- Двое погибших... – повторил Евсеин, и барон заметил, что руки у него дрожат – даже теперь, после многочасовой тряски в продуваемой декабрьскими ветрами двуколке. – Возможно трое – тот молодой человек, из заключённых, был очень плох, когда я уезжал. Вряд ли выкарабкается.
- Я приказал отправить запрос телеграммой. – сказал Корф. – Доктор катерников уже едет в Шлиссельбург. Хотели послать его по воздуху, но погода испортилась, сами видите. Наши воздухоплаватели и полетели бы, но я настрого запретил – хватит с нас жертв на сегодня…
О несчастье в Шлиссельбургской лаборатории ему сообщили несколько часов назад – когда доцент, едва придя в себя, погнал кого-то из лаборантов на крепостную телеграфную станцию. Барон ещё не успел покинуть штаб-квартиру Д.О.П.а, и телеграмма с пометкой «Срочно! Секретно!» немедленно легла ему на стол. Первым побуждением было потребовать экипаж, скакать на Охту, предварительно отдав команду по телефону готовить к вылету дирижабль. Подвела погода – с самого обеда низко нависшее небо разражалось снежными разрядами, сопровождающимися порывами ветра со стороны Финского залива. Пришлось удовлетвориться пересланным по телеграфу кратким изложением событий – после чего оставалось только ждать.
Вот, значит, и дождались…
- Расскажите ещё раз, как это произошло. – попросил он Евсеина.
Доцент кивнул, порылся по карманам и вытащил из внутреннего кармана изрядно потрёпанную записную книжку. Потом прибавил к ней плоскую жестяную коробочку - выцветшая этикетка сообщала, что внутри пастилки от кашля фирмы «Байер».
- Там карта памяти. – пояснил Евсеин. – Мы фиксировали весь ход опыта, как и было договорено. – Там всё – и подготовка, и процесс открытия «червоточины», и… потом, когда они вернулись, тоже. Когда Ульянов лишился чувств, и мы не смогли привести его в себя, я вытащил карту, чтобы передать вам при первой же возможности. Всё по инструкции, господин барон…
Корф кивнул. Пункт насчёт обязательной видеофиксации всех этапов экспериментов он добавил по настоянию Семёнова, и распорядился выдать для этой цели новенький видеорегистратор камеру из спецхрана Д.О.П.а.
- У меня внизу, в пролётке, камера, которую взял с собой Миркин. – добавил Евсеин. – защитный футляр, в котором она помещалась, сильно обгорел, камера, когда я его открыл, не работала, но с виду была цела – пластиковые части не оплавились, объектив цел, следов удара, копоти не было. Я не решился вскрывать её, чтобы извлечь карту памяти, привёз целиком.
- И правильно сделали, Вильгельм Евргафыч, пусть наши специалисты разбираются, это их хлеб. А что господин Лерх?
– Лежит с сердечным приступом. Бурхардт и гарнизонный фельдшер от него не отходят. Послали в Шлиссельбург, за тамошним доктором. Надеюсь, что выкарабкается.
Ладно, это я позже посмотрю. – кивнул он. – а сейчас – всё же изложите всё своими словами, не упуская ни единой мелочи. И - вот, глотните, вам сейчас нужно.
Евсеин торопливо, как воду, опрокинул полстакана крепчайшего кубинского рома, вытер рукавом губы. Руки у него по-прежнему дрожали.
- На той стороне они пробыли минут пять, не больше. – начал он. – Мы предполагали, что на той стороне время может идти не так, как у нас – в конце концов, был уже прецедент с почти десятикратной разницей во времени между нашим временем и двадцать первым веком…
- Да, я помню. – кивнул Корф. – Но, если мне память не изменяет, это происходило, когда все брызги-бусины находились здесь, на этой стороне?
- Да, так и есть. Но как получится сейчас – мы с Юлием Алексеевичем могли только гадать, а потому приготовились к долгому ожиданию. Я даже послал лаборанта наверх, за самоваром, когда контур портала лихорадочно запульсировал, и оттуда вывалилось двое – один тащит другого на спине, всё в клубах дыма, одежда на обоих тлеет, тот, которого несут, стонет – нет, даже не стонет, воет от боли.
- Вы говорите, двое? – Корф нахмурился. – Но группа должна была состоять из троих.
