпинов (太平天国起义 Tàipíngtiānguó qǐyì, 1850-1864 гг.).
Как правило, отряды «храбрецов»-ополченцев формировались на скорую руку, в случае нехватки основных правительственных войск.
Во времена династии Цин ополчение волостных храбрецов (乡勇 сянюн) делилось на три вида:
1. Обще деревенская милиция или «тренированные отряды» (团练 туаньлянь).
2. Дружины по охране полей и угодий, «общества молодых побегов» (青苗会 цинмаохуэй).
3. Помещичьи охранные «народные отряды» (民团 миньтуань).
Все три типа организации обычно могли объединяться перед лицом общего врага, но если первые две организации обычно формировались из жителей деревни, то в миньтуань вербовали головорезов-хаоханей, которые брали на себя в основном охранные и полицейские функции в фортифицированных усадьбах деревенских богачей.
Набор рекрутов в основном происходил по системе круговой поруки (保甲 баоцзя), существовавшей еще с сунской династии. Один двор (户 ху) выставлял одного рекрута (壮丁чжуандин), десять рекрутов объединялись в один взвод (牌 пай), из десяти взводов составляли боевой отряд (团 туань). Эти боевые отряды проходили обязательную боевую тренировку (练 лянь).
Командира отряда выбирали из числа самых уважаемых людей деревни, а инструкторами по боевой подготовке назначались известные мастера ушу, отставные военные и выпускники военных академий.
Основная задача деревенской милиции заключалась в поддержании общего порядка и противостоянии местным бобылям-хулиганам. В силу крайней экономической отсталости и бедности эти отряды редко могли позволить себе огнестрельное оружие. Ружья были ненадежными, устаревших образцов, часто XVIII века, и их было очень мало. Поэтому упор делали на холодное оружие и занятия ушу.
Из оружия крестьяне, как правило, использовали шесты, сабли, копья, алебарды, реже – трезубцы. Различные стили боя, как рукопашного, так и с холодным оружием, изучали у специально приглашенных бродячих мастеров боевых искусств, являвшихся маргинальными элементами и представителями полукриминального «мира рек и озер».
В эту многочисленную группу входили странствующие мастера, наставники боевых искусств, охранники и телохранители в охранных бюро и те, кто обычно зарабатывали на жизнь публичными представлениями на рынках и базарных площадях.
Служба в рядах армии была, пожалуй, наилучшей профессией для подготовленного мастера боевых искусств и «хаоханя».
При условии успешной сдачи государственных экзаменов на военную степень карьера кандидата была чётко определена и прогнозируема. Сдача экзаменов требовала такого уровня грамотности, которого просто не было у многих мастеров боевых искусств. А без офицерского звания в армии им было нечего делать.
Офицеры очень жестоко обращались с рядовым составом, а будущее простого солдата было очень туманным. В результате провалившие госэкзамены мастера боевых искусств представляли собой весьма недовольную, голодную и чрезвычайно опасную социальную прослойку, регулярно пополнявшую «Мир рек и озер» (Цзянху). Они становились частью теневого общества Поднебесной и были вынуждены заниматься полузаконной или незаконной деятельностью. Вне зависимости от выбранной ими профессии уже в «Мире Цзянху» у этих людей, теперь уже «хаоханей», полностью отсутствовала преданность обществу и государству. Они жили по своим правилам и уважали только своих братьев по ремеслу.
Здесь следует заметить, что многие «хаохани»-мастера ушу не были удовлетворены своим низким социальным статусом, что заставляло их «по совместительству» осваивать более «привилегированные» и уважаемые в конфуцианском обществе профессии врача, геоманта-гадателя, повара и торговца.
Еще более высоко ценилась профессия инструктора боевых искусств при императорском дворе и в военных частях, однако таких мастеров было мало.
Особняком держались любители ушу из среды интеллигенции-шэньши (绅士 Shēnshì) и профессиональные военные, которые сами часто изучали боевые искусства у деревенских мастеров.
Известно, что минский генерал Юй Да-ю (俞大猷 Yú Dàyóu, 1503—1579 гг.) изучал искусство фехтования шестом у народных мастеров Ли Лянцина (李良欽 Lǐ Liángqīn) и Чжао Бэнсюе (趙本學 Zhào Běnxué).
Автор многих трактатов по ушу мастер Чэнь Чундоу (程冲斗 Chéng Chōngdǒu, 1561-? гг.) был типичным представителем зажиточного сословия шэньши. Он перенимал знания не только у многих деревенских мастеров, но и у монаха Шаолиньского монастыря по имени Хун Чжуань (洪转 Hóng zhuǎn).
Буддийские монахи различных монастырей, монахи-расстриги, а также даосы, составляли еще одну категорию учителей боевых искусств.
Итак, первые три группы были наиболее распространенными, и многие известные мастера ушу относились именно к ним.
Так, например, мой третий учитель стиля боя богомола Линь Танфан (林棠芳 Lín Тángfāng, 1920-2009 гг.) был одновременно специалистом по геомантии (风水 фэншуй) и предсказателем судьбы (算命 суаньмин). Его учитель Сю Куньшань (修坤善 Xiū Кūnshàn, 1864-1947 гг.) всю свою жизнь был странствующим учителем боевых искусств. Он изучал ушу у одного из наиболее известных мастеров стиля боя богомола Шаньдунского полуострова, мастера Лян Сюесяна (梁学香 Liáng Хuéxiāng, 1810-1903 гг.), который в юности был телохранителем, потом торговал шелком в Пекине, а ближе к концу жизни подвизался наставником милиции «туаньлянь» в родной деревне.
Его учитель Ли Эргоу (李二狗 Lǐ èrgǒu) был типичным «гуаньгунем», бобылем-хулиганом, который скитался по всему Китаю, но умер в своей клановой деревне и был похоронен на специальном кладбище для бобылей. Ли учился боевым искусствам у Ван Лана (王螂 Wáng láng) – основателя стиля боя богомола. Сам Ван начал свой путь как боец на помосте, «добрый молодец»-сорвиголова, а позже, уже остепенившись, вышел на покой и стал владельцем придорожной харчевни. Ван Лан в свою очередь учился у Сю Цинюня (许青云 Xǔ Qīngyún), шаолиньского монаха-расстриги и странствующего учителя ушу, позже ушедшего в даосы, и взявшего прозвище Шэньсяо Даожэнь (升霄道人 Shēng xiāo dàoren) с гор Лаошань.
Интересно отметить, что мастера боевых искусств были довольно свободной категорией населения, они легко меняли профессии, но суть и цель их жизни оставалась неизменной. Их страстью всегда было ушу, они жили для ушу и с неутомимой энергией передавали свои знания следующим поколениям, обеспечивая сохранность стиля.
Однако в первой половине Цинской династии (XVIII в.) деревенская милиция, а равно и занятия ушу оказались под официальным запретом.
В начале XVIII века бурное развитие боевых искусств и напрямую связанных с ними милитаризированных религиозно-сектантских движений "Белого лотоса" и других тайных обществ, привлекло внимание Цинского двора.
Возникли вполне оправданные опасения, что увеличение числа людей, практикующих ушу, приведет к активизации бандитских формирований и росту организованной преступности. В итоге в 1728 году Юнчжэн, император маньчжурской династии Цин, сам, как это не странно, слывший поклонником боевых искусств, издал «Высочайший эдикт запрещающий обучение кулачному бою и фехтованию на шестах», распространявшийся на все занятия боевыми искусствами в народе.
В исторических архивах самого Юнчжэна интересна следующая запись, хорошо иллюстрирующая весьма суровое мнение императора о мастерах ушу:
Все учителя боевых искусств являются лодырями, слоняющимися без дела бездельниками и ими подобными.
Имперский Китай управлялся традиционной конфуцианской идеологией, которая презирала как не интеллектуальную деятельность, так и всех людей, которые использовали грубую силу и насилие для урегулирования каких-либо вопросов. К военным относились с подозрением, о чем свидетельствует поговорка «Нельзя сделать из честной девушки проститутку, гвоздя из хорошего железа и солдата из порядочного человека». Такой же точки зрения придерживались и европейские исследователи вопроса.
Например, Д. Эшрик в своем труде «Корни боксерского восстания» писал:
Эти мастера боевых искусств были рыночной шпаной, занятыми азартными играми и выпивкой, которые целый день проводили вместе со своими учениками, что в результате приводило к азартным играм, пьянству и дракам.
