- Неужели капельки счастья нет у тебя для меня, Боженька! Неужели я осталась совсем одна теперь, и некому защитить меня?! – плакала Настенька у горящего дома, а оттуда только раздавался крик её маленького братика:
- Сестричка! Ой, больно! Ааааа! Сестрёнка! Помоги! – А мама и папа давно уже не кричат – как придавило их павшей балкой, так и лежат они теперь, а огонь лижет их, снимает кожу с них, обнажает кости их, и плакала Настенька по родным своим.
Но вот братик совсем замолчал её:
- Братик! Братик! – бегала Настенька около дома, да не могла подступиться – уж так жарко пылал огонь. А люди-то прибежали уже, причитают все, а Настенька сидит на земле сырой в рубашке ночной, вся в саже и в пыли, и плачет она: все-все, кого знала Настенька погибли сегодня, и осталась она совсем одна…
Подошёл к ней сосед её, дядя Егор, взял её за руку да повёл прочь, а Настенька не говорит ничего, голову опустила вниз, а слышит только, как кричит в голове у неё брат её, падает балка да придавливает родителей её, и только и шепчут уста её:
- Отчего же такое произошло со мной, Господи… В чём грешны мои отец с матушкой…
А дядя Егор довёл её до дому своего, да жене и говорит своей:
- Ты её помой, покорми, чайком отпои, дом погорел у них – а я тушить, а то как бы на остальных не перекинулся огонь-то. Горе-то какое страшное… Одна осталась Настенька.
Жена Егора головой покачала, лицо у неё сделалось грустное-грустное, скорее Настеньку взяла в охапку, улыбнулась ей:
- Ну пойдём, пойдём уже, устала ты, ох! Извини-извини, глупость какую-то говорю.
А сама ведёт Настеньку в зал, усадила на стул, водички в стакан налила. Потом сбегала на кухню, поставила чайник, конфет принесла в корзиночке хрустальной, поставила поближе к Настеньке, одну конфетку разворачивать начала, а потом подала Насте:
- Вот… я не знаю, любишь ли… ну ладно, ладно, - глаза сама опустила, заплакала.. А Настенька посмотрела на неё сурово, а та говорит ей:
- Ты извини, Настенька, у самой у тебя, понимаю, горе, извини… Я-то от своей беды уже и над твоей плачу, извини, - и замолчала.
Попили они чаю в ту ночь, застелила кровать жена дяди Егора, и уснула нервным сном Настенька. А после же так и осталась жить она в доме дяди Егора, да разве иногда приходила она к пепелищу. А на первый-то день, как увезли останки отца, матери да брата её, пришла Настенька, чтобы найти что, но всё подчисто выгорело, даже немного соседние заборы задело – но не тронуло горе никого больше. «И хорошо, хоть иных миновала судьба такая,» - подумала Настенька и грустно покачала головой. Наутро же пошла она в церковь.
Дядя Егор с женою помогли похоронить родных Настеньки. Влетело им это в копеечку, наверное, но они ни слова не сказали Насте о том. Жена дяди Егора, тётя Галина, каждое утро просыпалась рано, Настя всякое утро молилась, а дядя Егор смотрел на неё, да однажды полез в угол в большой комнате, принялся там хозяйничать, а после ушёл на полдня куда-то, а пришёл – так позвал Настеньку:
- Иди-ка, помоги мне придумать, - а сам пакет держит в руках, на стол разложил содержимое – а там и лампадки, и свечи, и иконы даже:
- Иконы-то я не покупал, мои они, из сарая принёс. Может, где подкрасить надо, может, ещё что – ну да ты скажи, я что придумаю, может, - а сам лоб хмурит. А Настя ободрилась, какое важное дело! Всё-таки молельный угол обустроить – это перед самим Господом ответ держать, да и легче так будет просить Господа за отца с матушкой и за братика. Хорошо стало на душе Настеньки, кивнула она как-то головой и принялась рассказывать всё, что знала, словно хозяйка она здешняя, а дядя Егор немножко оторопел, а потом тоже с ней в один ритм вошёл – и допоздна они всё возились, что-то дядя Егор посверлил, чопики забил туда, на верёвочках тихонько повесил иконы. Богоматерь в иконостас вставил, а тот прикрепил хорошенько. А тётя Галина вошла и увидела всё, да и сама обрадовалась – и принесла свою иконку, которую прятала от дяди Егора, а тот увидел, крякнул:
- Где ж ты её от меня скрывала, - но больше ничего не сказал, а открыл иконостас, да маленькую иконку своей жены поставил тихонько в уголок.