- Третий так и не появился, хотя мы держали червоточину открытой ещё минут десять.
- Ясно. Так что с теми двумя?
- Они возникли из «червоточины» и буквально свалились нам на руки – я едва успел кинуться и подхватить, чтобы не ударились о край помоста. Вон, даже руку обжёг о горящий рукав…
И продемонстрировал Корфу тыльную сторону ладони – кожа на ней была ярко-красная и лоснилась, словно смазанная маслом.
- Ожог первой степени. – оценил барон. - Ничего страшного, сейчас прибудет врач, смажет чем-нибудь. – А вы продолжайте, Вильгельм Евграфыч, не томите.
- Тот, что так страшно стонал, оказался Николаем Миркиным – он прибыл в крепость за полтора часа до эксперимента и уговорил господина Лерха позволить ему принять участие. Господин Лерх к моему удивлению согласился, и даже назначил молодого человека старшим группы вместо меня…
- О чём вы, надо полагать, не слишком жалеете. - невесело усмехнулся Корф, и торопливо добавил, увидав, как гневно вскинулся собеседник. – Нет-нет, Вильгельм Евграфыч, вы меня не так поняли. Я не имел в виду ни в чём вас упрекать, просто хотел сказать – судьба, ещё и не такое случается…
Евсеин посмотрел на барона с подозрением, хмыкнул и пожал плечами - надо полагать, в знак того, что не таит обиды.
- Ну вот, из них двоих Миркин получил самые страшные ожоги. Волосы, кожа, ткани на лице, кисти рук – всё это практически сгорело, глаз тоже не было – только чёрно-кровавые провалы с какими-то клочьями внутри. Я сделал ему укол морфия – так не поверите, не сразу нашёл, куда воткнуть иглу, всё было обуглено, как головешка из костра! А уж запах…
Его передёрнуло, и барон торопливо плеснул в стакан ещё рома.
- В-общем, морфий не помог. – продолжал учёный, проглотив крепчайшую жидкость, словно колодезную воду. – Миркин стих перестал стонать, а минуты через три и дышать тоже. По моему, так было для него лучше – подумать боюсь, какие он испытывал мучения…
- Мне приходилось видеть людей, сгоревших заживо. – сказал барон. – Вот, помнится, во время балканской кампании, в семьдесят седьмом… впрочем, сейчас это неважно. Значит, Миркин так ничего и не сказал?
Ни слова, Евгений Петрович, увы. Зато второй, который его вытащил, Александр Ульянов – он, прежде чем лишиться чувств, успел наговорить довольно много. Но вы лучше послушайте, а то я не дай Бог, чего-нибудь напутаю. Сами понимаете, мы тогда мало что понимали, такой шок…
- Пожалуй, так будет лучше. – согласился Корф. Вы вот что, Вильгельм Евграфыч, выпейте-ка чаю – и ложитесь тут же, в кабинете, на диванчике. Сейчас скажу адъютанту – пусть поищет подушку и какое ни то одеяло. Отдохнёте, придёте в себя, а я пока, в самом деле, посмотрю, что вы там наснимали.
Из дневника мичмана
Ивана Семёнова.
- Вот такие дела, господа… - барон щёлкнул мышкой и повернулся к нам. Изображение на экране ноутбука застыло. – Группа, проникшая в червоточину, считайте, погибла. Я понимаю, что держать происшедшее в тайне, хотя бы и в нашем кругу, долго не получится, да и незачем – но всё же, чем предавать это несчастье огласке, решил посоветоваться с вами двоими. Извините, что поднял вас посреди ночи – но сами видите, дело не терпит отлагательства.
Я кивнул. Резоны барона были мне понятны: мы с отцом и доктор Каретников – первые из «попаданцев», с кем он познакомился и, так уж вышло, сблизился сильнее, чем с другими. По большей части, это касалось, разумеется, отца, но и ко мне Корф относился с немалым пиететом.
- Да, худо дело… - отозвался отец. – И, самое скверное, что мы ничего не понимаем. Все мы, включая учёных.