В архиве династии Цин «Исторические хроники великой династии Цин» (清实录 Qīng shílù), состоящем из 4484 свитков, сохранились «Императорские хроники времен правления императора Цяньлуна» (隆朝实录 Lóng cháo shílù). Свиток 107 содержит следующую запись:
В 1739 году на совещании министерства церемоний генерал-губернатор провинции Хэнань и помощник министра военного ведомства Яэрту из личной охраны императора Цяньлуна в докладной записке трону предупреждал:
«В провинциях Хубэй, Хунань, Шаньдун, Хэнань и других весьма очевидны проблемы, возникающие в связи с существованием еретических религиозных сект. Глупый народ провинции Хэнань особенно легко совращается с пути истинного. Повсюду имеются бродячие буддистские и даосские монахи, которые обретают известность своей псевдомедицинской деятельностью, путем продажи талисманов, заклинаний и всякой другой черной магии. Либо же они возжигают благовония поклоняясь созвездию Большой медведицы, либо совершают покаянные моления и читают сутры под предлогом избавления от невзгод и обретения счастья. Они обманывают крестьянское население и завлекают их в свои секты. Окольными путями сколачивают банды совершая массовые грабежи и налеты. В глубоких горных ущельях к югу от реки Хуанхэ скрываются эти негодяи. Простолюдины, живущие в горах, изначально имеют привычку ношения сабель и различного холодного оружия. А молодежь также учится этим злобным нравам. Так, например, монахи Шаолиньского монастыря давно еще прослыли мастерами как кулачного боя, так и фехтования на шестах. Они-то и собирают вместе шпану, еретиков и сектантов. Еретики преднамеренно подстрекают этот сброд вступать в их банды. А после того, как эти шайки бывают раскрыты, они разбегаются на все четыре стороны и их приходится отлавливать. В конце концов должно установить все законы противостоящие этому. Как заблаговременно противодействовать, предупредить и незаметно ликвидировать их деятельность? В законе есть четкая статья о запрете применения колдовства и черной магии. Еще в ноябре 1728 года во времена правления императора Юнчжэна, почтенный император сам, черезвычайным эдиктом, запретил изучение кулачного боя и фехтования на шестах».
Соответственно этой докладной записке и распоряжению генерал-губернатора провинции Хэнань довести до сведения всех чиновников на местах тайно исследовать все случаи черной магии и бандитизма согласно вышеописанному. Заманивающих шпану в шайки и банды подвергнуть расследованию и привлечь к ответственности. Подстрекателей наказывать согласно прецедентам.
Данная политика привела к долгожданным результатам. Начальник ямыня уезда Дэнфэн, того самого, где располагался Шаолиньский монастырь, Ши И-цзань описал в своем стихотворении «Путешествуя вместе с другом в Шаолиньсы» довольно унылую обстановку, которую он наблюдал в 1740-х годах:
Одержимость боевыми искусствами постепенно канула в лету, Монахи вопрошают: где ж это доселе видано?
Буддийские фрески заросли диким бурьяном,
Танские надписи камнями завалены там,
Великолепные чертоги населяют мыши и птицы.
В роскошных покоях мухи одни,
Древа ушедших династий увы не вернуть,
Пустота внемлет старинным ручьям, да лозам.
По всей вероятности запрету 1728 года следовали не слишком строго, но, тем не менее, любая открытая деятельность, связанная с обучением боевым искусствам, не поощрялась властями, что не смогло не повлиять на снижение массовости занятий ушу.
В качестве подтверждения этому в 1830 году «Азиатский журнал и ежемесячный реестр британской и зарубежной Индии, Китая и Австралии» писал:
О боксе в Китае.
Искусство самообороны регулярно преподается в Китае. Оно широко практикуется, хотя и не поддерживается местными органами власти. В уголовном кодексе ничего не говорится об этом. Печатные издания, иллюстрированы гравюрами, которые будоражат воображение англичан. У китайцев нет запланированных битв, о которых мы когда-либо слышали; но мы видели трактат на тему бокса, фехтования шестом и саблей, в котором было много причудливых терминов. Первый урок китайского боксера начинается с того, что он обматывает свою длинную косу вокруг головы и раздевается до пояса. Затем он ставит правую ногу вперед, и изо всех сил делает мощный удар правым кулаком по подвешенному мешку. Он бьёт со со сменой рук и ног попеременно, контролируя дыхание, и нанося удары по мешку с песком справа и слева, по нескольку часов.
Однако уже через сто лет после официального запрета императора Юнчжэна, в 1853 году, цинское правительство, пытаясь подавить сотрясавшие империю мощные крестьянские восстания Тайпинов (1850-1864 гг.) в южных и центральных областях страны, а также Нянфэев (1865-1868 гг.) на севере, и, в целях защиты собственной власти и мирного населения, приказало создать народное ополчение в каждом уезде без каких-либо исключений.
Этот декрет стал поводом к очередному всплеску заинтересованности в изучении боевых искусств и косвенно повлиял на формирование многих новых стилей в середине XIX века.
Так, например, согласно «Историческим запискам уезда Хайян» (海阳县志 Hǎi yáng xiànzhì) известно, что следуя этому декрету:
бывший внештатный чиновник министерства личного состава и аттестаций Чэ Баонань из села Синцунь уезда Хайян, провинции Шаньдун сообщил всем местным помещикам и интеллигенции шэньши о создании ополчения с целью изучения боевых искусств и подготовки к войне.
Ополчение должно было создаваться согласно административному делению: уездное бюро отрядов ополчения (团练局 туанляньцзю), волостные отряды (乡团 сянтуань) и деревенские отряды (村团 цуньтуань).
Все рекруты должны были в срочном порядке пройти обучение боевым искусствам, а после вернуться к своим прямым обязанностям. Кроме того, в уезде набрали рекрутов в постоянное ополчение сроком службы до конца года.
Индивидуальное боевое мастерство «хаоханей» играло очень важную роль, однако более сложной и ответственной задачей являлась организация массовой обороны, мобилизация боеспособного мужского населения и военные экспедиции против бандитских шаек, а при необходимости – борьба с повстанцами и мятежниками.
Согласно «Дополненным уездным отчетам об истории семьи Лян», написанным в 1870 году мастером системы боя богомола (梅花螳螂门 мэйхуатанланмэнь):
Лян Сюэсян был знаменит заслугами как на военном, так и гражданском поприще. В возрасте за 60 лет он был приглашен на официальный уездный торжественный банкет,
устроенный по случаю победы над повстанцами няньфэями. Лян Сюэсян был одним из немногих глубоко уважаемых мастеров боевых искусств уезда Хайян и одним из организаторов уездной обороны.
Няньфэйские войска нападали на шаньдунский полуостров дважды в 1861 и 1867 годах. 12 августа 1861 года Чжан Минсин (брат Чжана Лэсина, лидера няньфэйских войск) вторгся в пределы западной границы уезда Лайян со стороны Цзимо. Согласно уездным хроникам один из мастеров богомола жесткой набивки (螳螂硬扣拳 танлан инкоу цюань) Сунь Фэнхао
был схвачен, повстанцы повели его на казнь, Суню удалось разорвать связывавшие его веревки, завалить конвоиров и бежать. Его так и не смогли поймать.
Деревенские боевые отряды соседней деревни Шуйкоу, в которой большинство жителей занимались боевыми искусствами боя на земле (地功拳 дигунцюань) или системой боя императора Тайцзу (太祖长拳 тайцзу чанцюань) весьма успешно сражались с вооруженными огнестрельным оружием наянфэями и даже выбили их из родной деревни. В других местах деревенские бойцы были не столь успешны. Многие мастера, руководившие защитой деревень, были убиты, а их отряды наголову разгромлены.
Эти примеры позволяют нам понять всю важность и необходимость изучения боевых искусств в сельской местности, где люди находились под постоянной угрозой внешних врагов, будь то повстанцы, шайки бандитов или даже императорские солдаты.
Следует заметить, что случаи грабежей и мародерства, учиненные солдатами регулярной армии, были делом весьма нередким. Коррумпированные чиновники повсеместно присваивали выделенное государством мизерное жалование солдат, а тем, чтобы хоть как-то прокормиться, приходилось грабить сельское население.
И даже если бандиты и солдаты нападали сравнительно редко, а мятежники и повстанцы появлялись на горизонте еще реже, то своих внутриобщинных причин для использования обретенного боевого мастерства было более, чем достаточно.