И стали они с той поры жить справно: Настенька помогала по хозяйству, а хлопот много в доме своём: пока дядя Егор возится на поле да починками занимается, они с тётей Галей и тесто ставили, и пироги пекли, и стирали – благо на то сейчас есть машинки стиральные! а то раньше то приходилось руками делать – и кур кормили да свиней поутру, и завтраки, обеды да ужины готовили. И легко всякая работа ладилась у Настеньки. И даже легче, чем весной ласточка возвращается в края свои, каждое воскресенье шла Настенька в церковь, а с нею ходила и тётя Галина теперь, а изредка удавалось и дядю Егора утащить им:
- Пойдём, дядя Егор! Давно не был ты в церкви, хоть благость ощутишь да посмотришь, что на иконах нарисовано!
- Да не охота мне, да и дел полно!
- Да не переделаешь ты всех дел-то, Егорушка, - говорила жена, - а так хоть сердце своё очистишь, выговоришься, ведь чувствуешь ты после войн своих, какая тяжесть на плечах твоих, поведай то батюшке, душу свою искренне излей – и покайся, нам-то, бабам, что – и поплакать можно – а ты в себе всё таскаешь да вон за сердце и держишься.
Но в тот раз так и не уболтали дядю Егора, всё-то, ни в какую, не хотел идти он. А как-то собрался тоже с ними и сказал:
- Всё. Решился я, девоньки, - обнял жену и взаправду пошёл с ними в церковь, службу выстоял, после же пошёл исповедоваться, и даже был допущен он к причастию, а это даётся лишь тем, кто искренне свои помыслы да грехи свои расскажет Господу, а грехи ты приходишь господу изливать в церковь, ведь священник – лишь его орудие, чтобы донести до Господа слова человеческие, и потому большая ответственность перед Господом и у священника, чтобы не говорить от лица господня слов, которые могли бы и самого Господа тенью покрыть.
А после вышел священник и стал говорить с тётей Галиной, изредка смотрел он только на Настеньку, но к ней отчего-то не подошёл, хоть и часто причащалась она ему и о своих сомнениях душу излила про отца и мать свою и младшего брата… Был же у священника племянник-семинарист Феодор, такой смешной, словно душой ещё совсем ребёнок и несмышлёный, но вместе очень бойкий да знавший наизусть много молитв и, кажется, всё святое писание. В тот день он тоже был в церкви, да и частенько бывал там по возможности, увидал он Настеньку и подошёл к ней:
- Здравствуйте! Как Вы?
- Здравствуйте! Спасибо, хорошо всё, с божьей помощью, - и улыбнулась, а сама платок немножко поправила, а Феодор смотрит на неё, смотрит, и не знает, что сказать, а потом выпалил:
- Пойду, посмотрю, не надо ли помочь на алтаре. – и скорее убежал, качая головой.
А после был пост. И все постились они, даже дядя Егор сказал:
- Незачем это вам на два фронта готовить, с вами попотчуюсь, сердце своё поборол, а уж тело и подавно поборю, - и улыбнулся. И кивнула только удивлённо тётя Галина.
И в самом конце поста постучался вдруг кто-то в дверь к ним. Побежала тётя Галина к двери-то, открывает, а там отец Тимофей стоит, сам такой нарядный, всё чистое одел, и ряса на нём совершенно новая, и подризник, и епитрахиль, и пояс с поручами – всё такое, что будто только что купленное. Тётя Галина удивилась, а потом за руку взяла батюшку, поцеловала ладонь его с тылу, провела в сени, он пока разулся, а она говорит:
- Добрый день! Вы уж простите, не ждали гостей мы, немножко вещей разложено, хотели присмотреть, что отдать кому можно, что, может, самим сгодится.
И провела батюшку в зал, стул ему подала, к столу посадила, а Настенька, как услышала, что кто в гости спешит – так уже на кухню да суетится там по угощениям да чаю, потом выглянула в фартуке, сама улыбается: гостей-то давно у них не было:
- Здравствуйте, Анастасия!