- Совершенно верно. – Корф согласно наклонил голову. - Евсеин в панике, Бурхардт вообще не понимает, что происходит. Господин Лерх – единственный, кто целиком в курсе всех деталей проекта, - слёг с тяжелейшим сердечным приступом. Доктор Каретников делает, что может, но оптимизма в его докладах прямо скажем, негусто…
- Семьдесят четыре года. – сказал отец. – Он, конечно, был в прекрасной форме, но… мы можем только догадываться, какой ценой давалась ему такая напряжённая работа. Макарыч сколько раз говорил ему, что надо больше спать и не налегать на кофе, но старик только отмахивался. Его, конечно, можно понять: на склоне лет, когда всё уже позади, дорваться до большого, настоящего дела, о котором он, может, всю жизнь мечтал – какая уж тут сдержанность…
«Макарычем» отец на правах старого друга звал доктора Каретникова, признанного гуру здешней медицины. Увы, доктор, променявший пост заведующего детским отделением 7-й городской больницы на непредсказуемую жизнь путешественника во времени облазал весьма ограниченными возможностями – некоторое, весьма ограниченное количество бесценных медикаментов, вывезенных из двадцать первого века, кое-какая медицинская аппаратура, ассортимент которой не слишком превышает тот, что имеется в распоряжении выездных бригад «Скорой помощи» - вот, собственно, и всё. Правда, на его стороне было загадочное благотворное воздействие, которое оказывали червоточины на хронопутешественников – но возраст есть возраст, против природы не попрёшь…
- Да, за всё в жизни рано или поздно приходится платить. – согласился барон. – Но нам-то что делать, как вы полагаете, Олег Иваныч? Эксперимент господина Лерха ясно продемонстрировал, что «червоточина» была открыта… как бы это сказать… немного не туда.
Я едва сдержал невесёлый смешок. «Немного не туда» - это барон деликатно выразился. Вместо флуоресцирующей туманной мглы, в которой проступали словно висящие в воздухе силуэты то ли скал, то ли крон чужих деревьев, то ли ни на что не похожих зданий, полутораминутная запись зафиксировала низкое угольно-чёрное небо, по которому стремительно неслись то ли багровые облака, то ли громадные лоскутья тёмного пламени, словно оторванные ветром от какого-то чудовищного костра. Когда же объектив камеры опустился вниз – стала видна поверхность, бурая, исчерченная ручейками жидкой лавы, расколотая трещинами, из которых вырывались столбы огня. Они вметались на огромную высоту, сплетались – и оседали облаками пламени. Встроенный микрофон зафиксировал судорожный хрип Миркина – «Не дышите! воздух… радиация…» - и тут ослепительная вспышка прервала запись. Последнее, что я сумел различить в этом адском хаосе – это чёрная фигура дядиЮлиного лаборанта, тающая в огненном столбе, вырвавшемся из грунта прямо у него под ногами.
На записи, фиксировавшей беседу с единственным оставшимся в живых членом группы, Александром Ульяновым, было и того меньше. Несчастный всё больше хрипел, перемежая хрипы с бессвязными фразами, и стонами, и наконец, отключился. Зато видеозапись бесстрастно зафиксировала обугленную корку, с вплавленной в неё (иначе и не скажешь!) медной сеткой сгоревшего защитного комбинезона, страшные провалы на месте глаз несчастного Коляна, и жестяные закопченные кольца от противогазных стёкол, которые Евсеин зачем-то пытался отделить от обугленного лица. Ульянов (сейчас язык не поворачивался назвать его ироническим «братец Саша») пострадал чуть меньше – зрения он не потерял, обгорело не больше трети поверхности тела – но мучился всё равно страшно, и доктор Каретников полагал, что долго он не протянет. Пожалуй, доцент прав – смерть представляется для обоих несчастных самым гуманным выходом.
- Как ни горько это признавать, но вы правы, Евгений Петрович. – снова заговорил отец. – Насколько мне известно, господин Лерх надеялся, что им удалось восстановить конфигурацию «тентуры», расстрелянной в своё время негодяем Стрейкером. По видимому, он ошибся, и группа отправилась не по адресу.
- Когда господин Лерх пришёл в себя, у него с доктором Каретниковым состоялся разговор как раз на эту тему. К счастью, Андрей Макарович догадался сделать запись.
Корф выложил на стол чёрную коробочку диктофона.