Ниже мы приведем несколько примеров подобных конфликтных ситуаций, возникавших время от времени в деревнях провинции Шаньдун, свидетелем которых стал миссионер Артур Смит еще в конце XIX века:
В назначенный день охоты на зайцев, крестьяне выстраиваются в линию, как солдаты в строю. Участвует почти все население района. Испуганные зайцы бегут от одной стороны к другой постепенно смыкающегося кольца, но, поскольку у каждого из деревенских имеется палка, а у многих и две, шансы зайца на спасение равны нулю. По правилам охоты тот, кто зашиб зайца должен его высоко поднять и громко кричать: «Поднял», после чего зайца никто не может отнять у этого крестьянина. Тем не менее, человеческая природа китайца очень похожа на человеческую природу в других частях света, и результатом разногласий возникших при убиении зайцев могут стать серьезные ссоры, драки, проломленные головы, ушибленные или сломанные конечности, а, возможно, даже и судебные иски. Однако со всеми присущими ими практическими способностями, которыми отличаются китайские чиновники, местные начальники ямыни напрочь отказываются рассматривать любые дрязги и более серьезные конфликтные дела, возникающие в этих ситуациях, поэтому на сегодняшний день, большинство юридических дел разрешаются вне суда местными «миротворцами». То, как легко возникают ссоры даже среди таких миролюбивых людей как китайцы, во время охоты на зайца или без нее, иллюстрирует следующий инцидент, произошедший несколько лет назад со многими действующими лицами, которые так хорошо известны писателю и сегодня. Однажды лунной ночью небольшая группа сельских жителей возвращалась домой с похорон в другой деревне. Подойдя к своей деревушке, они натолкнулись на двух молодых людей из соседней деревни, которые рубили небольшие финиковые деревья цзаоцзы, из которых собирались после сделать дубины для совместной охоты на зайце,в запланированной на следующий день. Будучи замеченными в проникновении на территорию чужой деревни, они бежали. После безуспешной погони крестьяне вернулись к себе в деревню и злонамеренно распространили слухи, что молодые люди якобы рубили деревья на родовом кладбище. Хотя время было позднее, они на скорую руку сколотили отряд добровольцев и пошли в соседнюю деревню, находившуюся на расстоянии около мили и начали требовать объяснений. Деревня уже спала. Однако пришлые подняли старост, которые в свою очередь начали умолять недовольных отложить дело до следующего дня, когда можно будет найти виновных и наказать их. Эта разумная просьба была встречена грубыми оскорблениями и разъяренный отряд вернулась домой. Там они сразу же начали бить в гонг и подняли на ноги всех мужиков от мала до велика, которые, вооружившись шестами и дубинами, отправились громить соседей. К счастью деревня супостатов была обнесена глиняной стеной, а ворота были предусмотрительно заперты на ночь. Буйная ватага орала и ругалась так, что разбудила всю деревню. Старейшины деревни изо всех сил пытались удержать ворота закрытыми, но вскоре в них вновь забурлила горячая кровь юности и ворота приказали отпереть. Началась жестокая бойня. Женщины залезли на плоские крыши домов и изо всех сил старались разглядеть происходящее, но до них доносились лишь глухие звуки тяжелых ударов. Когда несколько местных упали навзничь, получив тяжелейшие сотрясения мозга, защитники деревни решив, что те убиты, заорали с удвоенной силой и битва продолжилась до тех пор, пока нападавшие не были изгнаны. С каждой стороны насчитали по несколько покалеченных, причем некоторые из них с очень тяжелыми ранениями. Одному старику раскроили череп прямым коромыслом, и его унесли в родную деревню, где он провел в коме неделю или две.
На следующее утро нападавшая деревня в качестве «доказательства» срубила три маленьких сосны, растущих на их кладбище, и направилась в волостной ямынь, чтобы подать жалобу. Другая деревня, конечно, точно так же пошла к судебному чиновнику. Первая деревня взяла с собой старика в коме, по-видимому, уже умирающего. Каждая сторона должна была покрыть свои расходы до того, как будет предпринят какой-либо шаг в расследовании этого дела. Начальник ямыня не осмелился решить в пользу той или иной деревни пока не оправятся раненые. Однако, полуразумный мальчик-эпилептик, захваченный одной из сторон был до этого либо избит, либо напуган до полусмерти и признал свою ответственность за создание этой конфликтной ситуации. Расследование тянулось долгое время, и, в конце концов, было принято решение не по закону, и не по справедливости, а так как обычно случалось с большинством исков. Каждая сторона погасила свои долги, и ни одна из сторон не выиграла дело. Атакованная деревня заплатила ямыню 300 связок монет, а атаковавшая 500 связок! Старик вышел из комы и между деревнями воцарился мир.
Что же было причиной этого кровавого конфликта? Была ли старинная вражда между этими деревнями? Отнюдь, между деревнями существовала исключительная дружба, шесть или восемь семей состояли в браках. Была ли это какая-то особая провокация? Ни в коем случае. Отношения между деревнями были мирными, а война и кровопролитие опять привели к миру. Многое можно объяснить китайской горячей кровью и вспыльчивостью, но и горячая кровь не начинает бурлить на пустом месте и без причины. В наше время можно объяснять все явления как небесные, так и земные, с точки зрения терминологии развития и эволюции. Учитывают всё это, влияние наследственности, воспитания и окружающей среды на человека и общество. Но очень сомнительно, является ли данная классификация настолько исчерпывающей, насколько она кажется. Иногда, похоже, требуется наличие иного фактора. Именно его Эдгар По и назвал «бес противоречия».
То, что А. Смит приравнивает к фактору «беса противоречия», вполне логично объясняется с точки зрения стереотипов и стандартов поведения «добрых молодцев». В одночасье обе деревни как бы обезумели, и, забыв обо всем, пытались стереть друг друга в порошок. Всех мужчин охватил дух насилия, жажда крови и мести. Коллективное безумие нашло выход в индивидуальном проявлении насилия, напрочь уничтожившем привычные поведенческие рамки.
Это и есть то самое культурно-запрограммированное в социальную парадигму насилие, выходящее за границы дозволенного, но при этом вполне логично укладывающееся в поведение категории «хаоханя». Таким образом все жители обеих деревень побыв в одночасье «добрыми молодцами», вернулись обратно к мирному сосуществованию и взаимопониманию, как ни в чем не бывало.
Вопросы кровной мести их ничуть не заботили.
А как только был найден ни в чем не виновный «крайний» эпилептик, легко принесенный в жертву обеими сторонами с целью разрешения вопроса потери лица, то «справедливость» была сразу же восстановлена.
В своем социологическом исследовании «Жизнь в китайской деревне» А. Смит, похоже впервые в истории, дает развернутое описание разновидностей бобылей-хулиганов, их роль и функции в деревенской общине. Смит пишет:
У китайцев есть много терминов для обозначения человека, которого бы мы назвали хулиганом. Среди них одним из наиболее распространенных является «голая палка» (гуангунь), в связи с тем, что хулиганы это как правило те, кому нечего терять. Тем не менее этот термин может быть применим к любому китайцу, вставшему на такой путь и вне зависимости от его социального положения.
Если рассматривать социальные функции бобылей-хулиганов, то необходимо определить его принадлежность к четырем социальным категориям:
1) деревенские старосты,
2) посредники, то есть те, кто выступает в качестве миротворцев, вмешиваясь в чужие дела,
3) нищие и бродяги,
4) воры и бандиты.
Бобыли-хулиганы могли быть членами этих социальных групп, но при этом выделятся из них своим особым статусом, определяемым насилием, жестокостью и изощренными методами манипуляции своими жертвами.
В Китае абсолютно все члены общества оцениваются в соответствии с их вероятной реакцией и возможным поведением при плохом с ними обращении. Таким образом подобное качество характера каждого жителя китайской деревни определяется словом «честный и надежный» (老实 лаоши) или в определенном смысле, спокойный и сговорчивый, откуда и возникает третье определение этого словосочетания – «глупый и легковерный».
Наивысшая степень этого последнего качества выражена во фразе (死老实 сы лаоши), что буквально обозначает «тот, кто смертельно туп» и значит ему можно навязать что угодно и в любой степени. Такого человека, не имеющего какой-либо силы к самоутверждению, обычно сравнивают со сдавленными пальцами лотосовых ножек старухи, которые давно потеряли способность двигаться или что-либо ощущать.
Именно эти люди и становились жертвами бобылей-хулиганов, которых всегда характеризовали как «ненадежные и нечестные» (不老实 бу лаоши).
В своей простейшей форме китайский хулиган – это человек с более или менее жестоким характером, управляемый сильными страстями, который полон решимости никогда не «хлебать горя» (吃苦 чику), то есть страдать, мучиться и тяжело трудиться. Он в любых обстоятельствах стремится расплачиваться либо злом, либо добром.
К счастью для общества, подавляющее большинство китайцев принадлежат к разновидности «лаоши».
Дабы обеспечить себе репутацию «бу лаоши», хитрый, практичный и жестокий сельский житель иногда использует способ, зачастую неведомый в других странах. Он начинает носить свою повседневную одежду особым расхлябанным образом, разговаривать неистовым, возбужденным тоном и обижаться на малейшее противоречие или любое явное несогласие с его мнением. Его шапка всегда лихо надета набекрень, его куртка вместо того, чтобы быть аккуратно застегнутой, оставлена нарочито распахнутой, его густые волосы заплетены в полураспущенную у основания черепа косу толщиной с руку. Эту косу он обычно наматывает на шею или на голову, что является грубым нарушением китайского этикета и означает, что хулиган не только всегда готов к драке, но и жаждет её. Его штаны подвязаны таким образом, чтобы, выставить на показ дорогую внутреннюю подкладку. Пятки его матерчатых тапок всегда и неизменно стоптаны, демонстрируя шелковые обмотки, блестящую деталь повергающую в трепет «лаоши»-обывателя.