- Здравствуйте, отец Тимофей!
А потом привстал он, подошёл к Настеньке, стул ей подставил, посадил её. Подошёл к тёте Галине, тоже её к столу подвёл, взял стул, усадил, и сам присел, да и говорит:
- Пришёл я к Вам по делу.
А тут чайник кааак засвистит, и Настенька побежала скорей:
- Я сейчас, - убежала, а отец Тимофей и замолчал, только чётки в руках переминает.
- Так что за дело-то, батюшка? – спрашивает тётя Галина.
- Да сейчас, давайте дождёмся Анастасии.
Настенька принесла чайник, поставила его на доску, потом убежала за чашками и блюдцами, всё расставляет:
- Да вы пока тёте Галине говорите. Уж не молчите, а я и управлюсь скоро да с вами буду.
- Да мы дождёмся тебя, Анастасия.
А пока отец Тимофей обратился к тёте Галине:
- А где же Егор Иванович? Ещё не время разве, я думал, что уже будет и Егор Иванович.
- Подойдёт скоро. Задерживается, верно, немного. Бывает так.
И тут Настенька вернулась, и отец Тимофей им говорит:
- Дело у меня есть, хорошо бы и Егору Ивановичу быть, но да и вам смогу рассказать. А вы уж передайте слова мои Егору Ивановичу.
А после чётки отложил, сам смотрит на Настеньку и говорит:
- Знаю я тебя, Настенька, как девушку хорошую, чистую, воцерквлённую. Знаю, что таинства ты многие понимаешь, посты блюдешь строго, и даже Егор Иванович теперь посты соблюдает. И знаю про беду твою и твои сомнения. И много я слышал от Феодора о тебе, и много он о тебе спрашивает, и рассуждает, и вот я думал-думал, и спросил у Феодора о том, что не много ли он о тебе думает, и понял я, что слишком много он о тебе думает, Настенька. И он тоже понял это. Так много он думает, что после бога лишь о тебе чаще вспоминает, кажется.
Тут замолчал отец Тимофей, снова взял чётки, и видно – волнуется он очень, и посмотрел он на тётю Галину:
- Хочу я просить у Вас, Галина Николаевна, и у Егора Ивановича руки вашей дочери названной за моего племянника Феодора, а других близких людей и не осталось у Настеньки. Но вперёд хочу спросить, согласна ли ты, Настенька, быть женой Феодора. Но я не тороплю. Прошу лишь подумать. Сейчас пост ещё, потому и пришёл я, что будет у вас всех время подумать… я уж прошу извинить, если не ко времени, быть может… Самого же Феодора нет, потому что сейчас он в семинарии, но договорились мы, что буду я просить за него. И слова его я все передаю в точности, а уж касательно сердца его – будьте покойны, что в точности оно полно того, что я вам излагаю сейчас.
- Да ну что Вы! – успокаивающе сказала тётя Галина, - Вы не расстраивайтесь, не надумывайте ничего, а Настенька пусть подумает и ответит, что сердце её подскажет. А пока давайте чаю попьём. И где ж Егорушка-то? Задерживается он.
А Настенька сидит красная-красная, а от чая ещё больше раскраснелась, а как конфет подавала отцу Тимофею, так чуть чай не расплескала, а нечаянно задела его ладонь и принялась извиняться:
- Да ничего, ничего, - только и ответил отец Тимофей Настеньке.
Настенька поняла, что и вправду ничего страшного, а на душе было беспокойно. И не могла она понять, что же делать ей.
И до конца поста молилась Настенька и просила помочь ей принять решение у Господа. А дядя Егор, когда ему тётя Галина рассказала о том, только тихо улыбнулся:
- Дело молодое, правда, Галина – и улыбнулся Галине Николаевне, а та ему, обнялись они да так минуты с две простояли, а у самих слёзы текут из глаз.
- Старые мы с тобой. И Алексеешку схоронили, и Николаешку… Младенцами ещё… А тут – будем глядишь и мы с тобой не стариками, - и рассмеялся дядя Егор сквозь слёзы.
