Посвящается не самолету, а тем, кто мог бы его создать.
Проснулся я, подскочил сразу, и долго не мог понять, что за шелест появился среди ночи. Одно я почувствовал точно: из окна тянуло свежестью и прохладой. На кухне капало с потолка, а казалось, будто это прыгает со стола или с подоконника на пол кошка, много - много раз подряд.
Откуда мне было знать, что мой потолок протекает, если дождя уже восемь месяцев не было. Я обязательно поднимусь днем наверх, когда встанет солнце, и все проверю.
Но, думаю, если капает со второго этажа, значит на третьем тоже лужа, и скорей всего, придется лезть вообще на крышу.
Я из каждого окна, из каждой комнаты высовывался на улицу, подставляя лицо и ладони под струи воды — прохладной, чистой и совсем не такой, как пугали нас по радио, пока оно еще работало. Ничего этот дождь не разъедает, он такой же точно, как всегда раньше: пару или пять лет назад.
На улице, как обычно в безлунную ночь, было темно. Ливень шлепал по земле, и казалось, что вокруг много людей, как раньше на базаре. Кругом все деловито шумело, будто шла серьезная работа. И так спокойно стало на душе, что я перенес матрац с подушкой к распахнутому настежь окну, и снова лег спать.
Был я мокрый, но довольный, потому что набегался по двору перед домом под дождем, надурачился, повыл и полаял от души, зная, что никто меня не услышит. Я давно живу один.
Я вообще один.
Испачкал туфли, но сам остался чистый. Скинул мокрую одежду, вытерся полотенцем, вернее только голову вытер, и улегся на матрац у окна.
Я лежал без сна, наверно, минут двадцать, потом уснул с чувством радости, что избавлюсь от пары туфлей раньше, чем они износятся или порвутся. Они из отличной кожи и носятся сезона четыре. А это так долго.
У меня ведь сотни, тысячи пар, как представлю, на сколько лет мне их может хватить, так начинаю стонать. Конечно, я могу помыть туфли и одеть их снова, как ни в чем не бывало. Но лучше будет, если я начну завтрашний день с покупки новых и выбрасывания старых.
Магазин недалеко, мешки с деньгами в соседней квартире. Жаль только, что ни одного человека я завтра не увижу ни в магазине, ни по дороге к нему.
Нежась в прохладе, я проспал до двенадцати, хотя обычно встаю с солнцем. Раньше я почти совсем не спал, главным образом, от страха.
Тот дикий страх помаленьку притупился и осел на дно воспоминаний, не на самое дно, но очень глубоко. Конечно, я пришел в себя. А навсегда тот страх не уйдет, наверное, никогда.
Дикий ужас, порой совсем невыносимый. Я падал на пол, на землю, повсюду, где заставали меня вспышки и грохот. В грязь падал, в кусты, только бы не видеть гигантские безобразные грибы на клубящихся пепельных ножках, поднимающиеся в небо.
Я закрывал глаза, сжимался всем телом. Сворачивался в калач, и мне везло снова и снова, я оставался жив. Это потому, что каждый раз я боялся по-настоящему.
По-моему, я совершал чудеса маскировки, поджимая под себя ноги, потому-то меня ни разу не зацепило осколком. Хотя ребята и прозвали меня Бомбовоз, а потом даже ТУ-184 из-за большого тела, я, кажется, справился с маскировкой отлично. Только однажды, когда после взрыва бомбы, я думаю, простой бомбы - не атомной, когда рухнула крыша дома в соседнем районе, куда мы ходили за продуктами с тетей Светой, мне придавило ногу куском спекшихся кирпичей. Я целый месяц хромал после этого.
Я проснулся в полдень с легкостью в голове и теле. Конечно, прохладная свежесть ночи пошла мне на пользу. И, похоже, не только для меня.
Невероятное зрелище открылось мне, когда вышел я из подъезда. Прямо на глазах земля покрывалась зеленью. Яркая свежая трава, наливающиеся силой бутоны одуванчиков и каких-то других цветов, листья на деревьях - все росло с поразительной скоростью. Зелень была и до дождя, но то была больная зелень, замученная.
Все лето солнце пекло со страшной силой, и стояла жуткая жара Осенью на деревьях листья пожелтели, потом, сжавшись, облетели, но сразу появились новые. Лезли они пучками, отовсюду. Кора лопалась, и оттуда лезли листья, отчего деревья изменились до неузнаваемости.
Ни в октябре, ни в ноябре не было ни одного дождя. Сейчас конец декабря, дождь наконец-то прошел.
Листва на деревьях, трава — все бросилось в рост. Но не все оказалось прежним после тех катаклизмов человеческих. Одуванчики, например, никогда раньше не были красными и усов, как у гороха, они не выпускали. Кленовый лист никогда не был так похож на лапу папоротника. У множества растений остались только намеки на их былой вид.
Дождь, к великому удовольствию, нарушил мой привычный распорядок дня. Он не унялся до полудня, он шел и в час, и в два. Я преспокойно спустился в подвал, достал изо льда четыре банки тушенки. Запасы у меня огромные и банок консервных, и газовых баллонов.
Мы раньше постоянно спорили с Читой, может ли тушенка когда-нибудь надоесть. Я ем ее уже второй год, и не надоедает. Жаль, что Чита погибла, когда взорвался ее дом. Я с радостью позволил бы выиграть спор ей, если бы она была жива.
Хотя, может, тушенка не надоедает, оттого, что я чередую ее с рыбными консервами и мясными кашами.
Чита, как и я, не были похожи на других, мы даже внешне от всех отличались. А друг на друга походили. Над нами всегда смеялись. Когда наши сверстники подросли и смеяться перестали, на их место подоспели новые ребята на три, на четыре года младше нас. И история опять повторялась.
Сначала меня прозвали «Бочка» или «Бомбовоз», но потом прилипло ко мне прозвище «ТУ-184». Кстати я никогда не слышал о таком самолете. А вообще прозвище сначала было другим. Меня называли просто «ТУ - ТУ». Эй - Туту, э-ге-гей — Туту. Это значило, как - будто у меня не все дома.
продолжение следует