Наиболее опасной разновидностью хулиганов являются те, кто делает очень мало шума, но чьи действия губительны для тех, кого он хочет ранить. Такого человека можно сравнить с собакой, которая кусает, но не скалит зубов.
Тактика, которую применяет такой человек с целью установить свои права на звание «деревенского деспота» (霸王 баван), та же самая, с которой мы слишком хорошо знакомы и в других странах, и которую прогрессирующей цивилизации еще не удалось полностью изжить. Эти люди буквально источают угрозу, они жаждут любой возможности выдвинуть ультиматум, который часто делается в завуалированной форме, но значение которого, однако, прекрасно понимают все окружающие.
Так, например, «если сторона «а» является хулиганом, а «б», как известно, выступает против него, то «а» публично заявляет, что, если «б» сделает то или иное, с чем «а» не согласен, то «а» никак и ни в чем не будет «с ним считаться» (不算他 Bù suàn tā), что фактически является скрытой угрозой и прямым намеком на негативные последствия. Если же «б» поймет это и тихо уйдет восвояси, то наступит мир, а если нет, то война гарантирована».
В своих путешествиях по Китаю и во время трехлетнего проживания в китайской деревне, мне довелось встретится с различными современными версиями «хаоханей», на которых похоже никак не повлияли «ветры перемен» и модернизация китайского общества, и которые продолжали следовать хорошо протоптанной за тысячу лет дорожкой.
Первые два «добрых молодца» являлись, согласно классификации А. Смита, деревенскими старостами и, с поправкой на эпоху, по совместительству еще и председателями деревенского парткома КПК. В отличие от хорошо узнаваемых бобылей-хулиганов и «добрых-молодцев» старого Китая, это были люди, внешне ничем не отличавшиеся от обыкновенных крестьян, с той лишь разницей, что ездили они на самых дорогих иномарках, дети их учились в самых престижных вузах, а сами они владели несколькими городскими квартирами, развлекались с содержанками, а на их банковских счетах лежало по нескольку миллионов долларов. На правах потомственных старост и партийных деятелей, они «по старинке» занимались выжиманием денег из крестьян и продажей их земель как правительственным структурам, так и частному бизнесу. А один из них, староста Юй, был еще и фанатом боевых искусств.
Мне также посчастливилось водить «дружбу» и с тремя «добрыми-молодцами», современными эквивалентами старых социальных групп «посредников» и бандитов. Один из «посредников» по имени Лао Дэн, был сыном бывшего старосты, «деревенского деспота», наводившего ужас на всех и вся, включая и собственного сына. Приветливый старичок, с которым мне довелось праздновать Китайский Новый год, одним только взглядом мог заставить своего немаленького уже дитятю буквально трястись от страха. Отец Лао Дэна регулярно выбивал деньги, сельхоз- и морепродукты из своих односельчан, а Лао Дэн и его братья выступали в качестве «миротворцев»-посредников. В результате, Лао Дэн «легализовался» открыв свой бизнес по продаже недвижимости. При этом следует заметить, что оба, Лао Дэн и его отец, в молодости занимались ушу и оттачивали мастерство опять же на односельчанах.
Еще одного «хаоханя» я встретил в горной деревне. Лао Ди был средним сыном местного мастера боя богомола, у которого он и изучил в свое время этот стиль. Жилистый, физически очень сильный, он всегда до поздней осени ходил обнаженным по пояс и никогда никого и ничего не боялся. К моменту нашего знакомства он был уже человек глубоко семейный. За это, пожалуй, следует благодарить его отца, который постепенно отвадил сына от азартных игр, выпивки, беготни за юбками и нещадного избиения всех, кто только ни попадался ему под руку в своей и соседних деревнях. Когда Лао Ди окончательно остепенился, то завел семью и покрыл свои руки иероглифами, предостерегающими его от дальнейшего проявления насилия (发脾气Fā píqì). Однако очень часто, в перерывах между тренировками, уписывая одну за другой жареные цикады в доме его отца, я, волей-неволей приходилось, ощущал на себе тяжелый взгляд Лао Ди и внимал его громким и грубым речам, а говорил он в наглой и безапелляционной манере. Это был один из тех немногих людей, который всегда заставлял меня чувствовать себя немного неловко. И подсознательно он постоянно пытался подавить меня, как бы случайно генерируя ситуацию того неразрешимого конфликта, выход из которого мог бы быть найден только через прямое проявление насилия с его стороны. Даже и теперь мне кажется, что только присутствие отца, которого он бесконечно уважал, и останавливало Лао Ди от драки со мной.
И как бы подтверждая мой опыт, более века назад А. Смит писал:
Одним из непременных, хотя и не всегда обязательных качеств, которое очень помогает деревенскому хаоханю, является наличие физической силы. Недаром же их называют «деревенские деспоты». Между теми, чьей сильной стороной является насилие, «деспотом» должен быть человек, который обладает неотъемлемой физической силой, «человек, который может все». Ведь нельзя предугадать тот момент, когда все эти силы понадобятся при физической конфронтации. Именно с учетом этого соображения молодые парни, которые хотят выделиться среди своих товарищей, очень часто проводят время систематически занимаясь боевыми искусствами. Высокие боевые навыки и способность нанести такой удар кулаком, который выбьет кирпич из стены толщиной в фут, во многих случаях являются весьма ценными аргументами.
Далее Смит описывает следующий случай с одним хорошо знакомым ему молодым человеком, который
пользовался репутацией самого сильного человека в своей деревне. Однажды будучи куда-то посланным по делам, он проезжал через небольшой городок, что находился в сорока минутах от его родной деревни, и где его мастерство в боевых искусствах было неизвестно. Здесь несколько хулиганов, которые собрались перед районным ямынем, пораженные его захолустным видом, остановили его и потребовали рассказать кто он такой и куда направляется. Однако его ответы были недостаточно быстрыми, и шпана напала на него одновременно. Здесь его умение драться руками и ногами оказалось очень полезным. Несмотря на то, что двое сидели на нем сверху, он сумел захватить ступню одного из них и выкрутить его лодыжку почти до полного вывиха сустава. Когда воющий от боли противник сдался, то остальные с радостью его отпустили, боясь быть побитыми. Позднее этот вопрос рассмотрело правосудие в ямыне, и нападавшая сторона была вынуждена извиниться, сказав что они по ошибке атаковали не того человека и им пришлось дать в честь молодого человека званный обед!
В многочисленных случаях, когда жертвы уже не могут больше терпеть хулигана, они обращаются в местные или соседние школы боевых искусств, нанимают отряд бойцов и совершают нападение на агрессора. Случаи такого рода происходят постоянно и часто. Они приводят к одному или нескольким убийствам, о которых все знают, и которые иногда подробно описываются в Пекинской газете.
Нередко можно услышать о случаях, когда хулиганы подвергаются нападениям больших групп людей, многие из которых являются его бывшими жертвами. Иногда хулигана похищают, а иногда убивают прямо на месте. Процесс проведения массовых деревенских войн и клановых боев в провинциях Фуцзянь и Гуандун, вероятно, мало отличается от описанного. Уездные начальники ямыней стараются не вмешиваться, чтобы не попасть под горячую руку. Когда бойня заканчивается, откуда не возьмись появляются офицеры, производятся аресты, и государственные органы поддержания порядка восстанавливают свою жизнедеятельность после временного паралича».
Когда же несколько бобылей-хулиганов объединялись в шайки и банды, то их жертвами как правило становились все члены деревенской общины. В брошюре 1899 года начальник ямыня провинции Чжили, Лао Найюань охарактеризовал местные группы изучающих боевые искусства как толпы
бродяг и хулиганов, которые так и норовят вынуть свои сабли и собирают толпы народа.
Затем он заявил, что они
властвуют в деревнях и угнетают добрых людей.
Тем не менее ситуация была далеко не однозначна. Зачастую «добрые молодцы» играли ту самую роль, которая была «заложена» в их ДНК еще в романтические времена "Речных заводей".
Они являлись поборниками справедливости в борьбе с главными угнетателями простого люда – чиновниками. И как раз замечательный образчик подобного поведения, мы находим в описании русских очевидцев, проживавших на Дальнем востоке в начале XX века.
