Произведение Л. Н. Толстого «Исповедь» - это очень честная и откровенная история непростого развития личности великого писателя:
«Теперь я вижу ясно, что вера моя… единственная истинная вера моя, в то время [отрочества] была вера в совершенствование. Но чем было совершенствование и какая была цель его, я бы не мог сказать… Началом всего было, разумеется, нравственное совершенствование, но скоро оно подменилось совершенствованием вообще, т. е. желанием быть лучше не перед самим собою или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми. И очень скоро это стремление быть лучше перед людьми подменилось желанием быть сильнее других людей, т. е. славнее, важнее, богаче других…
я расскажу историю своей молодости. Думаю, что многие и многие испытали то же. Я всею душою желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего. Всякий раз, когда я пытался высказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, любострастие, гордость, гнев, месть – все это уважалось. Отдаваясь этим страстям, я становился похож на большого, и чувствовал, что мною довольны… Без ужаса, омерзения и боли сердечной не могу вспомнить об этих годах. Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтобы убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство… Не было преступления, которого бы я не совершал, и за все это меня хвалили».
Хочется вспомнить слова Апостола:
«Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы» (1Коринф.15:33).
Столь ужасные нарушения будущим писателем вложенных в него нравственных ориентиров привели его к глубочайшему кризису.
Вначале, по описанию Толстого, он стал обнаруживать себя в форме недоумений и вопросов: «Зачем я живу?», «Ну, а потом что?» Он отгонял эти вопросы, но они возвращались и оставались без ответа. В конце концов эти вопросы без ответа, по словам Толстого, «слились в одно черное пятно», и жизнь остановилась.
Им овладел ужас перед «драконом» — всепожирающей смертью, делающей тщетными любые человеческие устремления. Толстой рассказывает, что ему пришлось перестать ходить с ружьём на охоту, «чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни». Вопрос, не дававший покоя знаменитому писателю и превративший его жизнь в кошмар, был поставлен с максимальной простотой и честностью: есть ли у жизни смысл, который не уничтожается неизбежностью смерти?
На самом деле, это тот же самый вопрос, который занимал премудрого Соломона в книге Екклесиаста. Но к сожалению, великий писатель мыслил совсем иначе.
Одно из главных рассуждений, к которому постепенно пришел автор «Исповеди», состояло в том, что в своих поисках, «гордых и одиноких», он оторвался от своих корней и в этом, как он считал, была его ошибка.
«С тех пор, как началась какая-нибудь жизнь людей, у них уже был этот смысл жизни, и они вели эту жизнь, дошедшую до меня. Все, что есть во мне и около меня, все это – плод их знания жизни. Те самые орудия мысли, которыми я обсуждаю эту жизнь и осуждаю ее, все это не мной, а ими сделано. Сам я родился, воспитался, вырос благодаря им. Они выкопали железо, научили рубить лес, приручили коров, лошадей, научили сеять, научили жить вместе, урядили нашу жизнь; они научили меня думать, говорить. И я-то, их произведение, ими вскормленный, вспоенный, ими наученный, их мыслями и словами думающий, доказал им, что они – бессмыслица! Тут что-то не так...», – говорил я сам себе» (112, т. XVI, с. 136).
Сегодня такое представление называют общественной сущностью человека. Мы стали людьми в том числе благодаря культуре людей, в которой мы родились и выросли.
Наконец, Толстой пришел к истине, любви и вере:
«Я вернулся во всем к самому прежнему, детскому, юношескому. Как прежде главным двигателем моим была вера в Бога, в ту силу, которая произвела меня и чего-то хочет от меня, стремление к нравственному совершенствованию и доверие к тому, что в скрывающейся от меня дали выработало для руководства своего всё человечество. Только та и была разница, что тогда всё это было взято на веру, тогда эти знания были приняты мною в числе других между прочими знаниями, и я не считал их важнее других; теперь я знал, что это одно, что я могу знать, и что знание такое, что без него нельзя жить человеку. Тогда я сомневался в истине этих знаний, иногда стыдился высказывать их; теперь я сомневался во всем, кроме этого, и стыдился всего, кроме этого».
Однако, проблема веры Толстого была в том, что она была порождением его собственных представлений о добре, зле, истине и любви, тогда как каждый человек лжив и эти представления у него искажены. Его религиозные взгляды были крайне сложными и запутанными. Это была какая-то невероятная смесь христианства, буддизма, приправленная различными восточными верованиями.
Толстой в результате долгих поисков пришел к вере, но это не была вера библейская, к большому сожалению, впрочем, не нам его судить…
Итак вера от слышания, а слышание от слова Божия. (Рим.10:17).
Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; (Екл.12:13).