А Настю в самый последний день поста разбудил яркий свет, а из света шли её родные, и подошёл её брат к ней и обнял он её, и матушка поцеловала её, а отец поднял на руки, как маленькую, покружился и прошептал тихо в ушко ей:
- Пусть будет, как подскажет тебе сердце твоё, Настенька, - и сердце Настеньки тогда чуть забилось сильнее, и вспомнила она, что просил её Тимофей ответить ему по истечении поста, и хоть виделись они каждое воскресенье, но только он ничего не говорил с ней о том, а только по просьбам да мольбам её разговаривали.
На следующий день вечером снова пришёл отец Тимофей, а Настенька уже ждала его:
- Проходите, - сама ждёт, пока разуется, да снимет верхние одежды отец Тимофей.
Прошли они в зал, а там дядя Егор и тётя Галина уже сидят:
- Добрый вечер, - приветствовал отец Тимофей. Егор Иванович приподнялся, да руку пожал и обратно отошёл, а Галина Николаевна ладонь батюшке поцеловала и тоже отвечает:
- Добрый вечер, батюшка.
Прошёл отец Тимофей, присел, а Настенька ему и говорит:
- Я решила, отец Тимофей, что хочу быть матушкой, что управлюсь я с этим. А племянник Ваш люб мне и хороший человек он. Согласна я быть женой племянника Вашего.
Отец Тимофей вскочил тогда, лицо его светится, а потом в руки себя взял, смотрит на всех, зачем-то руку протянул Галине Николаевне, потом рассмеялся, отошёл чуть, головой встряхнул и говорит:
- Ох, как я волновался! Не представляете! Уж как я волновался. А я ведь уже всё-то приготовил, и сейчас же сообщу о том Феодору, а уж как приедет – так и распишем вас да обвенчаем! Радость! Радость-то какая! – отец Тимофей так разволновался, раскраснелся, а после сел на стул, а на него смотрят Егор Иванович и Галина Николаевна да улыбаются:
- Ну и хорошо!
Егор Иванович кивнул. Достал маленькую бутылочку коньяка, предложил священнику, тот отказался, налил себе рюмку, выпил и сказал:
- Ну! Дождёмся Феодора!
И все пли чай и разговаривали о том, что и как будет происходить, какие хлопоты потребуются, а Настя думала о том, как же всё будет теперь с ней, в замужестве. И была грустна от своего невежества.
Вечером же к ней в комнату вошла Галина Николаевна и сказала:
- Не волнуйся, Настенька, всё будет хорошо. А перед венчанием – я всё расскажу тебе, да и тогда что-то новое себе и узнаешь ты, - и подошла да впервые обняла её.
Через месяц приехал Феодор. Они с Настенькой на день ушли гулять. За грибами. И разговаривали, и смеялись. И о венчании:
- А ты волнуешься? - спрашивала Настя.
- Конечно, - отвечал Феодор. – Ужасно волнуюсь. Я даже тогда ведь не решился было и руки твоей просить. Думал, что и так – без жены смогу быть священником, а мыслей о тебе уж слишком много было…
Настя улыбнулась ему…
Вечером они притащили так много грибов, что Галина Николаевна только руками развела и запричитала:
- Ох! И куда ж их девать-то теперь?
А потом водой их заливала, да от листвы очищала, и не одна, а с Настей и Феодором. И так и почистили, да в кадушки определили, пересыпали солью, да лаврушкой и чесноком перекладывали слоями. Дело споро и сладилось у них. Кадушки помог Феодор снести дяде Егору в погреб.
И вот через неделю просто в ЗАГСе они расписались, а после сразу же и поехали на венчание. Конечно, держали пост они перед венчанием, и даже не видались, а вот уж на венчании зато сколько радости было им увидеться снова, но до времени нельзя и руками даже коснуться друг дружки. Но после последних слов и одевания колец – как хорошо родного человека обнять потом!
А уж как плакала Галина Николаевна, а Егор Иванович улыбался:
- Вот счастливые! Счастливые-то какие, - а сам обнял Галину Николаевну, - может, и нам венчаться-то, Галина, а?
А та слёзы вдруг прекратила и так серьёзно ему говорит:
- А ведь и давно бы надо уже.
И ещё крепче они обнялись. А подняла глаза свои Настенька на мгновение ко своду церковному и, кажется, маленькими огоньками благословляли её родные её… И прижалась тихонько к Феодору она…