- Получено только что, я распорядился послать за ней «блимп» из Охты. К сожалению, качество оставляет желать лучшего, да и запись прерывается на середине. Надеюсь, доктор Каретников расскажет больше, а пока – вот это…
Он нажал кнопку, динамик зашипел. Я приподнялся на стуле – словно от этого звуки, доносящиеся из поюзанного почти до полной убитости гаджета, стали бы хоть немного разборчивее.
- Юлий Алексеевич, что случилось?
- Видимо, неверно выставленные настройки «тенту…» Кхе… простите, друг мой в горле першит…
- Вот, выпейте, Юлий Алексеевич.
Стеклянная кромка стакана зацокала о зубы, раздались звуки торопливых глотков.
- Спасибо, так гораздо лучше… так о чём бишь я?..
- О настройках «тентуры», Юлий Алексеевич…
- Ах да, конечно. Грубо говоря, лучи соединились не с теми отверстиями, в которых хранится записанная на микрокристаллической основе информация. В результате червоточина была установлена с эти адским пеклом, а не с тем миром, куда отправился Стрейкер.
Пауза
- А может, и он попал прямиком туда?..
…и тоже сгорел вместе с похищенной девушкой? Это вы хотите сказать?
- Вы исключаете такую возможность, Юлий Алексеевич?
Снова кашель, потом стук стекла и торопливые глотки.
- Я, к сожалению, ничего не могу исключить, но вероятность этого крайне мала. Пластины «тентуры» я выставил после кропотливого изучения экземпляра, расколотого пулями, а так же сопоставил их с записями Виктора. К сожалению, они фрагментарны и не дают полного представления. А значит – я мог ошиби…
Треск, стук, шипение, заглушившее слова дяди Юли, и запись прервалась.
- В приложенной записке Каретников сообщает, что господину Лерху внезапно стало плохо. Он бросился делать укол – и уронил диктофон.
В кабинете повисло тяжкое молчание.
- Я бы хотел знать ваше мнение, Олег Иванович. – снова заговорил Корф. Теперь, когда вам известны детали – полагаете ли вы, что мы должны отказаться от спасательной экспедиции?
Я не поверил своим ушам. А когда поверил – едва удержался, чтобы не заорать, не вскочить со стола и не запустить прямо в холёную физиономию барона его знаменитой химической зажигательницей. Отказаться – спасать Вареньку? Она ведь жива, не сгорела в той огненной преисподней - не зря же дядя Юля говорил, что это невероятно! Но как Корф, умница, благородством не уступающий Атосу из «Трёх мушкетёров» или обожаемому мною пану Подбейпятке из «Огнём и мечом» -- как он может хотя бы помышлять о таком?
- Я бы не был столь категоричен, барон. – отец покачал головой. Некоторая надежда у нас остаётся. Помните, что говорил МакГрегор о материалах, которые по его приказу положили в сейф в Тулузе? Он упомянул о каких-то записях, которые сделал Виктор накануне решающего эксперимента – того самого, что был прерван вмешательством Стрейкера.
Барон недоумённо нахмурился.
- И что это нам даёт?
- Насколько я смог понять, Виктор неплохо представлял себе механизм действия пластины-«тентуры». Не исключено, что готовясь к опыту, он каким-то образом зафиксировал её исходное положение. Если это так…
- …то мы сможем, пользуясь этими записями, его воспроизвести!- барон звучно хлопнул себя по лбу. – Как говорил один ваш киногерой – «элементарно, Ватсон!» И как мы раньше от этом не подумали? Сейчас же приглашу сюда Якова Моисеевича, и будем разрабатывать операцию по изъятию материалов из банковского сейфа…
Барон хлопнул ладонью по кнопке звонка, вызывающего адъютанта, отец откинулся на спинку стула с видом полнейшего удовлетворения на физиономии – нечасто всё же удаётся вот так утереть нос руководителю всезнающему руководителю Д.О.П.а! Что до меня – то ледяная хватка, стиснувшая нечто, пульсирующее у меня в груди, немного ослабла, подразжала свои когти. Я представил себе барона, сидящего в своём державном кабинете и наслаждающегося бессмертным сериалом с Ливановым – и едва не рассмеялся.
Нет, рано ещё впадать в отчаяние!..
Если кто-нибудь из читателей захочет поддержать автора в его непростом труде, то вот карта "Сбера": 2202200625381065 Борис Б. Заранее признателен!