Особую группу в числе хунхузов составляли мстители. Самые разные люди – от крестьянина до купца – становились жертвами произвола китайских чиновников и объединялись ненавистью к властям. Для них хунхузы были тем самым «врагом врага», который, как известно, лучше всякого друга. Преследование со стороны властей также могло быть связано с хунхузами. Жители селений, оказавшихся на пути шайки, поневоле вынужденно предоставляли бандитам пищу, лошадей или временный кров. По сути, любой крестьянин мог быть обвинен в пособничестве хунхузам либо в недоносительстве на них. Как правило, такое обвинение возводилось на самых зажиточных крестьян и имело целью присвоение имущества несчастного «борцами с преступностью.
«Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке»
Как обычно, крестьянин, бедный или зажиточный, в любой конфликтной ситуации всегда становился крайним. Поэтому вопрос защиты самого себя, своей семьи, клана и в конечном счете деревенской общины, лежал на его плечах.
При наличии «благоприятных» условий, школы ушу, называемые цюаньфан (拳坊 Quán fāng) или угуань (武馆 Wǔ guǎn), открывались повсеместно. Иногда в деревне насчитывалось до 5-8 таких школ. Временами соперничая друг с другом, они объединялись перед лицом внешней опасности и составляли основной ударный костяк деревенской милиции туаньлянь (团练 Tuánliàn). Эта принудительная «военная обязанность» являлась дополнительным стимулом распространения и развития деревенских боевых искусств.
Помимо укрепления боевого мастерства крестьян, школы ушу играли мощную социальную роль в плане воспитания молодежи. Если в традиционной конфуцианской семье случаи неповиновения родителям и конфликтных ситуаций по модели отцы-дети были не так уж редки, то школы ушу являлись дополнительной организационной структурой, которая еще больше цементировала жестко регламентированные отношения как между учителем и учениками, так и между самими учениками.
Цюаньфаны были не только центрами изучения единоборств, они также являлись воспитательными фильтрами, заметно улучшавшими деревенскую атмосферу. Все члены школы боевых искусств обязаны были пройти обряд под названием «вхождение во врата» жумэнь (入门 Rùmén) и внутри школы существовали совершенно определенные паттерны поведения.
Это были правила морально-этического кодекса «боевой добродетели» у-дэ (武德 Wǔ dé), которым обязаны были следовать, как рядовые члены школы, так и сами мастера.
Ниже, мы приводим перевод такого кодекса поведения, состоящего из десяти запретов и записанного в трактате «Ближний бой архатов» (罗汉短打 Luóhàn duǎndǎ) мастером боя богомола жесткой набивки Сю Цинюнем в 1733 году:
1. Не должно проявлять излишнюю самонадеянность и чинить произвол и насилие, нарушать этикет и совершать самоуправство, быть непокорным и участвовать в драках, обижать много людей, нарушая законы и навлекая кару небесную.
2. Несправедливо и безрассудно ставить себя выше других. Лишь рассуждая по справедливости следует улаживать конфликты. Не должно опрометчиво пускать руки и ноги в дело. И если даже будучи в безвыходном положении, в драке все равно надо понимать разницу между тяжелыми и легкими ударами, и, согласно знаниям болевых точек, должно избегать нанесения сильных телесных повреждений и калечить людей.
3. При встрече со странствующим мастером все же не вступай с ним в бой, так как если повредишь человека по неосторожности, то он потеряет свою репутацию и доброе имя, и останется без крова. 4. Без причины не бейся, из-за честолюбия и превосходства не сражайся с оружием, немедленно задави и предотврати конфликт, успокойся и будь готов уважать соперника.
5. Не клевещи и не порочь других за их спиной, посредством ясности и открытости показывай свои способности.
6. Должно передавать традицию верным и честным людям благородных стремлений, мирным, скромным и почтительным. Порочным бандитам нельзя передавать!
7. Не передавать традицию безнравственным наглецам. Те, кто наглы, всегда сеют смуту и призывают к бунту. Те, кто безнравственны всегда бывают неблагодарными, история с Пэн Мэном[1] иллюстрирует это.
8. Не передавать тем, кто просит обучить, но при это неискренне. Если сердце не искренно, то и обучаться будут не прилежно. Ведь передавать им бессмысленно, не так ли? Ведь бесплодный труд души и тела это, не так ли?
9. Если не передавать, то и говорить об этом нечего, а если уж передавать, то делать это надо обучая либо много, либо мало, но в любом случае реально применимым техникам и приемам. Не стоит посредством ложных знаний одурачивать людей.
10. При встрече с человеком робким, нерешительным, неимущим человеком, вконец затравленным другими, следует не гневаться на него, а проявить чувство такта и действовать обдуманно и взвешенно».
Если школы боевых искусств являлись маргинальными, но часто необходимыми институтами деревенской самообороны, организации и морально-нравственного воспитания молодежи на благо патриархальных кланов, то полукриминальные и уголовные банды Мира Цзянху, конечно же были одними из главных врагов крестьян.
Как писал Сидихменов В.Я. в своей популярной книге «Китай. Страницы прошлого»:
Добрые дела сына облагораживали отца, весь род и всех предков; и наоборот - преступления потомков оскверняли память о предыдущих поколениях. Эти патриархальные нравы имели в истории китайского народа огромную реальную силу.
Поэтому в соответствии с традиционными обычаями и нормами морали, не имеющие семьи и потомства бобыли-хулиганы были людьми абсолютно ненужными в системе клановой патриархальной общины не только с репродуктивной точки зрения, но и порочащими предков потенциальными преступниками.
Будучи, в большинстве своем, людьми маргинального толка, «хаохани» выработали свою систему ценностей, братских взаимоотношений и правил поведения, зачастую сильно напоминавших правила школ боевых искусств. Тайные общества использовали особый секретный язык.
Вступление в такое известное тайное общество, как, например, Хунмэнь (洪门 Hóng mén), называлось «входом в круг» (入圈 жуцюань), «поклонением» (拜正 байчжэн), «перерождением» (出世 чуши). Все члены братства называли себя не иначе как бобылями-одиночками (光棍 гуангунь).
Интересно также сравнить схожесть иерархической структуры бандитских шаек разбойников хунхузов и школ ушу.
Если у хунхузов атаман назывался либо «батя» (大爷 да-е), либо «пахан» (老大爷 лао дае), старшины отдельных групп носили титул «середнячки» (半单家的 бань даньцзядэ), а рядовые члены звались «братьями» (兄弟 сюнди), то в деревенской школе ушу мастер школы назывался «отец-учитель» (师父 шифу), «учитель» (老师 лаоши), «старший ученик» (大哥 дагэ), а все остальные члены школы «братья» (兄弟 сюнди).
Портрет атамана хунхузов полностью соответствующий стандартам «хаоханя» приводит Рудокопов В. Н. в «Историческом вестнике», № 6 за 1910 год:
Я с огромным любопытством всматривался в интересный легендарный тип не то злодея, не то героя, грозу китайских войск и чиновников. И действительно, передо мною сидел, конечно, недюжинный человек. Туньян высокого роста, сухой, жилистый, немолодой уже, в его густой косе серебрились седые нити. Лицо смуглое, желтоватое, немного изрыто оспой, неправильное, некрасивое. Несколько воспаленные красные веки и большие черные глаза, грустные, задумчивые и глубокие. Каким-то покоем, огромным самообладанием и силой веяло от всей фигуры Туньяна. Он резко выделялся и совершенно не был похож на его спутников. Что-то сильное, властное чувствовалось в нем. Чувствовалось, что это действительно вождь, за которым пойдут тысячи, чувствовалось, что это не жестокий, кровожадный головорез-разбойник, а сильный ум, сильная воля. Именно вождь, который силой своего духа может в железной дисциплине держать свое войско, оно за ним пойдет в огонь и в воду, а он, Туньян, всегда будет во главе этого войска и не отступит ни перед чем, не дрогнет перед лицом смерти. Он за всех, все за него».
Границы между бандиствующими «хаоханями» «Мира рек и озер» и «законными» деревенскими бобылями-хулиганами, занимавшимися организацией деревенской обороны и воспитанием молодежи, были, как это часто случается в Китае, сильно размыты.
Маргинальные элементы представляли собой весьма «текучую» среду, которая то и дело пересекала эту невидимую черту, балансируя на грани законности. Определяющим фактором был здесь, конечно же, не только чистый оппортунизм, но и банальный вопрос выживания. Для большинства «хаоханей» он стоял особенно остро. Учитывая, что люди эти не были привязаны к земле и ей не владели, они вынуждены были зарабатывать себе на жизнь различными способами.
Во-первых, самые талантливые и везучие могли стать офицерами и военными чиновниками, разумеется, при условии успешной сдачи государственных военных экзаменов.
При неудаче они шли в охранные бюро, став телохранителями. Однако эта стезя была довольно опасна и требовала огромных затрат, как моральных, так и физических. Для рядовых членов этих бюро подобная карьера рано или поздно заканчивалась, и они уходили на «пенсию», как правило возвращаясь в родные деревни.
Некоторые, накопив достаточно денег, покупали землю и становились обыкновенными крестьянами, передавая свое искусство членам семьи и клана. Другие либо работали инструкторами по боевой подготовке в местных отрядах деревенской милиции и в ополчении, либо открывали собственные школы боевых искусств. Не следует забывать, что экономические условия деревни того времени оставляли желать лучшего и обучение в школе проходило исключительно на бартерной основе.
То есть мастер работал за еду и кров.
Сама школа боевых искусств представляла собой обыкновенный крестьянский дом, в котором ломались смежные стены между тремя или пятью комнатами, и освобождалось место для тренировок небольших групп учеников. Иногда обучение проходило во дворе этой школы. Небольшое количество учеников вынуждало мастера постоянно путешествовать в другие деревни и открывать там новые школы. В исключительных случаях слава о мастере опережала его и по прибытии в деревню их уже ждала заново выбеленная школа.
Но случалось и так, что в своих странствиях мастерам приходилось сражаться с уже имеющимся мастерами в чужих школах. Такая практика называлась «выбивать с ноги из места занятий» (踢场子 тичанцзы) или же «выбивать с ноги из школы боевых искусств» (踢馆 тигуань).
Обычно, после соблюдения всех необходимых церемоний, гость вызывал хозяина школы на бой и, в случае победы, либо забирал школу себе, а бывший хозяин уходил искать лучшей доли, либо же проигравший совершал ритуал коленопреклонения и становился учеником победителя. При этом школа целиком переходила под контроль нового мастера. Очень часто этот мастер был представителем другого стиля боевых искусств и всем ученикам проходилось овладевать новой школой, что при наличии уже существующей базы приводило в конечном счете к смешиванию, изменению старых стилей и даже созданию новых.
Путешествуя от школы к школе, бывшие «странствующие молодцы-бойцы» и новоиспеченные мастера ушу должны были быть готовы защитить себя в любой момент и в любой ситуации.
Успешная самооборона была не только вопросом выживания, но, что еще важнее, сохранения репутации.
С этой целью мастера предпочитали выходить в путь вооруженными до зубов. Ниже приводится подробный список холодного оружия, которое носил и возил с собой мастер боя богомола Сю Куньшань во время своих путешествий по Шаньдунскому полуострову Цзяодун в 1910-1930-х годах.
Список был составлен во время серий исследовательских этнографических поездок посредством многочисленных интервью с единственным тогда еще живым учеником Сю Куньшаня, деревенским мастером Линь Танфаном и прямыми потомками Сю. Согласно их рассказам, на своем теле и при любых обстоятельствах мастер Сю Куньшань всегда прятал следующее скрытое оружие:
1. большой засапожный нож (顺刀/短刀);
2. на поясе в чехле по типу ремня особо гибкий обоюдоострый меч (腰带剑);
3. заткнутый за пояс маленький кинжал (匕首);
4. в специальном мешочке над левым бедром (飞镖) под курткой дротики в форме наконечника копья.
На всякий случай и для большего разнообразия он часто имел при себе четыре вида гибкого оружия:
1. на груди могла быть повязана либо семизвенная цепь (七节鞭);
2. либо веревочный дротик (绳镖);
3. либо парные молоты метеоры (流星锤);
4. либо летающие когти (飞爪).
И четыре разновидности метательного оружия:
1. метательные стрелки, спрятанные в специальном футляре (掷箭);
2. метательные монеты в карманах (金钱镖);
3. метательные ножики, в специальной сумке за левым плечом (飞刀);
4. метательные железные палочки для еды, в футляре для ножа (铁筷子).
В своих странствиях Сю Куньшань обычно использовал два вида телег, которые до сих пор иногда встречаются в китайских деревнях и музеях, телегу с большими деревянными колесами (大轱辘木车 Dà gūlu mù chē или木轮大车 Mù lún dà chē) или же обыкновенную деревянную тачку (木推车 Mù tuī chē). На такую телегу легко грузились предметы любого размера. Телегу тянул отличающийся необыкновенной выносливостью осел.
Помимо личных вещей и всякого скарба, Сю Куньшань возил следующее крупногабаритное холодное оружие:
1. поясную саблю (腰刀/拦 门 刀);
2. косарь (双手带);
3. длинное копье (大枪);
4. короткое «цветочное» копье (花枪);
5. парные крюки «голова тигра» (虎头双钩);
6. обоюдоострый прямой меч (宝剑);
7. шест (棍);
8. трехсекционный цеп (三节棍);
9. трезубец «ласточкины крылья» (燕翅镗);
10. большую алебарду весны и осени (春秋大刀);
11. парные сабли (双刀);
12. одну короткую дубинку (棒).
У Сю Куньшаня было семь школ, между которыми он постоянно передвигался, проводя в каждой из них по одной неделе. Во время его отсутствия, тренировки контролировали старшие ученики. В каждой школе было не более десяти учеников.
Метод обучения был простым и строгим. Требования к ученикам очень высокие. Сначала неофиту три раза подряд показывали одно базовое движение, которое он должен был в точности воспроизвести. Если после этого у него не получалось, то могли показать еще раз. После этого ученик шел домой и на следующей тренировке должен был продемонстрировать этот прием безукоризненно, в противном случае учитель сильно бил ученика. Если же тот все еще не мог сделать технику правильно, его выгоняли из школы. Таким образом не только контролировалось качество и поддерживался на высоте процесс обучения, но и сохранялось «лицо» учителя и его школы.
В течение трех первых месяцев изучалась основная база. После этого Сю Куньшань обучал занимающихся двум парным комплексам, знание которых играло важную роль в последующем процессе перехода к свободному бою.
Эти комплексы назывались, соответственно, «восемь [мест], куда [должно] бить и восемь [мест], куда не бить, но на самом деле бить» (八打八不打正是打 бадабабуда бабуда чжэншида).
Так как никакого защитного снаряжения в деревенских школах не знали, то в спаррингах между учениками все удары наносились по строго определённым местам с целью обеспечения безопасности бойцов и предотвращения тяжелых травм. Синяки и ушибы, вывихи и небольшие повреждения обычно лечились учителем, либо деревенским лекарем.
Таким образом в свободном бою контролируемые и не контролируемые удары наносились в лоб, подбородок и челюсти, по плечам, спине, груди, ребрам, рукам и ногам. Старались бить по мышцам и костям, которые сложно сломать. После пары лет развития хороших навыков наиболее отважные ученики начинали ходить в соседние деревни и вступали в дружеские и не очень дружеские потасовки с представителя других школ и направлений боевых искусств. Соответственно выпускники могли постоять за себя в кулачном поединке.
Типичный курс обучения в школе составлял три года, но выпускники не овладевали всеми секретами мастерства. Только самые талантливые и прилежные допускались до следующего этапа обучения, который длился от пяти и до семи лет. Именно они и составляли костяк школы и являлись носителями традиции. Интересно заметить, что в целях коммерциализации боевых искусств, многие из этих учеников, а в их число также входили и лучшие выпускники трехлетки, отправлялись мастером в большие города и другие провинции, где и открывали свои филиалы и продолжали обеспечивать своего учителя как финансово, так и создавать ему хорошую репутацию и всяческую известность.
Как мы уже знаем, деревенские школы ушу «цюаньфаны» готовили кадры для защиты от любых агрессоров, столь часто посягавших на деревенскую общину, жизни ее членов и их собственность.
Интересно заметить, что в правилах следования «боевой добродетели у-дэ» содержались предостережения и запреты на обучение бандитов и разбойников.
Тем не менее деревенские школы боевых искусств также являлись своего рода кузницами «хаоханей». Среди новоиспеченных бойцов были и те, кто по разным причинам уходил в бандиты. Случалось, что целые школы кулачных бойцов вставали на сторону той или иной религиозной доктрины, либо под знамена харизматичного лидера, мечтавшего занять императорский трон или изменить мир к лучшему и, таким образом, пополняли ряды повстанцев, становились теми, против кого их учили бороться.
Как говорят в Китае, все возвращается обратно к истокам.
Социальный жизненный цикл «хаоханей» представлял собой замкнутый круг.
С детства будущие «добрые молодцы» обучались боевым искусствам. После этого одни из них становились бандитами, а другие телохранителями. Бандиты «крышевали» караваны, охраняя торговцев от более мелких банд и шаек, а охранные конторы охраняли уже от самих бандитов, при этом многие охранники были либо бывшими, либо действующими бандитами, напрямую связанными с действующими шайками. Если же они доживали до пожилого возраста, то становились странствующими учителями боевых искусств, передавая свой опыт следующим поколениям. И этот круговорот продолжался веками, пока новый курс истории, на который встал Китай в 1949 году, не прервал его навсегда.
Так как же обретали боевой опыт «добрые молодцы»? Соревновательные бои на помосте (打擂台 далэйтай), о которых пойдет речь во второй части этой статьи не являлись основным методом улучшения мастерства, практикующих китайские боевые искусства.
В среде мастеров ушу и выпускников школ кулачного боя существовал другой хорошо отлаженный механизм обретения боевого опыта. Он назывался «посещением друзей» (访友 фанъю).
Практика «фанъю» заключалась в следующем: когда молодой человек успешно заканчивал обучение ушу, то, с благословения учителя, ему давалось разрешение на проведение боев с любым мастером любой школы или направления ушу.
Целей у «посещения друзей» было несколько.
Во-первых, «добрый молодец» получал уникальную возможность попробовать на собственной шкуре технический арсенал других школ, адекватно оценить свое мастерство и, при благополучном стечении обстоятельств, даже выучить их методы и приемы.
Во-вторых, он обретал бесценный боевой опыт и устанавливал крепкие дружеские связи не только с учителями различных школ ушу и их учениками, но и с такими же странствующими искателями приключений, как и он сам.
В-третьих, «выпускник» получал возможность «выбить с ноги с места занятий» (踢场子 тичанцзы) или «выбить с ноги из школы ушу» (踢馆 тигуань) незадачливого мастера и заполучить его школу со всеми учениками и арсеналом оружия.
Именно поэтому наиболее талантливые «выпускники» отправлялись в длительные путешествия по всей Поднебесной, превращаясь в «странствующего молодца-бойца» (侠客 сяке), но при этом не теряя связей со своим учителем и братьями по школе. Если же бывшему «выпускнику» удавалось открыть где-либо свою школу, то ему приходилось уже отстаивать свой бизнес отбиваясь от многочисленных гостей, желавших «подружиться».
Бои «фанъю» были узаконены полукриминальным миром «рек и озер цзянху» и функционировали только в этой среде. Уездные ямыни, как представители власти и закона, обычно не вмешивались в подобные ситуации.
Бои «фанъю» делились на две типа: бой «щадящий» (留情 люцин) и бой «беспощадный» (不留情 булюцин).
О формате проведения боя договаривались загодя. Обычно, как претендент-выпускник, так и мастер-владелец школы предпочитали щадящий формат «люцин». Эти бои проводились либо же до первой крови, либо же до падения противника на землю. При этом любой «щадящий» бой мог легко превратиться в смертельную схватку, но тогда, разумеется, при условии наличия свидетелей, считалось, что победитель нарушил законы «Мира рек и озер Цзянху». Попирая установленные правила «боевой добродетели» у-дэ, он рисковал своей репутацией и мог навлечь гнев других, более влиятельных членов полукриминального мира и бесславно закончить как свою восходящую карьеру, так и жизнь.
Устный фольклор боевых искусств сохранил множество историй, описывавших практику «фанъю».
Очень часто подобные рассказы носят дидактический характер наставлений о возможных вариантах поведения в экстремальных условиях. Особенно высоко ценилось умение выйти из «ситуации» с честью и без боя, ведь это было показателем высшего мастерства и находчивости.
Мой третий учитель, деревенский мастер боя богомола танланмэнь Линь Танфан (1919-2009 гг.) рассказывал:
Однажды (в конце XVIII в.) из далеких краев в деревню Шахэ, «посещая друзей» пришел очередной знаток ушу и бросил вызов представителю второго поколения боя богомола танланмэнь мастеру Ли Эргоу. Ли вышел во двор, вогнал свой метровый посох в землю, запрыгнул на него и закурив новую трубку спокойно ожидал реакции незваного гостя. Гость не заставил себя ждать. Увидев безмятежно возвышающегося в клубах дыма Ли Эргоу, знаток рухнул на колени и отбивая поклоны начал молить о разрешении изучать боевые искусства у мастера Ли.
Следующая история была записана со слов моего второго учителя боя богомола тайцзитанлан мастера Ван Юаньцяня (1935-2002 гг.):
Когда в 1910-м мой дед по материнской линии, знаменитый учитель боя богомола Сун Цзыдэ открыл свою школу в деревне Сичжаогэ, вести об этом разошлись по всей округе и от желающих изучать боевое искусство не было отбоя. Но вместе с ними начали приходить «добрые молодцы». Однажды Сун Цзыдэ вышел по делам, а несколько учеников продолжали тренироваться в школе. Внезапно входная дверь с грохотом распахнулась и в зал вошел типичный «хаохань». Грозно рыча, он спросил: «Где господин Сун, я хочу с ним сразиться!». Ученики ответили: «Да вот, изволите видеть, вышел по делам». Тут гость медленно осмотрел зал и взгляд его остановился на тапках со стеганной подошвой, которые Сун Цзыдэ обычно носил в школе. Оценив огромный размер обуви и, видимо, представив себе высокого и физически развитого мастера, гость внезапно понял, что без членовредительства тут точно не обойдется и смущенно пробубнил ученикам Суна: «Ннууу, и мне, пожалуй, тоже по делам пора», после чего вышел из школы и был таков.
Во время одной из этнографических экспедиций, восьмидесятишестилетний деревенский сторожил Чжао, одноклассник сына Цзян Хуалуна рассказал следующую историю о первой встрече Цзян Хуалуна и Сун Цзыдэ, и о том, как сын Цзяна победил 18 школ ушу:
Однажды, согласно обычаю «фанъю», Сун Цзыдэ пришел в деревню Хуанцзингоу, чтобы «украсть» кулачное искусство Цзяна и вызвал его на «щадящий» бой. После яростного обмена ударами Сун Цзыдэ изловчился и применил прием из школы боя на земле дигунцюань, которым он овладел в юности, с силой бросив Цзян Хуалуна на землю. Цзян тут же вскочил как ни в чем не бывало и сказал: «Братец Сун, твое мастерство действительно велико, но я помимо кулачного боя являюсь еще и мастером нэйгун. Мое тело как железный брусок, ничто не может мне повредить — возьми-ка вон тот каменный столб, к которому привязывают ослов и мулов, а я лягу на землю, и ты со всей силы ударишь меня этим столбом прямо в живот. Сун схватил увесистый столб, высоко поднял над головой и обрушил на живот лежащего Цзян Хуалуна. Раздался глухой звук и столб отскочил от живота Цзяна прямо в лоб Суну. Сун рухнул без чувств, а как только пришел в себя, то сразу пал на колени и попросил Цзяна стать его учителем по жёсткому нэйгун и бою богомола. Цзян конечно же согласился. После этого Цзян обучал Суна особым методом, всякий раз, когда они встречались, они сначала бились друг с другом и только потом Цзян обучал Суна богомолу.
Первый сын Цзян Хуалуна по имени Цзян Дунчжао достиг очень высокого уровня мастерства. Цзян Хуалун начал серьезно обучать его в возрасте пяти или шести лет. Во дворе его дома дверь была всегда на замке, а отец и сын просто перескакивали через стены. Также поговаривают, что Цзян Дунян был очень заносчивым и высокомерным и в городе Яньтае победил 18 школ ушу. Дело было так. В 1905 году Цзян Хуалун со своим уже взрослым сыном Цзян Дуняном в поисках лучшей жизни перебрались из деревни в большой город-порт Яньтай. Там они приобрели дом, в котором и отрыли школу боевых искусств. В их родном уезде Лайян для обозначения уже известного нам термина «выбить с ноги из школы ушу» (踢馆 тигуань) используется диалектный термин «замотыжить кулачную школу» (耪拳坊 панцюаньфан).
Так вот, однажды вечером Цзян Дунян, отличавшийся особо вспыльчивым и яростным характером, вышел в город и «замотыжил» аж восемь школ подряд, в большинстве своем принадлежавших мастеру Гун Баотяню. Это вызвало огромное недовольство в среде местных мастеров ушу и буквально через день все улиньское братство под руководством «большого босса» и заручившись поддержкой ямыня, вызвали деревенщину на бой «лэйтай». Двухметровый помост воздвигли в районе Сишаван. Отец и сын, подписав «договор о смертельном исходе» (生死状), забрались на помост и с честью выдержали двухдневные схватки с лучшими представителями 18 школ ушу города Яньтая.
Однако Цзян Дунян обидел многих «уважаемых людей», и они начали думать о том, как от него избавиться. Прознав, что Цзян Дунян был завсегдатаем местных борделей, они заплатили проститутке за то, чтобы она отравила Дуняна (по другой версии он заразила его сифилисом). Тем временем, собрав десятки бойцов, они окружили бордель. Цзян Дунян понял, что попал в засаду, выпрыгнул из окна второго этажа и повредил ногу. С боем вырвался он из окружения, вскочил на лошадь и спасся. По прибытии домой, он тяжело заболел, а затем вернулся в свою родную деревню. Его бедра покрылись гнойниками с открытыми ранами. К великому сожалению, он скончался в больших муках в возрасте 32-х лет.
Я же учился в начальной школе с младшим сыном Цзян Хуалуна, которого звали Цзян Дунчэн. Когда тот вырос, односельчане хотели выбрать его главой деревенской милиции, но он наотрез отказался. Именно Цзян Дунчэн и рассказал мне об этих событиях.
Следующая история была записана со слов деревенского мастера богомола Чжао Мэнцэ (1918-2007 гг.) в 2004 году:
В 1933 году вместе с отцом я переехал в город, в Академию боевых искусств уезда Лайян (莱阳国术馆), днем я учился в школе, а вечером постигал основы боя богомола у опытных инструкторов. Мои дневные занятия были очень интенсивными, у меня было много домашней работы и очень мало времени, поэтому мои успехи в стиле боя богомола были не слишком быстрыми, а навыки не слишком хороши. Но скоро я обнаружил, что некоторые инструкторы боя богомола ежедневно тренировались не только днем, но и ночью, когда все остальные уже крепко спали. Эти самостоятельные тренировки проводились в основном в полной темноте, а иногда и при незначительном освещении всего нескольких свечей.
Однажды ночью, после того как выпал глубокий снег, я увидел, что сорокалетний мастер Ван Юйшань усердно занимался стилем боя богомола тайцзитанлан на морозе наполовину раздетый. Я подошел к нему и попросил: «Мастер Ван, пожалуйста, отдохните чуток, спать пора!»
Мастер Ван засмеялся и ответил: «Цветы сливы мэйхуа источают аромат именно во время сильных морозов, разве ты этого не знаешь?» В этот момент проходивший мимо директор академии и мастер боя богомола Ли Куньшань заметил с улыбкой: «Ха-ха-ха, ведь эта тренировка совсем не та, которой вы все занимаетесь на обычных занятиях боя богомола. То, что ты сейчас видишь, подготавливает человека, способного сразиться с кем угодно, когда угодно и где угодно!».
И в этот самый момент я понял, что в молодости эти мастера боя богомола «посещали друзей», и победив многих специалистов по боевым искусствам, нажили себе немало врагов. И несмотря на то, что в настоящее время наши учителя боя богомола живут и преподают в академии, всегда существует опасность того, что побежденные ими когда-то мастера могут попытаться отомстить или бросить им вызов. Именно поэтому они должны были быть всегда готовыми к бою, в любое время и в любой ситуации, а ведь это задача не из легких! Мастер Ван увидел, что я усердно размышляю над этим вопросом, улыбнулся и сказал: «Мэнцэ, ты задумался неправда ли? Знай, что если хочешь научиться искусству боя, которым будут восхищаться люди, то ты должен научиться страдать и всегда очень усердно тренироваться, и покуда ты продолжаешь заниматься боевыми искусствами, ты должен всегда помнить об этом».
Практика «фанъю» зачастую обогащала опыт странствующих «хаоханей» настолько, что они, обобщая свой нажитый опыт, становились основателями новых стилей и направлений.
Так, например, Вэй Сяотан (1901 -1984 гг.), основатель стиля боя богомола восьми шагов, изучал кулачное искусство у своего деда Вэй Чжиюня и Фэн Хуаньи, которые обучались у вышеупомянутого Цзян Хуалуна. Когда Вэй Сяотану было двадцать три года, он отправился «посещать друзей».
Позже Вэй Сяотан написал стихотворение под названием «Ода посещению друзей» (访友歌 фанъю гэ):
Навыки мои в боевых искусствах были несовершенны,
Дороги мира «рек и озер цзянху» изъездил я, посещая друзей,
В двадцать три года, неопытный отправился в город Цанчжоу Навестить известного мастера Юань Цзиньдуна,
Его техника ведения боя оказалась сильнейшей, а приемы точны и чётки.
В поединок вступивши, я оказался намного слабее,
Наша дружба и взаимные симпатии стали намного глубже.
Вернувшись домой, в воинских частях обучал боевым искусствам.
В городе Яньтай посетил почтенного Чжан У,
Мало по силе кто равен ему.
Два раза подряд посетил мастера боя богомола Хао Хэнсиня,
Искусство железной ладони его было непревзойденным.
В городе Фушань я посетил Цзи Чуньтина,
Среди владевших боем богомола он был наилучшим.
В городе Далянь я посетил Сун Чжицзе.
Великодушный, любил он дружить.
В Шанхае я посетил мастера богомола Цзи Чжундэ,
Учителя боя в шаньдунской школе боевых искусств.
На северо-востоке я посетил Чжао Фэнтинa, техничного мастера в Мукдене,
Затем в Яньтае я встретил Ли Юндэ,
Который в возрасте семидесяти лет вернулся домой в Цанчжоу.
Мастера кулачного боя в Поднебесной повсюду,
Мои скромные навыки невозможно с ними сравнить.
Последним, я посетил мастера богомола Чжан Фацая
И его ученика Лин Цзючжоу.
Ранее мы рассмотрели возможные результаты, которых достигали «добрые молодцы» в результате «походов по друзьям».
Однако, один из наиболее интересных и однозначных выводов, к которому приходили многие, может быть суммирован в следующем высказывании мастера Янь Цзинтая (1916-2003 гг.):
Вещи узнают по форме, отличают по содержанию. Все богомолы – одного порядка явления, похожи друг на друга, как человек на своего брата или пес – на другого пса. И все они одинаково прекрасны, поскольку обладают одной природой и следуют ей, как тигр, когда таится в засаде, или дракон, когда змеится кольцами в грозовых облаках. Будь это система боя цветка сливы мэйхуа или созвездия большой медведицы цисин, кулак ли это великого предела тайцзи или шести координаций люхэ, богомол – всегда богомол, разница лишь в названии!
Грубая сила не справится с поставленной техникой, техничный, но неопытный, проиграет мастеру. А мастер кулачного боя это и есть техника и опыт, и сила!
В бою нет ни внешних методов, ни внутренних: взял верх над противником – мужик!
Восемь триграмм или шесть – все хорошо; тайцзи, тунбэй или синъи – все сгодится.
А если нет мастерства, не отточена техника – ничего не поможет и ничто не сработает!.
Фактически, до 1911 года большая часть мастеров ушу были не более чем просто «крутыми» парнями, игроками и хулиганами, занимавшимися мелким вымогательством и полукриминальными делами.
Если же они доживали до преклонных лет, то переключались на преподавание боевых искусств.
Данная формулировка никак не подходит к современным мастерам ушу, однако исторически проверяемый факт остается фактом.
Так называемый всплеск и массовая популярность боевых искусств гошу в 30-х годах XX века не были связаны с традиционными факторами, а были результатом целенаправленной политики государства, которое впервые в истории Китая напрямую вмешалось в процесс организации, модификации и пропаганды ушу.
Традиционная парадигма концептуального поведения в рамках модели «хаоханя» была постепенно и целенаправленно разрушена.
Современное китайское общество «неожиданно» стало совершенно нетерпимо к «добрым молодцам», которые официально и очень быстро перешли из маргинальной, но весьма популярной в массовом сознании романтической категории «гладких палок» в разряд простых уголовников. Императоры уже не ссылались на них в философских трактатах, да и не было уже никаких императоров, а новые владыки Китая предпочитали разбираться с хаоханями по-простому – через высшую меру наказания.
При очевидном наличии свода строго регламентированных традиционных правил поведения адепта ушу и почитания «боевой добродетели», исторические боевые искусства всегда, волей-неволей, подпитывали механизмы неповиновения, подстегивали развитие насилия и жестокости в обществе.
Новый гоминьдановский Китай использовал и пропагандировал боевые искусства в большей степени как определенную систему - как механизм повышения физической культуры, национальной гордости и самосознания народных масс. И в меньшей степени – в качестве непосредственно прикладного рукопашного боя.
После 1949 года, в связи со становлением ушу как одного из государственных видов спорта, все элементы жестокости и насилия, сопровождавшие его боевые аспекты, канули в Лету. Лишь небольшие отголоски старого ушу «хаоханей» и «гуаньгуней» еще сохранялись в наиболее затерянных уголках Китая до недавнего времени, но и они были обречены на полное исчезновение, являясь, по сути, последним дыханием старого Китая, который уже не вернуть.
[1] Пэн Мэн это персонаж из философского трактата Мэн-цзы, который убил своего учителя по стрельбе из лука И. Пэн Мэн полностью постиг искусство И, но решил, что учитель И является единственным человеком в мире, который может его победить, поэтому он его и убил (прим. автора)
Илья Профатилов, Москва - 2019
От редакции:
На этом первая часть статьи - заканчивается, но скоро последует продолжение про бои на помостах, как это было на самом деле...